Последние цветы

Прошлое впереди

Когда я возвращался домой, внутри разливалась тяжелая, глухая пустота. Телефон вибрировал почти без остановки, какие-то сообщение о рассылке и звонки сыпались один за другим, и каждый звук отзывался пульсирующей болью в висках. Я почти наверняка знал, кому принадлежат они — моему дедушке, ну по большей мере большая часть, другая вполне вероятно принадлежала бабушке. Они, кажется, были единственными, кому до меня было дело. Но сил отвечать не было. У меня вообще не оставалось сил — ни на разговоры, на на объяснения, ни даже на себя. Я отчаянно хотел упасть на кровать и просто отключиться, хотя бы на одну ночь, хотя бы на несколько последних часов двадцать второго октября.

В коридоре, уже в темноте, телефон снова завибрировал. Два коротких толчка. Я устало выдохнул, достал его из кармана и ткнул на экран, даже не взглянув, кто написал.

Это был Лео.

Он прислал фото с одной короткой фразой: «Это сделал ты, Дамиано»

Я не смог сразу перевести дыхание, словно то фото которое он мне отправил высосал из меня весь воздух. На той фотографии был мой старый портрет Лили. Одна из картин, которую я рисовал с трепетом и замиранием сердца, вдохновляясь ею до такой степени, что боялся не передать всю её живость. В тот вечер я долго пытался изобразить её на фоне моря, ведь именно там она казалась мне наиболее настоящей — с ярко-зелеными глазами, живыми и глубокими, полными мягкого света и игривостью, ну и легкой полуулыбкой, которая, как мне казалось, знала обо мне больше, чем я сам.

— «Это сделал ты»— прочитал я ещё раз подпись, но уже в слух.

Мой взгляд застыл на этом изображении, словно застыл и я сам. Лили смотрела прямо на меня. И наверно, это был первый раз, когда я пожалел о том, что когда-то и вовсе научился рисовать.

Она смотрела на меня так, словно ничего не изменилось. Как будто она всё ещё здесь, как будто можно всё вернуть.

Я пытался забыть этот портрет. Забыть её. Всё, что напоминало о Лили: картины, кисти, холсты, — я давно отправил в темноту кладовки. Даже запах масла вызывал во мне острое желание сбежать. Я думал, если ничего не трогать, ничего не вспоминать, можно будет это пережить. Но оказалось, память работает по-другому. Она ждёт. И как только ослабеешь, она хватает тебя за горло.

Я опустился на стул в прихожей. Глупо, конечно. Казалось, стоит мне посмотреть ей в глаза ещё раз, и я не выдержу. Страшно, насколько человек может избегать даже самого себя. Особенно если этот «сам» — трус, который запер все воспоминания вместе с мольбертом.