Ликс и Ливи в потустороннем замке

Глава 4. Часть 3. Шворк

«Забудь своё отчаянье оно не небесами бездной рождено...» — забормотал Ликс, закрыв глаза и сжав виски руками. Хватит! Надо выбираться отсюда! Куда везут его все эти рожи? Он подбежал к иллюминатору и смёл стекло в сторону движением ладони. Рывком просунул в отверстие голову и плечи и... замер от восхищения.

Перед ним на зелёных приальпийских просторах раскинулся нарядный городок. Белые двух- и трёхэтажные дома с остроконечными красными или коричневыми крышами и торчащим среди них, как и положено, церковным шпилем. Впереди справа, за лугами, поднималась к небу гора, покрытая зелёными лесами, а ещё дальше и выше на горизонте застыл в голубом небе громадный бело-сизый гребень. Ликс понял, где он находится: городок внизу — это Гармиш-Партенкирхен, где он не раз бывал с родителями и Ливи, а белый гребень трёхкилометровой высоты — Цугшпитце, самая высокая гора Германии. Сам по себе городок не удивил бы мальчика: такие виды были ему привычны, но на Альпы и Цугшпитце он всегда смотрел с восторгом.

А Шворк, словно решив доставить удовольствие своему юному пассажиру, как раз свернул вправо и помчался прямо на гигантский гребень, резко увеличив скорость. В ушах у Ликса пел ветер, голова и плечи мёрзли, но он твёрдо решил не отходить от окна. Во-первых, если Шворк надумал садиться, надо приметить дорогу от городка к его логову. А во-вторых, на Цугшпитце, наверное, полно туристов — они, может быть, всё-таки заметят собаку, а Ликсу, может быть, удастся крикнуть им что-нибудь с высоты...

Увы, его постигло жестокое разочарование, подтвердив самые печальные его догадки. Люди, конечно, были — они буквально кишели на смотровой площадке, на самой вершине горы. Шворк пролетел в каких-нибудь тридцати метрах над ними, да ещё, как нарочно, снизил скорость — мол, кричи, если хочешь, а я пока поглазею на этих букашек... И Ликс закричал:

— Эге-ге-ге-е-ей!!!

Не увидеть и не услышать его было невозможно. Но ни один из туристов даже не повернул к ним головы — ни суеты, ни вскинутых фотоаппаратов, ни криков... Ничего. И Ликс понял, что, пока он сидит внутри Шворка, он для них — как и для всего мира, в котором он родился и вырос, — безголосый невидимка. Он попал в иной мир, с иными законами, и до открытого столкновения с ними ему, наверное, остаются считаные минуты...

Шворк повернул лохматую голову, зарычал и оскалил клыки. Пришлось закрыть окно, сесть на рюкзак (садиться в кресло, поближе к этим мордам, не хотелось) и гадать, где они приземлятся — в Баварских Альпах или Австрийских. Судя по направлению полёта и скорости, они вот-вот могли оказаться в чужой стране. А у него, Ликса, — ни большого запаса еды, ни денег...

Вдруг рюкзак под мальчиком подпрыгнул — как и весь «салон желудка», и как желудок самого Ликса, — а затем всё ринулось вниз. Шлёпнувшись животом на пол и забыв о своём отвращении, Ликс выбросил вперёд руку и ухватил кресло за ножку. Только тут он заметил, что с боков каждого кресла свисают ремни, как и положено в самолёте. Мальчик рывком перебросил тело на сиденье и успел защёлкнуть замок, прежде чем пол встал почти вертикально. Не пристегнись Ликс, он неминуемо помчался бы головой вниз и, как живая торпеда, врезался в камин.

Однако он рано радовался. В воздухе разнёсся ломкий хрустальный звон, ремень, на котором висел Ликс, вдруг сам собой расстегнулся, и невезучий пассажир с придушенным криком заскользил по ковровой дорожке к тёмному зеву камина. Следом нёсся рюкзак, настигший своего владельца как раз тогда, когда тот влетал в камин. Ощутимый толчок под зад заставил бедного Ликса пролететь лишних полтора метра в темноту. Вдруг перед глазами у него заплясали голубые искры (хотя ни ушиба, ни боли он не почувствовал), и наступила совсем уже непроглядная тьма.