лента, сброшенная с глаз Фемиды

акт 2

На следующий день двум откровенно ненавидящим друг друга конкурентам снова пришлось встретиться, но, к счастью, уже не около скульптуры, а в более оживленном и приближенном к мирскому досугу месте, полуночном суши-баре, за огромными окнами которого можно было увидеть практически всю центральную улицу Токио.

Осаму аккуратно ударил стеклом своего бокала с налитым до самых краев шампанским о край коньячного фужера Накахары. Темноволосый мужчина сидел напротив рыжего и невольно изучал его уставшее после очередного судебного разбирательства лицо. Он знал, что синеглазый Чуя согласился на этот ужин исключительно из-за того, что его пригласил не он, а один из приближенных к Председателю адвокатской коллегии судья, который в данный момент доедал салат. Звук скрежета вилки о керамическую поверхность блюда неприятно резал уши кареглазого юриста всякий раз, когда его собеседник пытался выудить из небольшой горки узколистной капусты спрятанные в тени колец лука кусочки мелко нарезанного, но все же в этот раз не натертого до состояния стружки «Пармезана».

Миниатюрная, обычно скрытая под материей бархатной и имеющей незначительную потертость тканью перчатки ладонь Чуи показалась Осаму особенно бледной, а его длинные и по-женски нежные пальцы дрожали, несмотря на то, что в помещении не было холодно. Удивительно, но рыжий никогда не снимал перчатки ни в зале в суда, ни при встречах с доверителем. То ли брезговал случайно коснуться до нанявшего его преступника, то ли просто не хотел.

Дазай вздохнул, переведя свой взгляд со скучающего адвоката на концы клетчатого и явно неподходящему ему по фигуре пиджака. За весь вечер мужчина не произнес ни слова, а лишь тихо наблюдал за поведением своего соперника, высчитывал что-то для себя, изредка улыбаясь при этом. Осаму напоминал затаившегося в кустах тигра, что только и ждал удобного для нападения момента. Собственно, ровно так же он поступал и, находясь перед лицом правосудия. На протяжении всего судебного разбирательства кареглазый юрист мог отвлеченно смотреть в окно, гладить собственную коленку, тыкаться в блокнот, рисуя на клетчатых полях виселицу, и производить тем самым всеобщее впечатление недалекого, явно не разбирающегося в юриспруденции человека, однако когда его вызывал для ответа к кафедре судья, то все становилось иначе. Играющий роль паяца становился профессиональным актером на сцене суда, и каждое свое выступление принимал как личную битву. Концы случайно размотавшегося с руки бинта проезжались по деревянной поверхности трибуны, в руках не было ничего, а сам адвокат предпочитал смотреть куда-то вдаль, пропуская мимо глаз взволнованные лица слушателей. Еще минута, пойманная в комнате перед его речью тишина, звук бешено колотящегося о клетку ребер сердца сидящего рядом доверителя, и приглушенный стук его собственного… Все. Теперь можно и начать вторую часть «марлезонского балета».