Сказки об Италии.

XVI

Синяя вода кажется густою, как масло, винт парохода работает в ней мягко и почти бесшумно. Не вздрагивает палуба под ногами, только напряженно трясется мачта, устремленная в ясное небо; тихонько поют тросы, натянутые, точно струны, но — к этому трепету уже привык, не замечаешь его, и кажется, что пароход, белый и стройный, точно лебедь, — неподвижен на скользкой воде. Чтобы заметить движение, нужно взглянуть за борт: там от белых бортов отталкивается зеленоватая волна, морщится и широкими мягкими складками бежит прочь, изгибаясь, сверкая ртутью и сонно журча.Утро, еще не совсем проснулось море, в небе не отцвели розовые краски восхода, но уже прошли остров Горгону — поросший лесом, суровый одинокий камень, с круглой серой башней на вершине и толпою белых домиков у заснувшей воды. Несколько маленьких лодок стремительно проскользнули мимо бортов парохода, — это люди с острова идут за сардинами. В памяти остается мерный плеск длинных весел и тонкие фигуры рыбаков, — они гребут стоя и качаются, точно кланяясь солнцу.За кормой парохода — широкая полоса зеленоватой пены, над нею лениво носятся чайки; иногда неизвестно откуда является питон, вытянувшись, как сигара, летит бесшумно над самою водой и вдруг вонзается в нее, точно стрела.Вдали облачно встают из моря берега Лигурии — лиловые горы; еще два-три часа, и пароход войдет в тесную гавань мраморной Генуи.Всё выше поднимается солнце, обещая жаркий день.На палубу выбежали двое лакеев; один молодой, тоненький и юркий, неаполитанец, с неуловимым выражением подвижного лица, другой — человек среднего возраста, седоусый, чернобровый, в серебряной щетине на круглом черепе; у него горбатый нос и серьезные умные глаза. Шутя и смеясь, они быстро накрыли стол для кофе и убежали, а на смену, гуськом, один за другим из кают медленно вылезли пассажиры: толстяк, с маленькой головой и оплывшим лицом, краснощекий, но грустный и устало распустивший пухлые малиновые губы; человек в серых бакенбардах, высокий, весь какой-то выглаженный, с незаметными глазами и маленьким носом-пуговкой на желтом плоском лице; за ними, споткнувшись о медь порога, выпрыгнул рыжий круглый мужчина с брюшком, воинственно закрученными усами, в костюме альпиниста и в шляпе с зеленым пером. Все трое встали к борту, толстый печально прищурил глаза и сказал:— Вот как тихо, а?Человек с бакенбардами сунул руки в карманы, расставил ноги и стал похож на открытые ножницы. Рыжий вынул золотые часы, большие, как маятник стенных часов, поглядел на них, в небо и вдоль палубы, потом начал свистать, раскачивая часы и притопывая ногою.Явились две дамы — одна молодая, полная, с фарфоровым лицом и ласковыми молочно-синими глазами, темные брови ее словно нарисованы и одна выше другой; другая — старше, остроносая, в пышной прическе выцветших волос, с большой черной родинкой на левой щеке, с двумя золотыми цепями на шее, лорнетом и множеством брелоков у пояса серого платья.Подали кофе. Молодая молча села к столу и начала разливать черную влагу, как-то особенно округляя обнаженные до локтей руки. Мужчины подошли к столу, молча сели, толстый взял чашку и вздохнул, сказав:— День будет жаркий...— Ты капаешь себе на колени, — заметила старшая дама.Он наклонил голову — подбородок и щеки его расплылись, упираясь в грудь, — поставил чашку на стол, смахнул платком капли кофе с серых брюк и вытер потное лицо.— Да! — неожиданно громко заговорил рыжий, шаркая короткими ногами. — Да, да! Если даже левые стали жаловаться на хулиганство, значит...— Подожди трещать, Иван! — перебила старшая дама. — Лиза не выйдет?— Ей нехорошо, — звучно ответила молодая.— Но ведь море спокойно...— Ах, когда женщина в таком положении...Толстый улыбнулся и сладостно закрыл глаза.За бортом, разрывая спокойную гладь моря, кувыркались дельфины, — человек с бакенбардами внимательно посмотрел на них и сказал:— Дельфины похожи на свиней.Рыжий отозвался:— Здесь вообще много свинства.Бесцветная дама поднесла к носу чашку, понюхала кофе, брезгливо сморщилась.— Отвратительно!— А молоко, а? — поддержал толстый, испуганно мигая.Дама с фарфоровым лицом пропела:— И всё — грязно, грязно! И все ужасно похожи на жидов...Рыжий, захлебываясь словами, всё время говорил о чем-то на ухо человеку с бакенбардами, точно отвечал учителю, хорошо зная урок и гордясь этим. Его слушателю было щекотно и любопытно, он легонько качал головою из стороны в сторону, и на его плоском лице рот зиял, точно щель на рассохшейся доске. Иногда ему хотелось сказать что-то, он начинал странным, мохнатым голосом:— У меня в губернии...И, не продолжая, снова внимательно склонял голову к усам рыжего.Толстый тяжко вздохнул, сказав:— Как ты жужжишь, Иван...— Ну — дайте мне кофе!Он подвинулся к столу, со скрипом и треском, а собеседник его значительно проговорил:— Иван имеет идеи.— Ты не выспался, — сказала старшая дама, посмотрев в лорнет на бакенбардиста, — тот провел рукою по лицу, взглянул на ладонь.— Мне кажется, что я напудрен, а тебе не кажется этого?— Ах, дядя! — воскликнула молодая. — Это же особенность Италии! Здесь ужасно сохнет кожа!Старшая дама спросила:— Ты замечаешь, Лиди, какой у них скверный сахар?На палубу вышел крупный человек, в шапке седых кудрявых волос, с большим носом, веселыми глазами и с сигарой в зубах, — лакеи, стоявшие у борта, почтительно поклонились ему.— Добрый день, ребята, добрый день! — благосклонно кивая головою, сказал он громко, хриплым голосом.Русские замолчали, искоса посматривая на него, усатый Иван вполголоса сообщил:— Отставной военный, сразу видно....Заметив, что на него смотрят, седой вынул сигару изо рта и вежливо поклонился русским, — старшая дама вздернула голову вверх и, приставив к носу лорнет, вызывающе оглядела его, усач почему-то сконфузился, быстро отвернувшись, выхватил из кармана часы и снова стал раскачивать их в воздухе. На поклон ответил только толстяк, прижав подбородок ко груди, — это смутило итальянца, он нервно сунул сигару в угол рта и вполголоса спросил пожилого лакея:— Русские?— Да, сударь! Русский губернатор с его фамилией...— Какие у них всегда добрые лица...— Очень хороший народ...— Лучшие из славян, конечно...— Немножко небрежны, сказал бы я...— Небрежны? Разве?— Мне так кажется — небрежны к людям.Толстый русский покраснел и, широко улыбаясь, сказал негромко:— Про нас говорит...— Что? — брезгливо сморщив лицо, спросила старшая.— Лучшие, говорит, славяне, — ответил толстяк, хихикнув.— Они — льстивы, — заявила дама, а рыжий Иван спрятал часы и, закручивая усы обеими руками, пренебрежительно проговорил:— Все они изумительно невежественны в отношении к нам...— Тебя — хвалят, — сказал толстый, — а ты находишь, что это по невежеству...— Глупости! Я не о том, а вообще... Я сам знаю, что мы — лучшие.Человек с бакенбардами, всё время внимательно следивший, как играют дельфины, вздохнул и, покачивая головою, заметил:— Какая глупая рыба!К седому итальянцу подошли еще двое: старик, в черном сюртуке, в очках, и длинноволосый юноша, бледный, с высоким лбом, густыми бровями; они все трое встали к борту, шагах в пяти от русских, седой тихонько говорил:— Когда я вижу русских — я вспоминаю Мессину...— Помните, как мы встречали матросов в Неаполе? — спросил юноша.— Да! Они не забудут этот день в своих лесах!— Видели вы медаль в честь их?— Мне не нравится работа.— О Мессине говорят, — сообщил толстый своим.— И — смеются! — воскликнула молодая дама. — Удивительно!Чайки нагнали пароход, одна из них, сильно взмахивая кривыми крыльями, повисла над бортом, и молодая дама стала бросать ей бисквиты. Птицы, ловя куски, падали за борт и снова, жадно вскрикивая, поднимались в голубую пустоту над морем. Итальянцам принесли кофе, они тоже начали кормить птиц, бросая бисквиты вверх, — дама строго сдвинула брови и сказала:— Вот обезьяны!Толстый вслушался в живую беседу итальянцев и снова сообщил:— Он не военный, а купец, говорит о торговле с нами хлебом и что они могли бы покупать у нас также керосин, лес и уголь.— Я сразу видела, что не военный, — призналась старшая дама.Рыжий опять начал говорить о чем-то в ухо бакенбардисту, тот слушал его и скептически растягивал рот, а юноша итальянец говорил, искоса поглядывая в сторону русских:— Как жаль, что мы мало знаем эту страну больших людей с голубыми глазами!Солнце уже высоко и сильно жжет, ослепительно блестит море, вдали, с правого борта, из воды растут горы или облака.— Annette, — говорит бакенбардист, улыбаясь до ушей, — послушай, что выдумал этот забавный Жан, — какой способ уничтожить бунтовщиков в деревнях, это очень остроумно!И, покачиваясь на стуле, медленно и скучно он рассказывал, как будто переводя с чужого языка:— Нужно, говорит он, чтобы во дни ярмарок, а также сельских праздников, чтоб местный земский начальник заготовил, за счет казны, колья и камни, а потом он ставил бы мужикам — тоже за счет казны — десять, двадцать, пятьдесят — смотря по количеству людей — ведер водки, — больше ничего не нужно!— Я не понимаю! — заявила старшая дама. — Это — шутка?Рыжий быстро ответил:— Нет, серьезно! Вы подумайте, ma tante...Молодая дама, широко открыв глаза, пожала плечами.— Какой вздор! Поить водкой от казны, когда они и так...— Нет, подожди, Лидия! — вскричал рыжий, подскакивая на стуле. Бакенбардист беззвучно смеялся, широко открыв рот и качаясь из стороны в сторону.— Ты подумай — те хулиганы, которые не успеют опиться, перебьют друг друга кольями и камнями, — ясно?— Почему — друг друга? — спросил толстяк.— Это — шутка? — снова осведомилась старшая дама.Рыжий, плавно разводя короткими руками, горячо доказывал:— Когда их укрощают власти — левые кричат о жестокостях и зверстве, значит — нужно найти способ, чтобы они сами себя укротили, — так?Пароход качнуло, полная дама испуганно схватилась за стол, задребезжала посуда, дама постарше, положив руку на плечо толстяка, строго спросила:— Это что такое?— Мы поворачиваем...Всё выше и отчетливее поднимаются из воды берега — холмы и горы, окутанные мглой, покрытые садами. Сизые камни смотрят из виноградников, в густых облаках зелени прячутся белые дома, сверкают на солнце стекла окон, и уже заметны глазу яркие пятна; на самом берегу приютился среди скал маленький дом, фасад его обращен к морю и весь завешен тяжелою массою ярко-лиловых цветов, а выше, с камней террасы, густыми ручьями льется красная герань. Краски веселы, берег кажется ласковым и гостеприимным, мягкие очертания гор зовут к себе, в тень садов.— Как тут тесно всё, — вздохнув, сказал толстый; старшая дама непримиримо посмотрела на него, потом — в лорнет — на берег и плотно поджала тонкие губы, вздернув голову вверх.На палубе уже много смуглых людей в легких костюмах, они шумно беседуют, русские дамы смотрят на них пренебрежительно, точно королевы на подданных.— Как они машут руками, — говорит молодая; толстяк, отдуваясь, поясняет:— Это уж свойство языка, он — беден и требует жестов...— Боже мой! Боже мой! — глубоко вздыхает старшая, потом, подумав, спрашивает:— Что, в Генуе тоже много музеев?— Кажется, только три, — ответил ей толстый.— И это кладбище? — спросила молодая. — Кампо Санто. И церкви, конечно.— А извозчики — скверные, как в Неаполе?Рыжий и бакенбардист встали, отошли к борту и там озабоченно беседуют, перебивая друг друга.— Что говорит итальянец? — спрашивает дама, оправляя пышную прическу. Локти у нее острые, уши большие и желтые, точно увядшие листья. Толстый внимательно и покорно вслушивается в бойкий рассказ кудрявого итальянца.— У них, синьоры, существует, должно быть, очень древний закон, воспрещающий евреям посещать Москву, — это, очевидно, пережиток деспотизма, знаете — Иван Грозный! Даже в Англии есть много архаических законов, не отмененных и по сегодня. А может быть, этот еврей мистифицировал меня, одним словом, он почему-то не имел права посетить Москву — древний город царей, святынь...— А у нас, в Риме — мэр иудей, — в Риме, который древнее и священнее Москвы, — сказал юноша, усмехаясь.— И ловко бьет папу-портного! — вставил старик в очках, громко хлопнув в ладоши.— О чем кричит старик? — спросила дама, опуская руки.— Ерунда какая-то. Они говорят на неаполитанском диалекте...— Он приехал в Москву, нужно иметь кров, и вот этот еврей идет к проститутке, синьоры, больше некуда, — так говорил он...— Басня! — решительно сказал старик и отмахнулся рукой от рассказчика.— Говоря правду, я тоже думаю так.— А что было далее? — спросил юноша.— Она выдала его полиции, но сначала взяла с него деньги, как будто он пользовался ею...— Гадость! — сказал старик. — Он человек грязного воображения, и только. Я знаю русских по университету — это добрые ребята...Толстый русский, отирая платком потное лицо, сказал дамам, лениво и равнодушно:— Он рассказывает еврейский анекдот.— С таким жаром! — усмехнулась молодая дама, а другая заметила:— В этих людях, с их жестами и шумом, есть все-таки что-то скучное...На берегу растет город; поднимаются из-за холмов дома и, становясь всё теснее друг ко другу, образуют сплошную стену зданий, точно вырезанных из слоновой кости и отражающих солнце.— Похоже на Ялту, — определяет молодая дама, вставая. — Я пойду к Лизе.Покачиваясь, она медленно понесла по палубе свое большое тело, окутанное голубоватой материей, а когда поравнялась с группою итальянцев, седой прервал свою речь и сказал тихонько:— Какие прекрасные глаза!— Да, — качнул головою старик в очках. — Вот такова, вероятно, была Базилида!— Базилида — византиянка?— Я вижу ее славянкой...— Говорят о Лидии, — сказал толстый.— Что? — спросила дама. — Конечно, пошлости?— О ее глазах. Хвалят...Дама сделала гримасу.Сверкая медью, пароход ласково и быстро прижимался всё ближе к берегу, стало видно черные стены мола, из-за них в небо поднимались сотни мачт, кое-где неподвижно висели яркие лоскутья флагов, черный дым таял в воздухе, доносился запах масла, угольной пыли, шум работ в гавани и сложный гул большого города.Толстяк вдруг рассмеялся.— Ты — что? — спросила дама, прищурив серые, полинявшие глаза.— Разгромят их немцы, ей-богу, вот увидите!— Чему же ты радуешься?— Так...Бакенбардист, глядя под ноги себе, спросил рыжего, громко и строго грамматически:— Был ли бы ты доволен этим сюрпризом или нет?Рыжий, свирепо закручивая усы, не ответил.Пароход пошел тише. О белые борта плескалась и всхлипывала, точно жалуясь, мутно-зеленая вода; мраморные дома, высокие башни, ажурные террасы не отражались в ней. Раскрылась черная пасть порта, тесно набитая множеством судов.

ma tante...  - тетя (Франц.).

И ловко бьет папу-портного!  - Фамилия папы — Сарто = портной.