Последние цветы

Наследница

Виктория

Моя кожа зудит когда я выхожу из юридической конторы.

Не могу понять из-за чего именно — из-за взгляда моих троих кузин, прожигающих мою спину, или же из-за того, что я провела целое утро в ванной, выдраивая из себя всю грязь.

Мне было гадко.

Не от кузин, которые притворно пускали слёзы, размазывая багровую туш, но ни разу не взглянули на гроб.

Мне было гладко от самой себя.

Мне было стыдно, перед бабушкой, словно я пришла к ней в квартиру и нагадила прямо в её любимые тапки.

— Никогда не позволяй себе терять контроль, Виктория, — её голос, звучащий в голове, терзал, но не смолкал ни на секунду.— Это делает тебя слабой.

Бабушка всегда так говорила. Только смыл поняла не сразу. В девять лет я возмущенно вскинула голову, таращась на неё большими глазами.

— Но ведь эмоции... Искусство строится на эмоциях.

Бабушка, как всегда, улыбнулась с тенью превосходства.

— Ошибаешься, дорогая. Искусство строится на уме. На расчёте. Эмоция должна быть управляемой.

— Но ведь Ван Гог...

Тогда бабушка стояла у окна, освященная мягким светом вечерних фонарей. На ней было тёмное атласное платье, короткие волосы были идеально уложенные. В одной руке — бокал вина, в другой тонкая сигарета, дым которой поднимался ленивыми кольцами.

Она говорила спокойно, отточенно, без лишней строгости — просто факт, который нужно принять.

— Ван Гог резал себе ухо, а не судьбу.

Я тогда молчала, кусая губу, сжимая подол своей юбки.

Она лишь улыбнулась и чуть склонила голову.

— Важно не то, что ты чувствуешь, а то, что ты показываешь миру. Крикливую драму оставь дешёвым  актёрам. Настоящее мастерство в сдержанности.

Только вспомнила я о этих словах когда накрашенная выходила из своего подъезда. Когда длинный кожаный плащ трепал ветер, а чёрный атласный платок закрывал волосы. Когда спрятала похмельные глаза за тёмными очками . А не тогда, когда я зашла в бутик покупая себе самую короткую юбку и самые высокие каблуки. Не тогда когда напивалась в баре с Блонди. И не тогда, когда он разорвал на мне ту самую юбку и положил свои грубые руки мне на бёдра.