Подчинение|+18

Глава 32

Майкл Эллиот Сэндлер

Дыхание паром вырывалось изо рта.

Я упирался локтями в колени и, не поднимая головы, смотрел на залитые светом окна хосписа «Martlet». За плотной стеной бурана они казались нарисованными тусклыми звездами. Крупные хлопья снега пронизывали их мерцание, растворяя его в дымке утренней темноты. Время перевалило за девять часов, однако на улице из-за низких туч до сих пор было сумрачно.

Сжав в кулаке брелок от своей Бугатти, я накрыл его другой ладонью и опустил глаза. На ресницы тут же свалились снежинки, потом еще и еще... Шквалистый ветер резал щеки и проникал под кожу тысячами ледяных иголок.

Мои нос и губы, застывшие от холода, едва шевелились.

Прошло, наверное, минут сорок с тех пор, как я приехал сюда. Адриану назначили время операции на полдень – родители, наверняка, уже были рядом с ним в палате, а я все никак не мог набраться смелости, чтобы подняться к брату и улыбнуться. Я просто сидел на одной из лавочек у входа, словно мои ботинки примерзли к толще сугробов, и не мог сдвинуться с места.

Каждая его операция давалась мне с трудом.

Наверное, даже тяжелее, чем самому Аду.

Ведь все это нескончаемое время, он находился в состоянии наркоза, а мы нет... За первые двенадцать часов, пока его оперировали в день трагедии, я скурил двадцать пачек Ричмонд, намотал порядка тысячи кругов у больницы и столько же раз, если не больше, упомянул Господа.

Ради брата я был готов поверить хоть в Зубную Фею.

Мне было одиннадцать, когда мама дала подержать этот крошечный орущий сверток с маленькими ручками и ножками и похожими на мои зелеными глазами. Помню, как сейчас: я обнял его, и Адриан перестал плакать; он пригрелся на моей груди и уснул, а я пообещал самому себе, что так будет до конца наших дней.

Возможно, последние восемь лет мы были не так уж и близки, но я любил его...

Их всех.

Из моей груди вырвался гортанный стон. Я уронил лоб на свои руки и судорожно втянул носом колючий, декабрьский воздух. Снег с тихим шорохом заметал мое кашемировое пальто и волосы.

Этот Майкл сейчас – не я. Этот другой, обезумевший от боли и одиночества человек, был обречен провести остаток своих дней в объятиях ошибок и скорби, но я... Я не хотел этого.