Чёрная весна. Иван Кислов/ожп/Борис Хенкин
Юность прекрасна! Так мало позади и вся вечность впереди. Но мир больше не кажется светлым и безопасным местом, ведь некто опасный в блоге университета раскрывает чужие грязные секреты.
У Оли Чеховой нет та...
К сожалению, это изображение не соответствует нашим правилам. Чтобы продолжить публикацию, пожалуйста, удалите изображение или загрузите другое.
То, что ещё не время вставать, я понимаю сразу, как, вздрогнув, просыпаюсь от орущего под ухом сигнала тревоги. С трудом продрав глаза, я шарю по кровати в поисках назойливо жужжащего телефона и нахожу его под подушкой. Щурясь, смотрю на экран. На нём высвечивается контакт: «Начальник дурки». Громко простонав, я смахиваю зелёную кнопку и прижимаю телефон к уху.
— Привет, мам.
— Ещё дольше не могла мать мариновать? — звучит в трубке суровый голос родительницы. — Я сколько ждать должна?
— И тебе доброе утро, — выдыхаю я, массируя пальцами веки. Скосив глаза на электронный циферблат часов в виде хамелеона из «Рапунцель», я недовольно хриплю: — Время шесть утра. Ещё даже не рассвело.
Комната стоит погружённая в полумрак. И снова темноту рассеивает золотисто-зелёный свет, а из приоткрытой двери ванной комнаты доносится шум вентиляции. С детства не могу спать в абсолютной темноте и глухой тишине. Без ночников, фонарей за окном, бормотания техники, жужжания машин во дворе. Вот оно, поколение детей, выросшее под звуки телевизора и спящее в машине с орущей магнитолой.
— Если бы ты вчера мне ответила, — не перестаёт ворчать мать, — то я бы сейчас не звонила.
— Извини, я была занята.
— И чем же? Позволь полюбопытствовать. — Мать даже не пытается скрыть яд в своём голосе.
— Утром снюхнула дорожку кокса, вечером отсосала дальнобойщику. Сама понимаешь, дел полон рот.
В трубке воцаряется молчание, и я улыбаюсь, представляя, как мамино лицо стремительно наливается краской и становится красным от бешенства. Последние пять лет доводить её до предынсультного состояния — моё любимое развлечение.
— Ты уже совсем оборзевшая, — шипит мать. — Куда только отец твой смотрит.
— Ты что? — притворно удивляюсь я. — Он же мой сутенёр! У нас с ним прибыль делится сорок на шестьдесят.
