Степени свободы

10

Попробуйте представить свой портрет. Или своего друга, его кошки или собаки. Можно даже скамейку в ближайшем парке. Представьте во всех деталях, так чтобы вы могли видеть ее полностью будто бы на фотографии. C окурком, валяющимся у мусорки, облезшей краской на нижней доске, лениво прохаживающимся рядом соседским бульдогом.

Получилось?

Не очень-то сложная задача. Но изображение всегда будто расплывается, можно описать все словами, но удержать эту картинку в голове намного труднее, под силу далеко не каждому. А ведь именно так и строится VR.

Поэтому мы не можем путешествовать по собственным снам и сильно ограничены в, казалось бы, безграничном виртуальном пространстве. Но если добавить немного математики, то эту реальность можно программировать. Художники создают миры, используя совсем странный для меня аппарат из математики и фантазии.

Я много раз пытался создать хоть небольшой кусок полотна, но я абсолютно пустой. Все мои попытки буквально расплывались в воздухе. Я умею думать, умею просчитывать и представлять, но давно разучился доверять своей фантазии. Мечты – это прошлый век.

Их давно заменили чипы.

У нее абсолютно противоположная ситуация. Она так часто рисует миры. Но только на бумаге. Наверное, природа решила оградить вселенную от такого количества придуманных миров, чтобы хоть кто-то остался в реальности. Природа лишила ее математики.

Если бы можно было строить миры не в одиночку, я бы построил все ее рисунки – она рисовала все в мельчайших подробностях: до капель росы на траве и божьей коровки на листе, упавшем с дерева. Но это невозможно. Поэтому так все и оставалось - я был слепой, а она немая.

Она всегда приходила в одинаковых платьях, отличавшихся только цветом. Небесно-голубое, темно-зеленое, янтарное. Волосы всегда были распущены и легкими волнами плыли за ней. Я все пытался понять вижу ли я ее настоящей. Для себя я решил, что вижу.

А думает ли она то же самое обо мне? Моя внешность здесь совпадает с реальной, я не вижу смысла прятаться. Мне не от кого.

Мы все еще говорили и все еще не знали ничего друг о друге, кроме ников в чате, и при этом знали, кажется, абсолютно все. Я начал читать то, что советовала она. Романы оказались интереснее научных статей и часто, вместо очередной статьи о моделировании кварк-глюонной плазмы, я открывал Ремарка или Фицджеральда.

Я рассказал ей о частицах в почти забытых человечеством коллайдерах. О том, что я и Олег, математики по образованию и по призванию занимаемся, по сути, физикой вместе с Анджеем и Станиславом. Потому что физика это и есть по сути математика. Просто описывающая реальные системы. Я говорил ей о том, как прекрасна наука и о том, как только на кончике пера можно узнать о существовании планет и галактик. А потом я вдруг горько усмехнулся и сказал правду: о том, что то, чем я занимаюсь является не чем-то глобальным и открывающим секреты вселенной, а всего лишь винтиком в огромном механизме. Мои модели далеки от реальности, а для того, чтобы ее описать, таких моделей понадобится сотни и, потратив на это всю свою жизнь, я скорее всего так и не увижу результата. Я всего лишь открываю программы и путаюсь в уравнениях. Совсем не фундаментальных. Двигаюсь вбок, а не вперед.

Она внимательно выслушала:

–Через любые вещи мы прикасаемся к вселенной. Разве так важно сможешь ли ты понять ее смысл сейчас? Он все равно слишком сложен для одного человека. Мне хватило бы и кусочка.

И я почему-то успокоился. Потому что именно так я когда-то и думал.