770 калорий минус килограмм

5

Ветер на школьной крыше – страшный. Прямо как будто они не в центре, а где-то у моря, в бухте, и задувает так, что все корабли сносит к причалу. И солнце шпарит сверху, как в последний раз. Не апрель, а натурально хороший такой июль. Может даже август. Джисон предварительно проверяет, чтобы его никто не видел, и приоткрывает дверь чердачного помещения, выскальзывая наверх. Правда, очень тепло и очень ветрено. Его сразу пришибает мощным потоком воздуха, а потом – лучами по коже. И небо такое чистое-чистое, пронзительно-голубого цвета, какое бывает только в самом начале весны, когда сходит последний снег, и все сугробы превращаются в воду. Ветер сильный, но – порывами, и между этих порывов вполне можно передвигаться. Он осторожно прикрывает за собой дверь, предварительно подложив под проём кусочек древесины, и поправляет на плече рюкзак. Минхо сидит подальше от края, укрытый от ветра здоровой кирпичной трубой. Джисон семенит к нему мелкими шажками и пригнувшись, чтобы не так сильно шатало. Минхо слышит его только из-за того, как скрипела перед этим дверь. — Чай из столовой принёс, — говорит Джисон и достаёт из рюкзака полную пластиковую бутылку из-под воды, — И ещё бутерброд тебе с сёмгой, там последний остался. Он присаживается рядом с Минхо и позволяет его рукам привычно обвить свою талию, параллельно соображая, как бы прижать салфетки, чтобы их не сдуло. Минхо кладёт голову ему на плечо и невесомо целует за ушком. — Ты не будешь? — Хён, — Джисон поворачивает к нему лицо с крайне недовольным выражением, и они сталкиваются взглядами. — Там куча хлеба. — Да пора бы уже, — вздыхает Минхо, но дальше не давит. За последние несколько месяцев в жизни Джисона успело поменяться достаточно многое. Помимо отношений с Минхо, на которых тот настоял буквально через неделю после того, как они взяли привычку шляться по свиданиям, Джисон ещё успел бросить танцы и записаться на курсы гитары. Смена обстановки помогла; хотя Феликс и выл волком, не желая расставаться с другом, но после того, как Минхо ему всё доступно объяснил (под бдительным надзором Хёнджина), всё-таки сдался, а отсутствие бесконечного потока критики со стороны тренера качественно снизило количество стресса в Джисоновой повседневности. Ещё он начал чаще выбираться из дома – не без помощи Минхо – и мама его была чертовски этим довольна, хотя поначалу её и испугало внезапное изменение ежедневного расписания сына. Если бы, конечно, она знала, на какие именно прогулки Минхо водит Джисона, вряд ли бы она была в таком восторге; но она не знала, а как правильно отметил Джисон, Минхо был способен понравиться кому угодно. Учёба Джисона тоже несколько выровнялась, хотя он даже не ставил себе таких задач. Но чем больше прояснялось у него в голове, тем легче было понимать новые темы и запоминать старые. Там, где раньше ему, бывшему хорошисту, светили слабые тройки, теперь появлялись вполне реальные шансы на четвёрки. Четвёрки Джисон любил, потому что за это дело Минхо неизменно таскал их куда-нибудь отмечать. А вот с едой было сложнее. Джисон пытался научиться есть заново, это правда. Сначала по чуть-чуть, наращивая порции, с поддержкой Минхо. Потом у него случались истерики, срывы, Минхо приходилось по часу успокаивать его в кафе после выпитого глотка какао. После такого Джисон, как правило, снова уходил в долгие откаты с недельными отказами от еды. Рёбра у него всё ещё торчали. У Джисона в голове закрепился никому не видимый калькулятор, который делал «дзынь» и высвечивал цифру каждый раз, когда Джисон смотрел на еду. Он мог с точностью сказать граммовку порции и на глаз прикинуть, причём довольно точно, калорийность блюда. И это сводило его с ума. Он не мог успокоиться, пока не знал, сколько калорий в порции, если это было новое блюдо, но и если знал – успокоиться не мог тоже. Всё считал, складывал и вычитал цифры, и больше занимался мысленной математикой, чем реальной жизнью. Минхо старался вывести у него страх еды аккуратно. Сначала приучать есть по чуть-чуть в те моменты, когда Джисону хорошо, и он не так сильно боится. Но очень скоро выяснилось, что этот способ не работает, потому что после того, как они расходились, и Джисон оставался один-на-один со своими страхами, у него случался вертикальный взлёт, и он отказывался даже от чая ближайшие несколько суток. Тогда Минхо попробовал изменить стратегию и, наоборот, больше кормить Джисона в тяжёлые моменты; но Джисон очень часто упирался и нередко даже уходил в слёзы. Иногда Минхо казалось, что улучшения действительно происходят, и всё идёт хорошо. Джисон начинал понемногу есть, ужиная всякой зеленью или выпивая с утра стакан смузи. Но потом всё снова рассыпалось, и Джисон мог часами сидеть на кухне у Минхо, буравя взглядом тарелку с кимчи и то беря в руки палочки, то снова их отбрасывая. В такие дни, обыкновенно, Джисон так и не находил сил что-то в себя засунуть. И хотя Минхо видел, какой кромешный ад творился в голове у его парня, он всё ещё не терял надежды его оттуда вытащить. — Как тренировки? — спрашивает Джисон, разворачивая фольгу на бутерброде. — Да как обычно. Скоро выездные соревнования. Мы с Хёнджином отобрались. — Ну ещё бы, — хмыкает Джисон и подносит бутерброд Минхо ко рту. — Куда едете? — Уанжу, — отвечает Минхо с набитым ртом и, проглотив, повторяет нормально. — В Кванджу. На неделю в начале мая. Поедешь с нами? Джисон смеётся. — Мне-то что там делать? Минхо жмёт плечами и тянет его ближе к себе, утыкаясь грязными от рыбы губами в щёку. — Не знаю. Поболеть? — Поболеть я могу и дома, — отмахивается Джисон, но Минхо слышит, как в его голосе проскакивает едва уловимая горечь. — Тебе не обязательно к нему подходить. Вы друг другу больше никто, — мягко говорит Минхо, понимая, какую сильную тревогу до сих пор вызывают у Джисона мысли о тренере. — Ну да, как же. Скажет потом, что я неблагодарная скотина, даже поздороваться не подошёл после четырёх лет тренировок. Минхо потирается носом о заднюю сторону шеи Джисона и позволяет дать откусить ещё кусок бутерброда. — Ты поедешь ко мне, а не к нему. Ну правда, Джи. Джисон неоднозначно дёргает плечами и теребит в пальцах свободной руки край куртки. — Не знаю. Может быть. Посмотрим. Минхо очень не хочется давить на Джисона, но ему кажется, что Джисону стоит по-настоящему осознать, что всё это закончилось. Что никто больше не будет критиковать его внешний вид, что никто не будет ежемесячно его взвешивать и публиковать эти цифры вместе с остальными в общем чате их группы. Что никто больше не будет указывать Джисону, что и сколько ему есть, и как выглядеть. Дверь на крышу снова отчётливо скрипит, и Минхо видит краем глаза две тонкие длинноногие фигуры. Хёнджин подходит первым и, смотря на то, как Минхо потирается носом у Джисона за ушком, довольно прикрывая глаза и прижимая ближе к себе за талию, кривит лицо. — Вы отвратительные. Минхо даже ухом не ведёт в его сторону и только немного приоткрывает глаза. — Нет, это ты отвратительный, потому что у тебя напрочь контужено чувство такта. Иди лобызайся со своим Феликсом. И вообще, тебя никто не спрашивал. Джисон немного подталкивает его локтем под рёбра, мол, ну ты чего так грубо, нельзя же так. Минхо в ответ дует ему на ухо. — Всё нормально, это у нас такая дружба. — Хуюжба, — так же тихо отвечает ему Джисон, укоряя. В принципе, даже если бы они говорили в полный голос, на таком расстоянии и при таком ветре Хёнджин бы их всё равно не услышал. — Ты на тренировку идешь? — Хёнджин нависает над ними сверху. — Автобус через полчаса. — Нет, не иду. Скажи тренеру, что я неважно себя чувствую. И отойди, ты закрываешь мне солнце. Хёнджин недовольно изгибает одну бровь, но отходит. Феликс маячит в отдалении, придерживая дверь. — У нас выезд скоро. Нам хорягу прогонять надо. Минхо закатывает глаза и вздыхает. — Ничего страшного, никуда хоряга от меня не сбежит. Могу и дома отработать. Если что, скажи тренеру, что я ставлю своё место в основном составе. Если не войду в тройку – может гнать меня из студии к чёртовой матери. Хёнджин с такой позицией явно недоволен, но сделать ничего не может; общеизвестная истина состоит в том, что если Минхо куда-то упёрся, он этого добьётся. Феликс что-то кричит от двери и машет рукой. — Щас приду! Короче, я тебе, конечно, не мама, смотри сам. Но если ты думаешь, что это шутки, то мне кажется, тренер реально тебя выгонит, если проиграешь. — Ага, — зевает Минхо. — Феликсу привет. Когда Хёнджин уходит, весь надутый и ершистый, как дикобраз, Минхо отваливается спиной на крышу и утягивает следом Джисона, устраивая его на своей груди. Джисон какое-то время молча думает, а потом тихо спрашивает: — Ты правда готов рискнуть своим местом в составе? Минхо снова вздыхает и отвечает не сразу. — Не думал об этом. Я не проиграю, да и тренер меня не выгонит. Кого он на моё место возьмёт? Чанбина какого-нибудь? Сынмина? Нет, они, конечно, неплохо танцуют, но это вообще другая лига. Без обид. Джисон пожимает плечами – какие тут обиды? — А вообще-то, знаешь, да, — спустя минуту добавляет Минхо. — Наверное, готов. Джисон ёрзает в его руках и поворачивается лицом. — Почему? Минхо рассматривает его худое лицо, впалые, но всё ещё мягкие щёки, тонкую, почти прозрачную кожу век, через которую просвечивают синие капилляры. — Почему нет? В смысле, что я теряю? Я в любом случае буду поступать на техническое, а там танцы не помогут. Да и если он меня выгонит, у нас будет больше времени на прогулки. Джисон смотрит на него с осуждением. — Я плохо на тебя влияю. Минхо смеётся и мотает головой. — Нет. Нет, вообще-то, — говорит он сквозь смех. — С тобой я очень много вещей в жизни переосмыслил. Приоритеты там расставил, всё такое. Джисон поджимает губы, и из его взгляда пропадает прежнее неодобрение; но он всё ещё не кажется уверенным. Минхо цокает языком и одним движением перекладывает Джисона спиной на крышу, устраиваясь на предплечье рядом. Его рука аккуратно касается лба Джисона, и пальцы убирают с глаз чёлку. — Ты того стоишь, — говорит он, и это не вопрос, а утверждение. Джисон только вновь поджимает губы и смотрит прямо на Минхо. — Хён... — Я сто раз тебя просил. — Ладно, хорошо – Минхо! — отмахивается Джисон. — Это неправильно. Свет в жизни не должен сходиться клином на одном человеке. — Не должен, — соглашается Минхо. — Но мы ведь сами делаем выбор. И разве это плохо, что я хочу сделать выбор быть с тобой, если это делает меня счастливым? На это Джисону оказывается возразить нечего. Они лежат так, и Минхо нежно водит подушечками пальцев по лицу Джисона, очерчивая каждый его изгиб. Солнце сверху греет им кожу, и даже хочется снять куртки, хотя ветер порой совсем дикий. Минхо скользит пальцами по шее Джисона и говорит: — Жаль, что я совсем не рисую. Мне бы хотелось нарисовать тебя таким, каким я тебя вижу. Ты бы понял. Джисон поднимает на него глаза, и во взгляде у него всё ещё какие-то непонятные оттенки неодобрения. — Минхо... Минхо наклоняется к его лицу и зависает в миллиметре над. Ветер треплет Джисону волосы, и губы моментально становятся сухими, так что когда Минхо целует его, первым делом ощущает грубую корочку. Но даже это – приятно. Просто вот так оно бывает, когда ты находишь человека, который вызывает в тебе что-то, и ты вызываешь что-то в нём. И он кажется тебе самым лучшим, самым прекрасным, несмотря на обветренные губы, отдающие металлом и солью, несмотря на выпирающие рёбра под тканью футболки, которые прощупываются даже с простого прикосновения, несмотря на вечные синяки на коже, возникающие от любого неудачного нажатия. И Минхо целует Джисона, спокойно, с наслаждением, как будто у них есть всё время на свете. Всё время на свете, и они могут делать с ним, что захотят – например, целоваться. Минхо не знает даже, доживёт ли Джисон до этой осени. С его уровнем истощения, если он срочно не пойдёт на поправку – вполне может и не дожить. Минхо не знает даже, доживёт ли Джисон до конца лета, если у него щёлкнет в голове какой-то рубильник, и он окончательно перестанет есть. Минхо не знает даже, доживёт ли Джисон до конца весны, если однажды его сердце, многие месяцы вынужденное на износ качать кровь по измученному телу, вдруг остановится от внезапного инфаркта. Минхо читал: три самые распространённые причины смерти от расстройства пищевого поведения – инфаркт, голод и суицид. РПП – самое смертоносное среди всех психических заболеваний, согласно данным Всемирной Организации Здравоохранения. Минхо не знает даже, с чем они столкнутся завтра, но до тех пор, пока у них есть это завтра, он готов бороться. Джисон смеётся, когда Минхо щекочет его под рёбрами, улыбается широко, и глаза его становятся совсем щёлочками. Он выглядит таким искренним, таким счастливым и таким чертовски живым, когда Минхо зацеловывает ему щёки. Вот ради этого смеха – бороться.