Дежавю

Глава 71. Лирика

Очарование любимыми может ослепить. Предательство близких может оглушить и сбить с ног. Не помогает ни чутьё, ни опыт, ни предчувствия.

И вот уже ты разбит, закуриваешь, прислушиваешься к новым ароматам в до боли знакомых местах, где раньше ты был счастлив. Всё равно, что зажечь целую пачку сигарет и как следует затянуться. Горький дым обожжет горло, лишит обоняния, но не опустошающих чувств от которых хотелось бы избавиться...

Свернув с освещенной улицы в темный переулок, Тимур увидел в его дальнем конце огонек. За пару метров до мнимой цели он остановился в нерешительности. Духота и влажность, накопившиеся за день, превратились в невыносимый тандем. Мусорные баки за несколько десятков шагов до приближения к ним ударили в нос своей вонью. Тимур различил доносящуюся оттуда крысиную возню. Редкие дождевые капли, попавшие за воротник кожаной куртки, начали жечь спину льдом. Сердце размеренно билось на низкой частоте, как заключенный в грудь тамтам. Он так привык держать всё в себе, что каждый раз разбивая сердце новым предательством, собственноручно сам превращал его в жёваную мишень для тира. Растратить эмоции, молчать, сорвать внутренний голос до хрипоты и отчаяния, но, ни миг не показать истинных чувств. Это был его естественный и регулярный выбор.

Обостренные чувства превратили огонек в конце переулка в вывеску, светящуюся неоном: «Мамонт».

- Чего я сюда припёрся? Мог приехать за Лизой к дому Власа, прислать за ней такси. Ноги сами несут навстречу... Кому? Чему? Для чего, Тимур? Хочешь, наяву убедиться, что она больше не твоя? Что всё не сон? Что ты в очередной раз вышел идиотом в желании обзавестись семьей и любовью до гроба? Такая себе идея, - поразмышляв недолго, Тимур оборвал свои мысли короткой фразой, произнесённой вслух и довольно громко:

- Ладно, всё это лирика, - необычно звучал здесь голос. Очень необычно. Не то чтобы с эхом, или так называемым «эффектом пустой комнаты», а как-то мертвенно и глухо. Стены тоже, наверное, должны быть напитанными звуками по аналогии с намоленными церковными, прежде чем научиться отражать звуковые волны. Не знают они здесь ни голосов, ни пения, ни грохота, ни стука. Не знают и потому молчат. Да просто не умеют говорить. Как и Тимур. Всю свою жизнь. Не умеет говорить о своей боли.

- Ну вот, опять лирика, - вновь сказал Тимур, но уже тише, и подошел к той стене, где мог бы размещаться экран, будь это место уличным кинотеатром. На экране бы обязательно показывали фильм о них с Максимилианой, о начале их отношений. Раскаленная соль воспоминаний вновь прожигала дыру в сердце. Кирпичная стена пыхала жаром, от вязкого воздуха было трудно дышать, пересыхали нос, горло, рот. Тимур достал еще одну сигарету, снова закурил. Он не курил много лет, но для себя решил, что это лучше, чем напиваться каждый вечер, чтобы забыться. Даже на время.