ПОИСКИ ПРОДОЛЖАЮТСЯ
В это утро Бим чуть не плакал. Солнце уже выше окна, а никто не идет. Он прислушивался к шагам жильцов подъезда, проходивших мимо его двери с верхних этажей или поднимавшихся снизу. Все шаги знакомые, а е_г_о нет и нет. Наконец точно услышал туфельки Даши. Она! Бим голосом подал о себе знать. Его крик в переводе на человеческий язык означал: "Я тебя слышу, Даша!" - Сейчас, сейчас, - откликнулась та и позвонила Степановне. Обе они вошли к Биму. С каждой он поздоровался, затем бросился к двери, стал там, повернув голову к женщинам, и потребовал, просяще повиливая хвостом: "Открывайте. Надо искать". Даша надела на него ошейник, на котором теперь во всю ширину был прочно закреплен латунный жетон-пластинка с выгравированной надписью: "Зовут его Бим. Он ждет хозяина. Хорошо знает свой дом. Живет в квартире. Не обижайте его, люди". Даша прочитала надпись Степановне. - Какая же ты добрая душа! - всплеснула руками Степановна. - Любишь, значит, собак? Даша погладила Бима и ответила необычно: - Муж бросил. Мальчик умер... А мне тридцать лет. Жила на квартире. Уезжаю. - Одинокая. Ой ты, моя желанная! - запричитала Степановна. - Да ведь это же... Но Даша отрубила: - Пойду. - А у двери добавила: - Пока не выпускайте Бима - не убежал бы за мной. Бим попробовал протиснуться в дверь вместе с Дашей, но она оттеснила его и вышла со Степановной. Не более как через час Бим заскулил, потом и завыл с тоски в голос, так завыл, как про это говорят люди: "Хочется завыть собакой". Степановна выпустила его (Даша теперь далеко): - Ну, иди, иди. Вечером кулеша наготовлю. Бим даже и не обратил внимания ни на ее слова, ни на ее глаза, а шемером скатился вниз и - во двор. Челноком просновал по двору, вышел на улицу, чуть постоял, будто подумал, а затем стал читать запахи, строку за строкой, не обращая внимания даже на те деревья, где стояли росписи собратьев и читать которые обязана каждая уважающая себя собака. За весь день Бим не обнаружил никаких признаков Ивана Иваныча. А перед вечером, как бы на всякий случай, забрел в молодой парк вновь отстроенного района города. Там четверо мальчишек гоняли мяч. Он посидел малость, проверил окружающее, насколько хватал нос, и хотел было уходить, но мальчик лет двенадцати отделился от играющих, приблизился к Биму и с любопытством смотрел на него. - Ты чей? - спросил он, будто Бим смог бы ответить на вопрос. Бим, во первых, поздоровался: повилял хвостом, но с грустинкой, склонив голову сначала на одну сторону, потом на другую. Это, кроме того, означало и вопрос: "А ты - что за человек?" Мальчик понял, что собака ему пока не доверяет полностью, и смело подошел, протянул руку: - Здравствуй, Черное Ухо. Когда Бим подал лапу, мальчик крикнул: - Ребята! Сюда, сюда! Те подбежали, но остановились все же на отшибе. - Смотрите, какие умные глаза! - восхищался первый мальчик. - А может, он ученый? - спросил резонно пухленький карапуз. - Толя, Толька, ты скажи ему чего нибудь - поймет иль не поймет? Третий, более взрослый, чем остальные, авторитетно заявил: - Ученая. Видишь, табличка не шее. - И вовсе не ученая, - возразил худенький мальчишка. - Она не была бы такая тощая и унылая. Бим и в самом деле страшно похудел без Ивана Иваныча и потерял уже былой вид: живот подтянуло, нечесаная шерсть свалялась на штанах и помутнела на спине. Толик прикоснулся ко лбу Бима, а он осмотрел всех и выразил теперь полное доверие. После этого все поочередно гладили Бима, и он не возражал. Отношения сразу же сложились добрые, а в атмосфере полного взаимопонимания всегда недалеко и до сердечной дружбы. Толик вслух прочитал написанное на латунной табличке: - Он - Бим! Один живет в квартире! Ребята, он есть хочет. А ну по домам и - сюда: тащите кто что может. Бим остался с Толиком, а ребятишки разбежались. Теперь мальчик сел на скамейку, а Бим лег у его ног и глубоко вздохнул. - Плохо тебе, наверно, Бим? - спросил Толик, поглаживая голову собаки. - Где же твой хозяин? Бим уткнулся носом в ботинок и так лежал. Вскоре появились один за другим те ребятишки. Пухленький принеси пирожок, взрослый - кусок колбасы, худенький - два блинчика. Все это они положили перед Бимом, но он даже и не понюхал. - Он больной, - сказал худенький. - Может, даже и заразный, - и попятился от Бима. Пухленький зачем-то вытер руки о штанишки и тоже отошел. Взрослый потер колбасой нос Бима и закричал уверенно: - Не будет. Не хочет. - Мама говорила - все собаки заразные, - все опасался пухленький, - а эта и вовсе больная. - Ну и уходи, - сердито буркнул Толик. - Чтоб я тебя тут не видел... "Заразная"... Заразных ловят собачатники, а эта - вон с какой табличкой. Рассудительное доказательство подействовало: ребятишки вновь окружили Бима. Толик потянул за ошейник вверх. Бим сел. Толик завернул у него мягкую губу и увидел щелку в глубине челюсти, где кончаются зубы отломил кусочек колбасы и засунул в эту щелку - Бим проглотил. Еще кусочек - и еще проглотил. Так покончили с колбасой под общее одобрение присутствующих. Все наблюдали сосредоточенно, а пухленький с каждым глотком Бима тоже глотал, хотя во рту ничего не было: он как бы помогал Биму. Кусочки пирожка никак нельзя было втолкнуть - они рассыпались, тогда Бим наконец взял пирожок сам, лег на живот, положил пирожок на лапы, посмотрел на него и съел. Сделал он так явно из уважения к Толику. У него такие ласковые руки и такой мягкий, даже чуть грустный взгляд, и так он жалеет Бима, что тот не устоял против теплоты душевной. Бим и раньше относился к детям особо, а теперь он окончательно уверился, что маленькие люди все хорошие, а большие бывают разные, бывают и плохие. Он, конечно, не мог знать, что маленькие люди потом становятся большими и тоже разными, но это - не собачье дело рассуждать, как и почему из маленьких хороших вырастают большие плохие люди, такие, как тетка или курносый. Он просто-напросто съел пирожок для Толика, и все. От этого ему стало легче, потому он не отказался и от блинчиков. И кроме того, за неделю Бим ел всего лишь второй раз. Первый после трапезы Бима заговорил Толик: - Попробуем узнать, что он может делать. Худенький сказал: - В цирке, если прыгать, кричать "ап!". Бим привстал и внимательно посмотрел на мальчика, будто спрашивал: "Через что - ап?!" Двое из них взялись за концы пояска, а Толик скомандовал: - Бим! Ап! Бим легко перепрыгнул через наивный барьер. Все были в восторге. Пухленький приказал четко: - Лежать! Бим лег (пожалуйста, для вас - с удовольствием!). - Сидеть, - попросил Толик. (Бим сел.) - Подай! - И бросил фуражку. Бим принес и фуражку. Толик обнял его от восхищения, а Бим со своей стороны в долгу не остался и лизнул его прямо в щеку. Конечно же, Биму стало куда легче с этими маленькими человечками. Но тут-то и подошел дядька, поигрывая палочкой тростью, подошел так тихо, что ребята и не заметили, его, пока он не задал вопрос: - Чья собака? С виду он был важный, в серой узкополой шляпе, при сером бантике вместо галстука, в сером пиджаке, серо-белых брюках, с короткой серой бородой, в очках. Он, не спуская глаз с Бима, повторил: - Так чья же собачка, дети? В два голоса одновременно ответили взрослый мальчик и Толик. - Ничья, - сказал один наивно. - Моя, - настороженно сказал Толик. - В эту минуту моя. Толик не раз видел серого дядьку: он важно прогуливался вокруг парка в одиночку. Как-то раз даже вел с собой собаку, которая упиралась и не хотела идти. А однажды подошел к ребятишкам и зудел им, что они и играть то не умеют, как прежде, и вежливости у них нет, и воспитывают их неправильно, не так, как прежде, и что за них люди воевали даже еще в гражданскую, за вот этих, таких, а они не ценят и ничего не умеют, и что все это стыдно. В тот далекий день, когда серый поучал их, Толику было девять лет. Теперь же двенадцать. Но дядьку этого он помнил. Сейчас Толик сидел, обняв Бима, и сказал "моя". - Ну, так как же: ничья или его - спросил дядька, обращаясь ко всем и указывая на Толика. - На ней вон табличка есть, - вмешался пухленький не в добрый час. Серый подошел к Биму, потрепал ухо и стал читать на ошейнике. Бим тотчас почуял, совершенно точно: от серого пахнет собаками, пахнет как-то отдаленно, многодневно, но пахнет. Он посмотрел ему в глаза и немедленно, тут же не поверил - ни в голос, ни в взгляд, даже и не в запахи. Не может быть, чтобы человек просто так вобрал в себя далекие запахи разных собак. Бим прижался к Толику, пытаясь отцепиться от серого, но тот не отпускал. - Нельзя лгать, мальчик, - укорил он Толика. - По табличке - не твоя собака. Стыдно, мальчик. Тебя что, родители так приучили говорить неправду? Какой же ты будешь, когда вырастешь? Эх-хе-хе! - Он вынул из кармана поводок и пристегнул к ошейнику. Толик схватил за поводок и крикнул: - Не троньте! Не дам! Серый отвел его руку. - Я обязан доставить собаку по месту назначения. А может быть, придется протокол составить. ("Он так и сказал "протокол".) Возможно, его хозяина алкоголь заел. (Так и произнес - "алкоголь".) Если так, тогда надо собаку изъять. Должность моя такая - делать все по честному, по человеческому. Так-то. Найду его квартиру, проверю - правильно ли. - А табличке не доверяете? - укоризненно и почти плача спросил Толик. - Доверяю, мальчики, доверяю полностью. Но... - Он поднял палец вверх и поучительно произнес, почти торжественно: - Доверяй, но проверяй! - и повел Бима. Бим упирался, оглядывался на Толика, видел, как тот заплакал от обиды, но - что поделаешь! - потом пошел-таки за серым, поджав хвост и глядя в землю, сам на себя не похожий. Всем видом своим он говорил: "Такая уж наша собачья жизнь, когда нигде нет хозяина". Тут бы и всего дела - укусить бы за ляжку и бежать, но Бим - собака интеллигентная: веди, куда ведешь. Шли они по улице, на которой стояли новые дома. Все новые. Все серые и настолько одинаковые, что даже Бим мог бы в них заблудиться. В одном из домов-близнецов поднялись на третий этаж, при этом Бим заметил, что и двери все одинаковые. Открыла им женщина в сером платье: - Опять привел? Да господи боже мой! - Не гудеть! - строго оборвал серый. Он снял с Бима ошейник и показал: - На, смотри. - Женщина разбирала, надев очки, а он продолжал: - Понятия нет. Во всей республике я - единственный коллекционер собачьих знаков. А эта табличка - вещь! Пятисотый знак! Ничего не было понятного для Бима, ровным счетом ничего, никаких знакомых слов, никаких понятных жестов - ничего. Вот серый пошел из прихожей в комнату, с ошейником в руках. Оттуда позвал: - Бим, ко мне! Бим подумал подумал и осторожно вошел. В комнате осмотрелся, не подходя к серому, а так - сидя у двери. На чистой стене висели доски, обшитые бархатом, а на них рядами висели собачьи знаки: номерки, жетоны, медали серые и медали желтые, несколько красивых поводков и ошейников, несколько усовершенствованных намордников и другие доспехи собачьего обихода, даже капроновая петля для удушения, смысла которой Бим, конечно, не понимал. Где ее раздобыл владелец коллекции, понять невозможно даже и человеку, а для Бима она была обыкновенной веревкой, не больше. Бим смотрел внимательно, как серый повертел в руках его ошейник, плоскогубчиками снял табличку и прикрепил в середине одной из досок на бархат так же поступил и с номерком, а затем надел ошейник на Бима и сказал: - Ты - собака хорошая. Точно так же говорил когда-то хозяин, но теперь Бим не поверил. Он вышел в прихожую и стал у двери, говоря: "Выпускай! Мне тут делать нечего". - Уж выпусти, - сказала женщина. - Чего сюда-то припер его? Снял бы на улице. - Нельзя было - пацаны привязались. И сейчас нельзя: увидят они - без таблички, могут довести до сведения... Так что пусть ночует до зари. Лежать! - приказал он Биму. Бим лег у двери: ничего не поделаешь! И опять же: стоило ему завыть в голос, заметаться по квартире, наброситься на серого, и все! Выпустил бы. Но Бим умеет ждать. Да и устал он, обессилел так, что даже у чужой двери на некоторое время задремал, хотя и тревожным сном. То была первая ночь, когда Бим не пришел домой, в свою квартиру. Он это почувствовал, когда очнулся от дремоты, и не сразу сообразил, где находится. А сообразивши, затосковал. Он же снова видел во сне Ивана Ивановича каждый раз, как только засыпал, видел его, а проснувшись, ощущал еще теплоту его рук, знакомых с малого щенячьего возраста. Где он, мой хороший и добрый друг? Где? Тоска невыносимая. Одиночество тяжкое, и никуда от него не денешься. А тут еще серый человек храпит, как заяц под борзой. И пахнет от всех этих бархатных досок умершими собаками. Тоска. И Бим заскулил. Потом чуть взлаял дважды, тоже с легким подвывом, как гончая, когда она добирает след зайца по вчерашней жировке. И наконец не выдержал - взвыл протяжно. "Ох-хо-хо-ой! Ой-ой, лю-ди-и, - плакал он. - Тяжко мне, ой тяжко без друга. Отпустите вы меня, отпустите искать его. Ой-ой-ой, лю-юди-и, ой!" Серый вскочил, включил свет и стал молотить Бима палкой и шипеть: - Молчи, молчи, выродок! Соседи слышат. На тебе! На тебе! Бим уклонялся от ударов, инстинктивно оберегая голову, и стонал, как человек: "Ох... Ах-х... Ах-хр-р... Ох..." Но злой человек изловчился таки и саданул по голове. Бим на несколько секунд потерял сознание, задрыгав лапами, но быстро опомнился, отскочил от двери, уперся задом в угол и оскалил зубы. Впервые оскалил. Серый попятился от Бима: - Ишь ты! Укусит еще, черт... - и распахнул дверь. Но Бим не верил даже и в то, что дверь действительно открыта, не верил и тогда, когда серый говорил: - Ступай, ступай. Поди, Бим, гуляй. Иди, собачка, иди. Не верил он этому ласковому, вкрадчивому тону, этой лести и заискиванию после побоев. О, лесть после побоев - новое открытие Бима в его жизни. Тетка и курносый - люди просто нехорошие. А вот этот... Этого Бим уже ненавидел. Ненавидел! Бим начинал терять веру в человека. Да, именно так. Бим вытянул шею, оскалил зубы и... Пошел на серого, тихо, но решительно, медленно, но уверенно. Серый прижался к стене: - Ты что?! Ты что?! Женщина в ночной рубахе орала на серого: - Допрыгался! Укуси-ит! Бим увидел, что страшный дядька испугался его, что он его до страсти боится. От этого Бим укрепился в решимости: прыгнул, цапнул увернувшегося врага за мягкое место и выскочил в распахнутую дверь. Бим бежал и ощущал во рту вкус человеческого мяса от задницы, которую он возненавидел всем существом. Нет, Бим не считал себя несчастным и жалким, наоборот, сейчас он был храбрым, а храбрость всегда совмещается с гордостью и чувством собственного достоинства - даже у хорька. В предрассветной мути бежал Бим по улице, хотя и в своем ошейнике, но уже без номерка "24". Сначала он впопыхах направился не туда, то есть не в город, а из города (дальше домов не было). Он вернулся обратно и попал в тот же лабиринт одинаковых домов. Кружил, кружил, петлял, петлял да и попал к тому же дому, из которого выскочил. Тут уж он заспешил в нужном направлении, чему помогло совершенно закономерное обстоятельство, мало известное людям: вчера, когда его вели здесь, он уловил на одном углу роспись какого-то собрата, на другом углу - второго, теперь же, пробежав от знакомого по этому признаку угла до следующего, он и взял нужный ориентир. Поистине нужно отличное чутье, чтобы не только найти здесь дом, но и выбраться отсюда. Бим обладал отличным чутьем и замечательной сметкой. Уже засветло он прибежал к своему дому, поднялся к своей родной двери, поцарапался. Ответа не было. Еще поцарапался - то же самое: тишина. Главное, у двери не было следов Ивана Ивановича. И еще слишком рано, чтобы Степановна услышала в зоревом сне позывные Бима. Он посидел у двери в задумчивости. Болело все от побоев, стучало в голове и сильно тошнило, сил не было. Но он все же пошел. Искать пошел своего друга. Да и кто же, кроме Бима, будет его искать? По городу бежала с виду унылая собака, но преданная, верная и смел
