Шипы

восемь: кровь уходит в землю

Кира встречает старый кошмарный сон, как радостную весть — думает, что-то в ней еще осталось знакомое. Модир говорила, это — послание; значит, от нее не отреклись, с ней все еще говорит Благостная мать. Только вот все привычное в этом ночном ужасе оборачивается второй личиной, обретает новые формы. Забирает последние крохи уверенности.

Впервые она осознает себя в этом сне. Стены пылают, воздух трепещет, но жара она не чувствует; ярко и густо пахнет кровью, влажной после дождя землей и горящим деревом, и никак не выходит это соединить в единую картину. Получается посмотреть вниз — почему-то она одета строже и дороже обычного, так можно бы на коронацию, а не на поле боя. Узкий крой будет мешать драться; на руках — длинные темные бархатные перчатки, непрактично, но смотрится эффектно, особенно на контрасте с серебром святого кинжала в левой ладони.

Родной прохладный металл хочется чувствовать, работать сообща; она пытается стянуть перчатку зубами, и ткань неприятно ощущается на кончике языка.

На Кире нет живого места.

Пораженно, как в замедленной съемке, она рассматривает собственные руки, покрытые сплошь следами укусов, с расплывающимися синяками разной степени лилового, чувствительные от многочисленных повреждений. Пластырем такое уже не исправишь, здесь тело былой зависимой — от ладони к локтю и выше тянется терновый завиток, скорее всего, сливающийся с ошейником, с которого все и началось.

Только вот и шиповник, и розы, и терновник дают плоды — к чему приведет эта линия? Какой аленький цветочек увенчает голову Киры в конце — или все же могильная трава прорастет сквозь кости?

— Вот что ты с собой сделала!..

При звуках этого голоса хочется заткнуть уши; это не мужской и не женский тембр, так не говорит ни ребенок, ни старик, так не плачет скорбящий. Это — хор всех молящих праведных и проклинающих грешников, всех смеющихся и в ярости воющих, в бессилии скулящих и от власти захлебывающихся. В этих словах огонь, пожирающий стены, и кровавая вода, что неизбежно потопит Киру в конце, в них ледяной ветер, лишь сильнее бушующий от неспособности победить пожар.

— Твоя трусость, твоя гордыня! Молчишь, пока тебя готовы слушать — потом будешь в закрытые двери биться и стонать, что жестокие боги в темном лесу оставили?!