KOSHKAWEN-Внеклассные занятия.

24. Урок гласности.

Домой я пришла, когда уже стемнело, прошатавшись по улице часа три, пытаясь хоть как-то собрать собственные мысли. Безразлично я встретилась с материнским, каким-то по-щенячьи грустным, взглядом в прихожей. Механически сняла шарф, разулась, расстегнула куртку, которая лениво сползла с плеч на пол. Не замечая этого, бреду в свою комнату, от усталости еле перебирая ногами.
- Есть будешь? – спрашивает мама, будто это был единственный вопрос, который ее интересовал.
Отрицательно качаю головой, так и не включив свет, забираясь на диван в своей комнате, поджав колени к подбородку. Мама замирает на пороге, не зная, что еще можно мне сказать, как хотя бы частично вернуть жизнь в тело дочери, что стало аморфным за одни лишь сутки.
Мне кажется, что слез уже не осталось, но глаза снова режет и горячая струйка бежит по щеке, сверкая от светивших в темное окно уличных фонарей. Пустота царит в комнате, такая же глухая и безмолвная, что и внутри меня. Кажется, что впервые сейчас заглянула вглубь себя, в самую душу. И что я вижу перед собой? Только пустоту и ночь...
Бесшумным призраком мама скользнула ко мне на диван. Она отрывает мои руки, до того обнимающие колени и заводит к себе за шею. Крепко, но в то же время нежно она обнимает меня, вслушиваясь в мои всхлипы, гладит меня по волосам, намокшим от идущего весь день снега, шепчет что-то успокаивающе и ласково, но я не понимаю ни слова.
- Все, мама... - спонтанно шепчу я, сжимая ткань маминого халата на плечах. – Все закончилось...
- Тшш... - шепчет мама, гладя меня по спине, как облезлого и больного котенка. – Все правильно. Так нужно, родная, так правильно.
Нужно... Кому? Для кого правильно? И почему так больно, если это настолько правильно?
- Хочешь, я поговорю с Екатериной Сергеевной, и тебе заменят учителя по истории? – предлагает мама, перебиваемая моими жалобными всхлипами и поскуливаниями. – Будешь посещать историю с другим параллельным классом?
- Нет, не хочу, - уверенно отрезаю я, приподнимая голову и стирая свои обидные слезы, показывающие мою слабость. – Все нормально, все остались живы, здоровы, и я не намерена грести по полной из-за своей собственной глупости и чужого цинизма. Я буду учиться только в своем классе. Все будет нормально, мам...
- Ну, смотри по себе, - вздыхает мама, выдавливая едва заметную улыбку, обрадованная моим серьезным настроем. – Если что, знай, всегда можешь...
- Мамочка, я люблю тебя... - обнимаю маму сильнее, прижимаясь к ее плечу.
На самом деле, мать оказалась единственным человеком, сказав которому «люблю», я не боюсь получить в ответ «а я тебя – нет». И это дорогого стоит. Сейчас я это знаю наверняка.
- Родная моя, я тебя тоже люблю! – улыбается мама, ответно сжимая мои плечи. – Никто в мире не стоит твоих слез... Самая смелая моя девочка, самая искренняя и доверчивая...
- Мам, не надо продолжать... - смеюсь я, впервые за прошедшие сутки ощущая легкость внутри себя.
- Хорошо, не буду. Тебе помочь с уроками?
- Мам, ты не заглядывала в мои тетради с третьего класса! – удивляюсь я, не сумев сдержать повторного приступа смеха.
- А теперь хочу провести вечер с моей непослушной дочерью, проверяя ее уроки! И что такого? – мама на секунду задумалась, затем осторожно спросила: - Может, ты хочешь чего-то еще?.. Только скажи, я попробую...
- Мам, я очень не хочу видеть в этом доме Льва Романовича, - вмиг становлюсь серьезной, умоляюще глядя в глаза матери. – Очень не хочу...
- Хорошо, - вдыхает мама, заправляя непослушную прядь волос мне за ухо. – Его здесь больше не будет. Обещаю...

Должно быть, предложение мамы о смене историка избавило бы меня от многих проблем и пошло бы на пользу для восстановления моего порушенного внутреннего мира, но также это был бы символ признания мной своей слабости. А это самое противное, что могла бы почувствовать я - жалость к самой себе. Жалость от всех окружающих, которые были в курсе моих душевных терзаний. А самое главное – он бы увидел эту жалость, понял бы, насколько больно мне сейчас, и смотрел бы на меня, как на нечто жалкое, поруганное им же, никчемное существо. Нет, не будет ему такой чести! Хватит того, что изрядно потоптался на моих самых искренних чувствах!
- Ужасно написали последнюю самостоятельную, - высказывает недовольство Даня, мельком окинув взглядом притихший класс. – Викторов, раздай тетради этим неучам. Не знаю, как вам удалось досидеть до одиннадцатого класса, не соображая элементарных вещей! Не говоря уже о грамотности... Ужас просто!
Получив свою тетрадь, я открываю ее на той самой самостоялке, о которой сокрушался Даня. Мельком пробежавшись по ней глазами, я поднимаю руку с целью задать пару вопросов преподавателю.
- Да, что тебе, Ярославцева? – он даже не смотрит на меня, пролистывая классный журнал, прибывая в крайне плохом расположении духа.
- Почему мне «пять»? – спрашиваю я, не поднимаясь с места.
- И чем ты недовольна? – переспрашивает учитель, кинув на меня беглый раздраженный взгляд.
- Ну, учитывая, что вы подчеркнули три четверти моего текста и то, что я перепутала два определения и несколько дат, могу сделать вывод, что эта работа точно не на «отлично». – объясняю я, просматривая пару листов в своей тетради.
- Ты хочешь поспорить со мной насчет принципа моей оценки работ?
- Я хочу справедливости, Даниил Евгеньевич. Надеюсь, вам знаком смысл этого слова?
- А правда, почему ей «пять»? – Лидия деловито поправила очки, вечно сползающие с переносицы. – У меня всего лишь одно определение поправлено и «четыре» стоит...
- Хорошо, Ярославцева, «три», согласна? – Даня тут же выводит мою оценку в журнале, начиная просто закипать от моей наглости.
- При чем тут мое согласие? – пожимаю плечами, закрывая тетрадь и встречаясь с едким взглядом историка. – Я хотела бы просто по справедливости получать свои оценки.
- Ох, да ты у нас святая, как оказывается! – язвит Даня, смерив меня высокомерным взглядом. – Что ж, не буду теперь делать поблажки ради твоей желанной медали...
- А это не моя желанная медаль, - хмыкаю я, откидываясь на спинку деревянного стула. – Я хочу получать те оценки, которые заслуживаю. Все же очень просто.
- Так просто, что я трачу на тебя треть урока, Ярославцева! Желаешь дальше продолжать дискутировать по поводу справедливости – делай это в коридоре! – Даня отворачивается к доске, выводя тему урока, противно так скрипя мелом, едва не кроша его в кулаке.
- Вы что, выгоняете меня, Даниил Евгеньевич? – принимаю вызов, складывая руки на груди и внимательно вглядываясь в его напряженную спину.
- Если не можешь тихо вести себя на уроке, то можешь быть свободна.
- Я ведь только уточнила правдоподобность своей оценки...
- Ярославцева, покинь класс, пожалуйста, – отворачивается от доски Даня, строго и серьезно глядя на меня. – Ты мешаешь не только мне, но и остальным!
- Ох, хорошо, не буду вам мешать... - беру сумку и, демонстративно улыбаясь своим одноклассникам, покидаю кабинет истории.

- Ты че так огрызалась на истории? – без того туго соображающий Вася пытался понять то, что его неразвитые мозги вместить были просто не в состоянии. – То тебя «пять» не устроила, то промолчать не могла, когда историк и так недоволен был всеми нами вместе.
- Ох, Вась, много чести вашему историку, если каждый будет молчать в тряпочку! – перебираю ногами в воздухе, сидя на парте и наблюдая, как мои одноклассники собираются домой после седьмого урока. – Кто он здесь? Господь Бог что ли?!
- Ну а сама-то ты кто? – Лидия выглядывает из-за своей большой сумки, нахлобучивая меховую шапку на голову. – Принцесса Турандот, да?
- А я человек, не лишенный гласности, заучка очкастая! – поморщившись, я показываю язык оборзевшей однокласснице. – Если ты за «пять» готова этого циника на руках носить, то мне его подачек не нужно!
Замерев с раскрытым ртом староста откладывает свое мешкоподобное пальто, подходя ко мне ближе и уперев руки в бока. В своей меховой шапке этот очкастый демон на самом деле внушал чувство страха, но в этот момент я почувствовала сожаление за сказанное. Замечаю, что стала агрессивнее, злее что ли... А самое поганое, что эта покрасневшая от обиды и недовольства девушка здесь совершенно не при чем.
- Прости, Лид, сорвалось... - сжимаю губы, искренне жалея, что обидела одноклассницу. – Просто как-то достало все...
- Ох, Ярославцева, когда ж ты вырастешь?! – хмыкает Лидия, постепенно отходя от обиды и нехотя принимая мои извинения. – Ты можешь поверить, что не все вокруг желают тебе зла? И даже историк! Он натягивает тебя на медаль, закрывая глаза на твои знания истории, договаривается с другими учителями, узнает по каким предметам у тебя тоже туго... А ты его за пустое место считаешь! Возмутительно себя ведешь, Кристина! Просто ужасно!
Закатываю глаза, спрыгивая с парты, намереваясь покинуть кабинет, но дальнейшие слова старосты меня останавливают:
- 14 февраля через неделю, - Лидия подносит указательный палец к оправе своих очков, делая крайне заинтересованный вид, будто этот праздник был важен лично для нее. – Нужно бы что-то подготовить для праздника в актовом зале.
- Э нет, петь я больше не буду! – кричу я уже из коридора. – Без меня, мальчики и девочки! Здесь без меня...