Барбара
– Как насчет того, чтобы выставить эту гадкую Мегеру из нашего дома? – вломившись в кабинет отца, спросила я.
Папа восседал за огромным столом из красного дерева посреди комнаты. Услышав мой голос, он замер с чашкой кофе у рта и взглянул на меня исподлобья.
Что такого в этой Пейсли? Я имею в виду, ее вагина же не производит золотые слитки?
– Барбара, опять ты за свое, – тяжело выдыхая, ответил он, отставляя кружку в сторону. Над его пепельницей, вырезанной из рога какого-то животного, дымилась сигара. Горький запах не давал мне мыслить здраво, и ему, вероятнее всего тоже: – Пейсли своеобразная, но она точно не монстр.
– Своеобразной она была бы, если бы посмела надеть на себя две вещи белого цвета, но совершенно разных оттенков. Пейсли вульгарна, надменна, совсем не уважает людей, которые работают в этом доме, и носит золотые обручи в ушах. Ты знаешь, что золотые обручи следует запретить на законодательном уровне?
– Ты не объективна, и при чем здесь золотые обручи?
– А ты объективен? Я не понимаю, как на место мамы ты мог притащить это чудовище?
Позади него на одной из полок стояла фотография моей мамы, где она, невероятно красивая, с пышными светлыми локонами в серебристом платье широко улыбается в объектив камеры. Как он мог так осквернять память о ней?
– Прекрати, ты не справедлива!
Я была на грани, я устала от того, что он смеет диктовать мне, как жить, а сам вытворят, что хочет.
– Если она будет рядом с тобой, то ты не заслуживаешь справедливости.
– Не смей так разговаривать со мной! Я твой отец.
– Это не аргумент!
– Я взрослый человек, Барбара, черт возьми! – заорал он, вскакивая со своего кожаного сиденья. – И я буду приводить сюда, кого пожелаю.
Я разозлилась, сердце разрывалось от тоскливого чувства несправедливости и боли потери. Прошло столько лет, но я никак не могла отпустить ее. Мне всегда казалось, что она рядом, что не покидала нас. Но ее не было. И вместо того, чтобы поддержать меня, он водит в этот дом, в дом, в который она вложила свою душу тупых девиц, которые ей в подметки не годятся.
– Лучше бы ты умер, а не она, – всхлипнула я. – В ее смерти есть только твоя вина!
Он грузно опустился в кресло, взгляд полный растерянности и, как мне показалось, сожаления остановился на моем лице.
