770 калорий минус килограмм

4

Мамы в это время дома нет, и слава богу. Удивилась бы, начала задавать вопросы. Проблем не оберёшься. Он заваливается в квартиру, закрывает за собой дверь, кидает на тумбочку у входа ключи. Падает в кресло. В белое мамино кресло, прямо в уличной куртке. Она этого не разрешает, конечно, но на кой чёрт тогда было ставить кресло в прихожей? Естественно, он будет садиться в него в уличном. Усталость – по всему телу. Не приятная, какая бывает после хорошей тренировки, когда мышцы сладко тянет, а опустошающая, выжигающая усталость. Слабость, выедающая тебя изнутри по чайной ложке. Отнимающая у тебя руки и ноги, и заодно – голову. И выхода из неё никакого нет. А главное, если бы был – Джисон бы не пошёл. Он сидит так в полной тишине минут двадцать. Оно как-то само так выходит, потому что Джисон немного прикрывает глаза – не до конца – и медленно дышит, наслаждаясь тем, что ему больше не нужно прикладывать никакого усилия, чтобы шевелить вообще чем-либо. И тошнота немного отступает, и дышать становится легче. Ещё немного крутит желудок, но это ничего, пройдёт. А минуты всё текут и текут, и в этой тишине они растворяются и расползаются в бесконечность вместе с шелестом ползущей по циферблату секундной стрелки. У него нет даже кота или, скажем, хомячка. Лучше крысы. Короче, никого, кто встретил бы его с учёбы и хотя бы полизал руки. Никого, кому было бы не всё равно – хотя бы на примитивном, животном уровне. Он в этой квартире совсем один, и эта глухая, мёртвая – буквально мёртвая – тишина накрывает жестокой хлёсткой волной. Прижимает и придавливает, не жалея. Размазывает неровным слоем. Джисону нравится быть одному. Это странно и иррационально, потому что всё, что он делал последний год – было ради того, чтобы никогда больше не оставаться одному. Чтобы не стесняться в компании одноклассников, чтобы не бояться быть осмеянным в танцевальной группе, чтобы не чувствовать себя лишним на любых подростковых тусовках. Чтобы ходить по кафе и чувствовать на себе заинтересованные взгляды, когда он, худой и изящный, будет небрежно поправлять замочек чокера на тонкой шее. Чтобы перед всеми красоваться своей привлекательностью. А худоба – это привлекательно. Без неё вообще непонятно, как жить. Джисон вот и не жил раньше толком. Так, выживал. И ясно теперь, почему у него до этого не было никаких отношений – разве на такого хомяка вообще кто-то посмотрит? С этими его мягкими руками-сосисками, с вываливающимся из-за пояса шорт животом? Со слипающимися бёдрами? Со слоновьими лодыжками? Ну нет. Конечно же нет. Он бы и сам не посмотрел. Если он хочет себе отношений с кем-то привлекательным – с кем-то, кто Минхо? – то должен соответствовать. Нечего ныть, нечего сетовать на природу. Берёшь себя в руки – и делаешь. Двигаешься побольше, ешь поменьше. В идеале – вообще не ешь. Так будет быстрее и наверняка. Джисон поднимается с кресла (усталость моментально накатывает снова), подхватывает рюкзак за лямку и тащит его за собой прям по полу. Там килограмма два, может, вместе с учебниками и формой. Можно и по полу, чёрт с ним. В душ бы. Да, хорошо, конечно, что дома никого нет. Что не нужно прятаться по комнатам, чтобы не дай бог никто не попытался выспросить у него, как прошёл день и что он сегодня ел. Что не нужно отвечать на одинаковые вопросы, вызывающие одно только раздражение (у Джисона на хроническом голоде вообще всё вызывает раздражение). Что не нужно опять отнекиваться и увиливать, делая вид, что он не голоден или поест потом. Сейчас в душ, потом сымитировать ужин, и – спать. В ванной он скидывает с себя толстовку, стягивает из-под неё белую хлопковую футболку. Взгляд сам перескакивает к зеркалу – оно у них большое, круглое и очень чистое; мама не любит разводов на стекле. Джисон смотрит на себя, и губы сами собой растягиваются в улыбке. Слабенькой такой, потому что, если честно, там внутри такое выжженное поле из сплошного нихуя, что даже радость получается какая-то блёклая. Худой. Да, вроде бы действительно наконец худой. Рёбра заметны под кожей даже с опущенными руками – он видел такие фото в инстаграме и очень хотел так же – на руках проступают вены. И запястья такие тонкие-тонкие – даже издалека видно, какие хрупкие. Джисон проводит руками по шее с бледной, сероватой кожей, наслаждается ощущением грубой пекарской бумаги под пальцами. Вниз, к чётко проступающим ключицам – можно было бы носить свитера с воротом, если бы он так не мёрз. По грудине, пересчитывая каждое выделяющееся ребро, и до самого живота. Пальцы смыкаются под пупком. Да, тут ещё осталось немного жира. Можно будет сбросить ещё. Может, и с рук сойдёт, и с щёк немного. Он зажимает между большим и указательным тонкую полоску кожи и тянет. Да, можно ещё пару килограммчиков, и хватит. Потом – только удержать. Джисон смотрит на свою ладонь, с обидой отмечая, насколько же на ней прибавилось линий. Всё сплошь – тонкая паутинка морщинок, хрупкой кожи, идущей заломами от каждого движения. Прямо как у старой бабки. Много-много линий. Почти целое полотно. Ладно, он знал, что что-то такое будет, когда начинал всё это. Ладони все в морщинах – это не страшно. В конце концов, почти незаметно. Это вообще смешная цена за всё то, что он уже получил. Почти не считается. Джисон включает горячую воду и, скинув с себя оставшуюся одежду, забирается в душ. Хочется присесть, потому что стоять уже трудновато, но это будет как-то совсем странно и неудобно. Поэтому – просто утыкается лбом в стенку и позволяет воде щекотать ему заднюю сторону шеи. Сейчас выйти – и на кухню. Надо будет посмотреть, что там есть в холодильнике, завернуть в фольгу, чтобы запаха не было, и в мусорное ведро. Обязательно поглубже, и можно другим мусором сверху прикрыть. Потом посуду не забыть: тарелки нужно сполоснуть и поставить сушиться, как будто он ел. И приборы столовые. Можно в чашку немного чая налить, поставить рядом для вида. Ещё что-то? Да вроде всё... Точно, и сковородка. Сковородку тоже сполоснуть, иначе мама удивится, как он всё холодное из холодильника ел. Можно даже сначала еду на сковородку выложить, повозить по ней, чтобы остались маслянистые следы, и только потом в фольгу. И тогда сковородку не мыть, а просто оставить на выключенной плите, так даже лучше будет. Правдоподобнее. Вода стекает по спине, по выделяющейся линии позвоночника – прямо как пластины у стегозавра – ручейками стекает к животу. Джисон поднимает голову и позволяет тёплым струям щекотать ресницы. Волосы липнут ко лбу, он смахивает их руками, и в пальцах остаётся несколько маленьких прядей. Выпадают, блять. Ладно, это ничего страшного. Волосы – не зубы, отрастут. Витамины можно какие-нибудь попринимать, там почти нет калорий. Короче да, волосы – это фигня, это ничего страшного. Вот снова стать толстым – вот это страшно. Так страшно, что аж воздух в груди затвердевает от одной мысли. И ужас сковывает трахею. Ну нет, он ни за что, никогда снова не наберёт вес. Чего бы это ни стоило. И никто ему не помешает.