Краш-тест для майора || D&J

Глава 14

— Ну! — улыбаясь разводит руки Глеб. — Обнимай… чего замерла? Я соскучился.

Глаза — серые холодные как пыльный бетон. Что-то не так…

Ощущение сжатой руки на шее, с которым я живу, усиливается.

Это удушение… никак не могу от него избавиться. Глеб никогда не был ко мне жесток или циничен. Ничего подобного. Но отчего-то я очень хорошо чувствую, что если вдруг я перестану быть хорошей послушной девочкой, то со мной будет что-то очень страшное.

Это как жить с диким зверем, с иллюзией, что ты его приручил. На самом деле, это он тебя приручил, и, в любой момент, может сожрать, если ты ему надоешь. И ты боишься надоесть. Ты выслуживаешься. Ты превращаешь свою жизнь в постоянный мониторинг его состояния — доволен/недоволен. Ты подстраиваешься! Становишься психологическим рабом, служанкой… Это такая форма абьюза — быть опасным непредсказуемым мужчиной. И несмотря на то, что я любимая женщина, которую не обижают и балуют, наши отношения — это плен и мучение. Иногда, мне даже хочется, чтобы все быстро закончилось. Но я понимаю, что быстро — это не мой случай. Меня будет жевать годами система. Сколько там дают за убийство полковника службы безопасности при исполнении? Очень-очень много…

— Привет… — обнимаю его, вжимаясь губами в гладко выбритую челюсть, рефлекторно пытаясь избежать поцелуя в губы.

Хотя давно уже себя уговорила, что в этом нет ничего неприятного. Но просто… Милохин! Он сломал все мои механизмы самозащиты и мою с таким трудом наработанную броню. И теперь, когда Глеб касается меня, я ломаюсь от ощущения, что изменяю Дане. А когда Даня — Глебу. Изменять Дане — очень больно, Глебу — очень опасно.

Я как глупая бабочка, которая чем больше дергается, тем больше запутывается в паутине. Я чувствую, что уже погибла. Хотя мой паук еще пока нежен…

Рука Глеба ласково скользит по моей спине.

— Я купил тебе подарок…

— Какой? — пытаюсь изобразить энтузиазм.

Он открывает ювелирную бархатную коробочку. Там золотые брендовые часики. На циферблате вместо цифр драгоценные камни.

— Спасибо! Очень красивые.
Целую в щеку.

— Дай руку…

— Глеб, это же очень дорого. Мне неловко носить такое в коллективе. Здесь все простые люди. Халат… и золотые часы, — улыбаюсь я. — Ну нелепо же! Давай, это будет для каких-то событий?..

— Не понравились? — не моргая смотрит в мои глаза.

— Понравились! Они великолепны. Но…

— Тогда, дай мне руку. Я хочу, чтобы моя женщина носила мои подарки. И мне плевать на твой коллектив.

— Окей-окей… — по привычке сглаживаю я, протягивая руку. И пока он защелкивает на мне увесистый браслет, пытаюсь перевести разговор на другую тему: — Как у тебя на работе? — отстраняюсь, заглядывая в его всё еще прохладные неудовлетворённые глаза.

— Уже лучше, — едва заметная ухмылка. — Ничего не хочешь мне рассказать?

Я ненавижу этот вопрос! Потому что за ним может стоять всё что угодно. От простой попытки посмотреть мою реакцию на этот вопрос, до знания о том, что я изменила ему с Милохиным.

И я как невротик тянусь за своими сигаретами.

— Да нет… что рассказать-то?

— Ты похудела, Юля…

Нервно поправляю волосы. Зачем? Они все идеально зализаны назад, в хвост. Мой жест истеричен. Глеб это считает.

— Ты нервничаешь… — перехватывает он мою руку, выводя на ладони круги.

— Да, черт возьми! — срываюсь я, вырывая руку.

За спиной Глеба я вижу Милохина, смотрящего на нас в окно.

— Почему этот Милохин здесь, а?! — шепчу я на грани срыва.

— Я думал, уже не спросишь.
От этого комментария по спине моей идет дрожь ужаса. Это нехороший комментарий…

— Почему, Глеб?

— «Упал, очнулся, гипс». Так бывает. Вылечим.

— Действительно упал? Или?.. — взмахиваю рукой, намекая на то, что его сюда просто засунули, как неудобного персонажа.

— А какая тебе разница, Юленька?

— Ты знаешь, я боюсь всего этого! Ваших радикальных методов. И участвовать не хочу!

— Тебя только вопрос участия волнует?

— Да!

— Мм… А я уже подумал… может у вас… — перебирает пальцами по бордюру. — Какая-то связь…

— Господи… — зажмуриваюсь я.
Господи, помоги мне!

— Какая связь, Глеб? Откуда такая параноидальная мысль?!

— Ты знаешь, где я нашел твой паспорт?

— Мой паспорт?..

— У Милохина. Мне показалось это странным.

— Мой паспорт?… — зависаю я. — Зачем ему мой паспорт??

— Хороший вопрос. Я думал над ним… — стучат размеренно его пальцы по деревянным перилам. — И надумал только два логичных варианта, Юля. Либо вас что-то связывает…

Ах, мамочка…

— Либо Милохин решил, что может взять чужое. Моё.

— Да ты с ума сошел! Что меня может связывать с московским майором? Я пять лет в Москве не была!

— Я ошибаюсь?

— Ты ошибаешься!

— Может быть… Ну, а если вас ничего не связывает, проконсультируйтесь меня, Юляш, по одному профессиональному вопросу в рамках твоей компетенции.
Он приобнимает меня за талию, и мы прогуливаемся по больничному скверу.

— В твоём исследовании есть часть с электрошоковой терапией. Если медикаментозная терапия вызвала потерю памяти, то после электрошоковой терапии потерянные эпизоды уже не восстановимы. Так?

— Да. Электроимпульс разрывает нейронные связи. А нейронные связи — это и есть память. Сейчас лечение проводят только слабыми токами. И разрывают они только слабые нейронные связи. Страдает обычно краткосрочная память или те нейронные связи, что уже нарушены. Поэтому после некоторых медикаментов ЭШТ противопоказана. Иначе…

— Отлично. А какие показания для ЭШТ?

— Депрессия… суицидальные настроения… зачем тебе? Ты что, хочешь… отформатировать мозги Милохина?! — доходит вдруг до меня.

Глеб задумчиво молчит.

— Послушай меня, Юляш… Я не хочу причинить ему вред. Наоборот. Всё, что я делаю — это попытка сохранить ему жизнь. Мне нужно, чтобы через пару-тройку дней он вышел отсюда бодряком. Мне важно, чтобы он доделал ту работу, которую приехал сделать. Иначе, приедет кто-то другой. И проблема может усугубиться.

Выдыхаю, стараясь контролировать накатывающую истерику.

— Но… мне нужно заменить пару пазлов в его воспоминаниях.

— Это невозможно! Такое не просчитаешь!

— Я уже просчитал всё. ЭШТ проводят под общим наркозом, так?

— Так…

— Можно ли потом как-то понять, что тебе провели эту процедуру?

— Господи… — закрываю лицо руками.

— Я вопрос задал!

— Сам больной этого конечно никак не сможет понять. Но этого делать нельзя! На это нужно разрешение самого больного!

— Юля… — опасно. — Или он забудет пару последних дней после… травмы. Или…

— Или что?!

— Или сяду я, а потом и ты. В его отчете фигурируешь и ты тоже. И то дело, по которому ты не села числится с пометкой «провести дополнительное расследование.» Садиться я не хочу. Мне придется экстренно решать задачу с Милохиным. А если все получится, он просто поедет в свою Москву чуть с искаженной картинкой реальности. И все! Все живы, свободны, счастливы! Будь благоразумна. Подумай об этом до завтра, хорошо?

Приобняв целует меня в висок. Уходит… я смотрю, как двигаются по серым брюкам полы его серого короткого пальто.

Ты же хотела, Юля, чтобы Милохин забыл про все, что было между вами, да? Молилась! Вот, пожалуйста… Пора бы уже понять, что тебе ничего не дается просто так. За всё, абсолютно за любой кусок счастья, ты должна будешь заплатить цену, перекрывающую это счастье с лихвой! Ну, не положено тебе счастья… Смирись.

***
Сжимаю решётку…

Муратов, да? От ревности неожиданно сильно вскипает кровь. Кто она ему? Жена? Девушка?..

Приобняв за талию, он ведет ее до ворот больницы. Целует в губы перед тем, как уйти. У меня темнеет в глазах в момент, когда он касается её губ, кровь бьет в лицо.

Угомонись,
Милохин… Чужая женщина же. А внутри всё полыхает так, словно мою обнимают и целуют. И хочется сорваться на неё за это — «как ты можешь»?! И ему настучать в табло. Чудно, блять…

Охрана закрывает за ним стальные ворота. Юля кладёт себе руку на лоб, словно проверяет нет ли жара. Потом — ладони на щеки… И, обнимая себя за плечи, не спеша идет обратно. Останавливается у лавочки, садится на неё. Сигарета тлеет в пальцах, словно она забыла о ней.

Вздрагиваю от криков в коридоре. Выхожу из палаты. Тело всё еще ватное и непослушное. При резком повороте головы перед глазами все плывет.

Санитары заламывают какого-то буйного. Ломают профессионально, практически как ОМОН. И даже несмотря на это, буйному хватает дури раскидывать их. Зрелище впечатляющее — глаза навыкат, жилы на шее, как у быка, лицо малиновое от напряжения. Рычит что-то невнятное. Локтём попадает одному санитару по лицу, но второй наваливается на него сверху, роняя на пол.

— Палыч, въеби ему сульфазин! — рявкает санитар, который получил по лицу.

— Не могу… Юлия Михайловна на смене. Ты ж знаешь…

Сульфазин — это терапия наказательная. Раствор серы в масле. Боль, слабость и лихорадка. После инъекции уже не побуянишь. Болевой шок быстро остужает. Во времена НКВД и у нас такую гадость пользовали. Я думал в больницах эту адскую смесь давно не используют. А оказывается могут, когда Юлии Михайловны нет?

Врач, который привез мне мою капельницу, зубами срывает колпачок с иглы и всаживает её в плечо на мгновение обездвиженному буйному. За секунду вводит лекарство. Еще секунд десять и буйный обездвиженно обмякает на полу.
Санитары закидывают буйного на каталку. Один увозит его в сопровождении врача.

— Тамара Львовна, ампулу уберите, — заглядывает по дороге врач в сестринскую.

— Бегу-у-у… — раздаётся оттуда.
Оставшийся санитар стирает кровь с разбитой губы.

— Сука… — шмыгает носом.

— Эй… — тихо окрикиваю я его. — Дружище.

Разворачивается в мою сторону.

— Чего? — недоброжелательно.

— Замути мне пачку сигарет. Я тебе завтра большое спасибо на твой банковский счет скажу.

Завтра привезут бук, у меня там личный кабинет банка. Прокручиваю в голове свои пароли. Все помню. Но как только пытаюсь вспомнить что-то из «слепой зоны» начинаю терять связь с реальностью. Одна муть…

— Сильно большое? — с сомнением смотрит на меня санитар.

— С чаевыми.

Осматривает с ног до головы.

— Ладно. Будут тебе сейчас сигареты. Но! Никому… — кивает в спину врачу.

— Само собой. И бритву!

— Бритву — нет. Неположено.

Санитар уходит, я жду его у стойки. На ней разбитая ампула, а за стойкой стеклянный шкафчик с лекарствами. Ключ в замке. И мне как пацану хочется нашкодить и стащить оттуда что-нибудь. Но я же не гопник…
Поднимаю со стойки разбитую ампулу, читаю: Галоперидол. Препараты у нас «в аптечке» можно достать и посерьёзнее.

— Даниил Вячеславович, я заберу… — вытягивает у меня из рук ампулу Тамара Львовна, вкладывая вместо нее небольшое яблоко. — Это все подотчетное.

— Благодарю! — откусываю от яблока. Челюсти сводит от неожиданного кисло-сладкого всплеска.

— Вы что-то хотели?

— Да нет… Вышел на крик.

— А… Этот… с маниакальным психозом. Он у нас по судебному распоряжению. На освидетельствовании. Буянит, как с препаратов снимают. Не беспокойтесь. Теперь надолго его успокоят… — вздыхает.

— Ясно…

— А Вы почему на ногах? — возвращается врач. — Вам же капельницу должны были поставить. Вам вообще нельзя вставать! Немедленно ложитесь!

Заходит следом за мной в палату. Подкатывает капельницу.
Пусть ставит. Физраствор мне точно не повредит.

Ложусь, задирая рукав. Врач меняет иглу. Дезинфицирует мне локтевой сгиб, надевает перчатки. Перетягивает мою руку…

— Меня опять выключит от этого?
Морщусь от ощущения протыкающей кожу иглы.

— Нет, доза поменьше. До завтра до обеда поспите. К вечеру придёте в себя. А завтра еще снизим дозу.

— Мм… Ясно.

Опять я без завтрака и обеда останусь. Плохо…

Закрываю глаза. Мне кажется, за время отключки я уже достаточно выспался. Но не в окно же всю ночь теперь смотреть? Надо попробовать всё-таки уснуть.

Жаль, что Юля не пришла…
Минут через десять слышу скрип двери, открываю глаза. Санитар. Молча заходит, показывает мне пачку Кэмела с зажигалкой и убирает в тумбочку.

Меня дергает, что может заметить там баллон с лекарством. Но он просто закрывает тумбочку и идёт на выход
.
— Дверь не закрывай, — прошу его вслед.

Надо бы избавиться от «улик».
Снова закрываю глаза, хотя плющит от желания покурить. Пара затяжек Юлиных лёгких сигарет больше раздразнили, чем покрыли дефицит никотина.

Стук её каблучков за дверью периодически организует мне тахикардию. Я настроен на этот звук, как на камертон. И несколько раз он очень близко. Мне кажется, что сейчас зайдёт, но она снова проходит мимо.

— Евгений Павлович, ключи от кабинета Главного у Вас? — слышу её голос. — Мне распечатать кое-что нужно…

Стук каблучков снова отдаляется.
В баллоне с физраствором уже половина…

Через некоторое время слышу снова знакомый стук. Сердце опять срывается! Поджимая губы прячу улыбку. В этот раз стук на мгновение замирает у моей палаты, тихий скрип двери…

Меня окатывает волной предвкушения и эйфории. Но бля… Я же как бы под препаратами! И решаю пока что посимулировать.

— Черт! — тихо вскрикивает Юля. — Я же сказала!!.. Не ставить!

Немного приоткрываю глаза, наблюдая за ней сквозь ресницы.
Крутит колёсико дозировки. Закрывает лицо ладонями, что-то тихо причитая. Неожиданно проводит рукой по моей лбу и волосам. Тихо ругаясь, вылетает из кабинета. Поднимаю глаза на капельницу. Подача лекарства перекрыта.

— Тамара Львовна! Инфузивный раствор для капельницы приготовьте. С сорбилактом.

— А кому?

— Себе поставлю. Отравилась я, кажется. Тошнота и слабость.

— До сих пор плохо?

— Да…

— Так давай поставлю тебе капельницу? Что ты мучаешься?

— Да я сама. Приготовьте и езжайте домой, у вас рейс последний, опоздаете.

— Ой точно… Задержалась я что-то. Сама себе не коли. Евгения попроси.

— Хорошо…

Их голоса отдаляются.

«Инфузивный?… Отравилась, значит?» — соображаю я. Что-то кажется мне, что не для себя ты этот раствор готовишь, Юлия Михайловна.

Снова слышу её каблучки. Заходит, прикрывая плотно за собой дверь. В руках еще один баллон с физраствором. Быстро смыкаю веки.
Та-а-ак… Что дальше?
Подглядываю за ее действиями. Переставляет его. А тот, что поставил я, убирает в сторону.

Интересное кино!..

Юля подставляет стул ближе. Садится рядом. Чувствую, как берет мою руку в ладони.

По груди разливается волна тёплого, пьянящего кайфа. И я стараюсь дышать медленно и глубоко. Но все равно получается слишком шумно и неровно. От запаха её парфюма во мне бьётся очередное пустое, но мощное дежавю. Ни одного образа! Но… Но, я помню это!

Что происходит?…

Я плаваю в каком-то информационном вакууме периодически врезаясь то в яркие дежавю, то в чувства, совершенно непонятного происхождения. И сейчас меня сминает от чувств!
Её пальчики скользят по моей ладони, а потом я ощущаю, как она вжимается в нее губами, оставляет поцелуй. Моя грудная клетка застывает, забывая втягивать воздух.

Ложится щекой на мою ладонь и замирает. Вау… Это так… головокружительно близко! Разве возможно такое чувство близости между незнакомыми людьми. Я не верю… Не двигаясь лежу, прислушиваясь к себе.

Пытаюсь вынырнуть из накрывающей меня чувственности и врубиться — а какого, собственно?… Не каждого же пациента ты так нянчишь, Юленька, когда он в отключке? Уверен, что это эксклюзив!

Это я тебе так внезапно симпатичен или ты врёшь мне, что не знакомы?
Через какое-то время отмирает. Еще один поцелуй в запястье.

Ну, не целуют так женщины посторонних мужиков. Не бывает такого!

Её ладонь ласково гладит меня по предплечью, скользит выше на шею.
Ну вот… а сейчас будет неловкий момент. Потому что, если с дыханием я, с горем пополам, еще как-то пытаюсь справляться, то со стучащим как отбойный молоток пульсом — нет!

И, как чувствовал, ее пальцы отыскивают колотящуюся вену на моей шее. Застывают…
О, блять…

— Не поняла… — бормочет Юля, вжимаясь пальцами точнее. — Как это может быть?!..

Подскакивает на ноги.
Чуть приоткрываю веки, наблюдая за тем, как она трясущимися руками надевает фонендоскоп и, дергая рубаху, прикладывает его головку к моей груди вместе с ладонью. И меня разгоняет еще сильнее от этого её прикосновения.

Испуганно выпрямляется.

— Евгений Палыч… — срывающимся на хрип голосом. — У нас тут… сердце!..

До меня доходит, что под такими препаратами, что в меня влили, сердце моё должно биться судя по всему очень медленно. И мою тахикардию Юля сейчас приняла за сердечный приступ.

— Евгений Палыч, — срывается к двери.

Резко присаживаясь, хватаю ее за руку. Наши руки натягиваются.

— Юля, подождите!

Вскрикивая от испуга, отлетает от меня на метр.

С шипением выдергиваю сбившуюся иглу.

Её глаза шокированно распахиваются. Делает глубокий вдох…

— Тихо! — строго хмурюсь я.
Делает шаг назад. Не оборачиваясь пытается нащупать ручку на двери.

— Нет! — подлетаю я на ноги.
Решительно захлопываю обратно уже приоткрытую дверь и сжимаю запястье поверх браслета.

— Стоять… — шепчу ей в губы.

— Юлия Михайловна! — из коридора. — Где Гаврилина?

Ее глаза распахиваются еще шире. Она запечатывает мой рот ладонью и сердито кивает на кушетку.

«Ладно», — киваю я в ответ.
Послушно падаю на место. Быстро сменив трясущимися руками иглу, Юля хмурясь и беззвучно двигая губами, словно ругаясь, пристраивает ее на место.

Дверь в палату открывается.

— А что Вы делаете здесь? — удивленный голос Евгения Павловича.

— Да я же просила Вас повременить, пока я закончу обследование, — распрямляется она, поворачиваясь к нему. — Вот, зашла продолжить… А он уже всё, в отключке. Только игла сбилась. Переставила. Пойдёмте…