Любовь как закладная жизни

ПРОЛОГ

Наши дни
Весенний дождь оказался нежданно теплым. Не зная, что сейчас на улице конец апреля, вполне можно было бы решить, что наступил июнь. Именно в этот месяц лета самые красивые дожди, самые сильные, мощные, полные жизни и эмоций.
Так ей всегда казалось.
И вот этот дождь походил на те ливни. Впрочем, Агния была не очень в этом уверена. Ей не хотелось ни о чем думать или что-то вспоминать, даже дожди. Ноги сами собой брели по стремительным, бурлящим потокам, в которые превратились тротуары из-за этого дождя. Дорогие туфли, наверняка, пришли в полную негодность, но ей не имелось до этого дела. Все на Агнии было дорогим: свободное, струящееся платье из бледно-зеленого шелка, туфли ему в тон, украшения, дурацкая сумочка, болтающаяся на уровне бедра, с золотистой цепочкой вместо ручки. Эта цепочка давила на плечо и раздражала, отвлекая от бесцельного блуждания по улицам, а Агния не хотела отвлекаться. Она не хотела ничего. Ни ощущать этот дождь, хлещущий ее потоками воды по лицу, ни ветер, раздувающий мокрые длинные волосы. Ни лужи, в которые наступала. Она ничего не желала. Только забыть обо всем на свете. И особенно о том, что у нее отобрали.
Голова просто раскалывалась, во рту пересохло, а дождевая вода казалась то горячей, то холодной. Она была уверена, что они уже давно что-то ей подмешивают, куда, как и когда — не знала, но не сомневалась. Только ее это уже не волновало. Понятно, им она очень даже нужна зависимой.
В наушниках, перекрывая шум падающей с неба воды, с достоинством и пониманием звучало трио. Певцы исполняли песню, которая сейчас так подходила под настроение Агнии.
Сегодня была годовщина.
У нее отобрали все, все, что имело значение для Агнии. Все, кроме этих долбанных денег. Тех, как раз, ей оставили в избытке. Даже смешно, ведь когда-то ей казалось, что все проблемы исчезнут, как только она сможет себя обеспечить. И к
нему она тогда ведь именно за этим, за деньгами пошла. А теперь…
Теперь ей ничего не надо. И денег этих век бы не видеть. Лишь бы его вернули, его и их ребенка. Только таких чудес и за все деньги на свете не купишь.
Безумно тяжело быть той, кто остался. И, в принципе, уже не важно, что с тобой сейчас делают, как мучают тело. Душа сильнее болит от воспоминаний о том счастье, которое уже не вернуть.
Новый порыв ветра снова бросил волосы в лицо. Это раздражало не меньше, чем трение ремешка-цепочки. Может быть, даже сильнее. Отбросив надоевшие локоны, давно ставшие мокрой мочалкой, за спину, она подняла голову и осмотрела улицу. Поддавшись минутному порыву, прошла еще половину квартала, до первого попавшегося салона, которых нынче стало так много, и зашла внутрь, не заботясь о том, сколько воды мигом оказалось на полу по ее милости. Агнию узнали. Пусть она была не так популярна, как попсовые певицы, и выступала для иного круга слушателей, но и ее лицо было известно и узнаваемо.
Не вынув из ушей бусинок-наушников, она опустилась в ближайшее свободное кресло, не обратив никакого внимания на суматоху, вызванную ее появлением. И выразительным жестом показала, чего хочет.
— Вы уверены? — прочла по губам удивленной девушки.
Агния ограничилась кивком. И так же молча наблюдала за тем, как падают на кафельный пол длинные светлые волосы.
Было больно так, словно бы отрезали ее живые части. Будто пальцы, а не волосы резали. Больно от воспоминаний, как он перебирал эти пряди, как гладил те, успокаивая ее или сам ища покоя, как опускал в ее волосы свое лицо.
Господи! До чего же сильно ей не хватало
его ! До сих пор…
Девушка замерла с занесенными в руке ножницами, видимо, испуганная ее слезами, тихо струящимися по щекам Агнии. Она махнула, чтобы та не обращала внимания.
За полтора часа, что Агния провела в салоне, платье успело высохнуть. У нее теперь была новая прическа, да и дождь прекратился. Поменялось почти все, кроме песни, поставленной на цикл, и надрывной боли внутри.
Расплатившись, она вышла из салона, поймала первое такси и назвала название одного из наиболее дорогих и закрытых в столице ресторанов.
Здесь ее знали куда лучше, чем в том салоне. В конце концов, этот ресторан принадлежал ее хозяину, и Агния даже иногда выступала здесь, по «личной просьбе». Пока она, следуя за официантом, пересекала зал, немногочисленные из-за дневного времени посетители приветствовали Агнию кто взмахом руки, кто кивком. Она так же сдержанно отвечала, не желая ничьей компании.
Сев за небольшой круглый столик у самой сцены, Агни молча поздоровалась с музыкантами и, отказавшись от меню, заказала графин водки и рюмку. Она не любила алкоголь. Но… поминать, так по правилам.
И когда холодная, горькая и тягучая жидкость покатилась по горлу, закрыла глаза, вспоминая.
Десять лет назад
«Он был старше ее,
Она была хороша,
В ее маленьком теле
Гостила душа…»
Машина времени.
Он был ужасно некрасивым. Вроде и не урод. Два глаза, два уха, нос. Все нормальное и даже обычное само по себе. Но вместе это все как-то не складывалось. Не звучало. Нос, кстати, выглядел, вообще, как-то криво. Наверное, ему тот ломали. А может, и не раз. Жесткий ежик волос венчал все это «великолепие», однако его высота не позволяла даже нормально определить цвет шевелюры. Впрочем, кажется, волосы были седыми. Наверное, он довольно стар. И седина, и морщины указывают на это.
Пожалуй, самыми запоминающимися деталями этого лица были: широкий лоб, изборождённый несколькими глубокими горизонтальными и вертикальными морщинами, тот самый, переломанный нос, и тяжелый, массивный подбородок, с грубой кожей, синеватой от пробивающейся черной щетины. И еще — скулы. Они буквально выпирали, делая это лицо еще более гротескно рельефным и негармоничным.
Разумеется, делиться своими наблюдениями с кем бы то ни было, Агния не собиралась. На самом деле, она до ужаса, до дрожащих сейчас коленок, боялась этого старого человека с нескладным и хаотичным лицом. И потому, стараясь взять себя в руки и подавить панику, Агния попыталась сосредоточиться на обстановке и том, что происходило в зале.
Мужчина сидел за столиком и с кем-то разговаривал. Одет он был в джинсы и темную рубашку с закатанными рукавами, но Агния не сомневалась, что эти, простые с виду вещи, стоили очень много.
Руки, которые этот мужчина нагло, вопреки всем приличиям, положил на бордовую с белым скатерть, казались ей огромными и грубыми. Такими же нескладными и хаотичными, как и его лицо. Длинные пальцы, с загрубевшей, потертой и темной кожей на сгибах, медленно и лениво постукивали по столу, пока он слушал своего собеседника, почти незаметного из-за сумрака в пустом зале ресторана. А из-за того, что на все помещение горела лишь одна лампа, на том самом столе, за которым эти двое и сидели — становилось еще темней.
Странно даже, вокруг стоит тишина, зал пустой, а ей не слышно ни слова из того, о чем говорят эти двое. Это вам не залы и аудитории консерватории, где каждый звук многократно умножается и разносится ясным и неизменным. Нет, это совсем другое место.
Она посмотрела направо от себя, где, переминаясь с ноги на ногу и отчаянно потея, стояла Зоя Михайловна, ее преподаватель по вокалу. Это была ее идея привести Агнию сюда, но, походила на то, что нынче Зоя Михайловна не очень-то и уверена в своем решении. Рядом с пожилой женщиной стоял невысокий, щуплый мужчина. Невзрачный и неприметный. Таких неимоверно много в любой толпе. Собственно, подобные личности толпы и создают, безликие и невыразительные, неприметные. Разительно отличающиеся от личностей, выделяющихся на общем фоне. Как тот хаотичный мужчина, к примеру. Отвернувшись от нервничающего преподавателя и их «сопровождающего», который и вывел Зою Михайловну на это место и людей, она продолжила рассматривать зал. Сейчас было довольно поздно. Чуть больше двух часов ночи. И ресторан уже закрылся для посетителей. Для тех, которые приходили сюда поесть. Зато, задние двери гостеприимно распахнулись для всех, кто желал обратиться за помощью к местному «авторитету». Не то, чтобы тот охотно отзывался на каждую просьбу. И близко нет. Но иногда, кое-кому везло. И слухи о таких счастливчиках толкали на порог этого ресторана все новых и новых отчаявшихся идиотов. Что ж, похоже, и она присоединилась к этой братии. Оставалось теперь только дождаться своей аудиенции и того, чем для Агнии обернется встреча с этим человеком.
Боров.
Странное имя. Ну, то есть, она понимала, что это прозвище. Настоящего имени или фамилии этого мужчины Агния не знала. И это ее коробило. Как можно обращаться с просьбой к человеку, имени которого не знаешь? Тем более к пожилому человеку? Ее воспитывали в уважении и почти благоговении к опыту и знаниям старших людей. Конечно, Агния могла допустить, что родители простили бы ей некоторое послабление и нарушение правил в отношении криминального авторитета (бандитом, которым этот Боров по сути и являлся, она даже про себя не могла его назвать. Воспитание бунтовало, воспринимая это слово оскорблением). Однако все равно не могла понять, как можно называть человека «Боров». Весь пятнадцатилетний опыт ее молодой жизни приходил в ужас. Да и, вообще, она же пришла просить этого человека. По сути, он сейчас являлся ее последним шансом уйти из системы, после того, как родители Агнии месяц назад погибли. Конечно, официально, они еще считались пропавшими без вести. Тем более что все случилось в другой стране, и никто еще не мог позволить себе категорично сообщить правду пятнадцатилетней сироте. Но она и сама эту правду знала. Будь ее мать или отец живы — нашли бы возможность связаться с ней. Обязательно нашли бы. Ведь и «пропали» они не посреди джунглей или пустыни, а в центре огромного мегаполиса. И насколько больно ей бы ни было сейчас, приходилось заталкивать слезы и эмоции поглубже. Так, чтобы те не вылезли в самый последний момент. И бороться. Бороться за себя и свою жизнь, которую надо было как-то устроить в этом государстве и этой системе. И чтобы при этом, та самая система не узнала, что ее бабушка уже давно не может позаботиться не то, что об Агнии, а и о себе самой. Так что Агнии пришлось взять эту роль опекуна самой себя в свои же руки. Друзья родителей, такие внимательные и доброжелательные ранее, облегчили свою совесть соболезнованиями и устными заверениями, и просто пропали из ее жизни. Агния не сердилась, и даже понимала — горе, боль, лишние обязанности и заботы отпугивают и обременяют людей. Никому не нужны чужие проблемы.
И потому, возвращаясь уже к ее проблеме воспитания и уважения, она не могла представить, как сейчас подойдет к этому пожилому человеку и скажет что-то в таком роде: «Здравствуйте, уважаемый Боров. У меня к вам огромная просьба…»
Какой нормальный человек согласиться после такого не то, что помочь, а хотя бы продолжит слушать нахальную девчонку?
Решив, что не может так рисковать, Агния осторожно, бочком, приблизилась на два шага к Зое Михайловне и щуплому человечку. Ее преподаватель сдавленно охнула, не заметив, как Агния оказалась так близко, и схватилась за сердце, испугавшись. Видимо, приняла ее за бандита, собравшегося сделать что-то ужасное. Виновато посмотрев на преподавателя, Агния еще на шажок приблизилась и, немного наклонившись, тронула рукав щуплого сопровождающего.
— Извините, — неуверенно прошептала она, когда тот перевел на нее безразличные глаза. — Подскажите, пожалуйста, как его зовут. — Агния указала пальцем на Борова. — Ну, по-настоящему, а не кличку. Не могу же я к нему так обратиться.
Мужчина смерил ее пустым взглядом, в котором Агния ничего не сумела прочесть и отвернулся.
— Вячеслав Генрихович, — пожав плечами, так же тихо ответил он. — Но на твоем месте, я не рассчитывал бы, что это чем-то поможет.
Агния поджала губы. Какие же эти люди странные, ей-Богу. Она и не думала никого «подкупать» обращением, просто не могла иначе. Ну дико для нее было обратиться к человеку — Боров! И Агния уже едва не начала об этом говорить вслух, когда Зоя Михайловна обратила на нее предостерегающий и умоляющий взгляд. Похоже, ее преподаватель опасалась привлечь внимание местного главы раньше времени. А так как Зоя Михайловна была единственным человеком, который не отказался об Агнии за этот месяц, и искренне беспокоился о ее будущем, она предпочла промолчать. И послушно вернулась на свое место.
Однако, похоже, ее передвижения не остались незамеченными.
Боров, он же — Вячеслав Генрихович, отвернулся от своего собеседника, отмахнувшись скупым жестом ладони, и чуть прищурившись, глянул в их сторону. Агния замерла, наблюдая за тем, как того, с кем этот человек только что разговаривал, настойчиво извлекли из-за стола помощники, два крепких и плотных мужика. Молодой, как оказалось, парень, что-то отчаянно, но все так же тихо, продолжал доказывать, будто не замечал того, что его выгоняют взашей. Вячеслав Генрихович не обращал на это никакого внимания, продолжая пристально изучать их трио. Но у Агнии вдруг совсем отказала уверенность в себе и смелость. Страх поднялся с коленок на все члены тела, задрожали, казалось, даже кончики волос, и оттого она никак не решалась перевести глаза, чтобы встретиться взглядом с этим человеком. А, вместо этого, продолжала следить за тем, как один помощников Вячеслава Генриховича, наклонившись, что-то тихо сказал сопротивляющемуся пареньку на ухо. Тот моментально умолк, и даже как-то сник сразу. В темноте зала стало заметно, что он глянул на мужика с ужасом, и больше не сопротивлялся, когда тот выталкивал его в двери.
— Ты кого это притащил, Щур*? Что за ясли? Башку дома забыл? Или проблем мне добавить хочешь?
Это, определенно, о ней. И голос… Голос этого человека соответствовал ему. Грубый, сиплый, будто сильно прокуренный. Диссонансный. Такой же хаотичный, как и вся его внешность.
Но у Агнии и сейчас не хватило духу перевести взгляд. Вместо этого она посмотрела на их провожатого.
Щур, как Вячеслав Генрихович назвал этого человека, казалось, не смутился и не обеспокоился претензиями начальства. Наоборот, молча подошел ближе к столику, подав знак и Зое Михайловне приблизиться. Само собой, следом за ними пришлось подойти и ей. Агния замерла на самом краю освещенного круга, вперив глаза в пол, и отчаянно стараясь проглотить нервный ком в горле. Это было страшнее, чем выступать перед полным залом экзаменаторов. Куда страшнее.
— У людей к тебе дело, Боров, — спокойно проговорил Щур. — Мое же дело малое, я просто помогаю тебя найти.
— Малое, — Вячеслав Генрихович хмыкнул. — Крыса — она и есть крыса, свою выгоду увидит и везде найдет. Так что баки мне тут не забивай. Небось, прилично взял с этих, прежде чем «помочь». — Со стороны стола донесся щелчок, и потянуло горьким и противным дымом.
О, Боже!
Против воли Агния прокашлялась, у нее сразу запершило в горле от сигаретной гари, которую она на дух не переносила. Еще больше испугавшись из-за этого, она непроизвольно зажала ладонью рот и нос. Сбоку кто-то насмешливо засмеялся. Но и в сторону весельчака Агния не повернулась, продолжая изучать пол и свои туфли.
Хмыкнул и Вячеслав Генрихович, отчего по ее трясущемуся в ужасе телу, прошла новая волна нервной дрожи.
— Ну, так, с чем пожаловали… дамы? — насмешливо поинтересовался он.
— П-понимаете, — кажется, Зое Михайловне было так же страшно, как и самой Агнии. Она еще никогда не слышала, чтобы эта крупная, добрая и надежная женщина заикалась перед кем-то. — Мы хотели поговорить с вами о работе. Девочка — сирота, и ей нужны деньги, а она…
— К Геле, — Вячеслав Генрихович грубо прервал нескладный лепет ее преподавателя. — Я шлюхами не занимаюсь и девочек не курирую. Не мой профиль. Да и щупловата она, долго на панели не протянет. Вы бы что-то другое придумали. Судя по резкому скрежету, Вячеслав Генрихович поднялся. И Агния отчетливо поняла, что все — аудиенция окончена. И ей отказано до того, как нормально выслушали. Страх потерять единственный шанс оказался сильнее боязни этого человека. Ну, уж нет!
Резко подняв голову, она смело ступила ближе к столу и дерзко посмотрела прямо в глаза Борову. Глаза у него были страшные. То есть, обычные, конечно, веки там, ресницы, зрачки. Темно-каряя радужка. Но смотрели эти глаза так, что человек, наверное, мог на месте умереть от такого внимания и угрозы. Не целенаправленной, нет. Просто…
Будучи человеком набожным, Агния едва удержалась, чтобы не перекреститься. Так, в ее понимании, смотрел бы демон, а не человек. Не дьявол, тот должен был бы искушать человеческие души даже глазами. А этот — он просто смотрел, и от этого язык отнимался, и сердце леденело. Убьет, ведь, и не вздрогнет ничего. Отвернется потом, и не вспомнит. Как таракана раздавит. Или это у нее воображение разыгралось?
И на какой-то миг замерев под этим его взглядом, Агния разом поняв три вещи.
Этот человек был не таким старым, как ей показалось вначале. Не ее ровесник, само собой, но и не пожилой дядечка шестидесяти лет, как ей подумалось. Хотя, лет двадцать разницы между ними, наверное, имелось. Больше, чем вся ее жизнь.
Он действительно собирался сейчас уйти, и никак не отреагировал на ее движение. Агния для него была не значимей надоедливей мелкой мошки.
И еще, самое последнее, и самое страшное — она в него влюбилась. Вот так — разом. С первого взгляда…
Или, нет, это потом, через пару лет, Агния пришла к выводу, что влюбилась в Вячеслава уже тогда, в первую встречу. А в тот момент она ощутила почти жгучую ярость, что ее не хотят слушать и не видят.
Видимо, ярость и гнев, ходят рядом с любовью. Тоже ведь, страстные чувства.
— Я не шлюхой пришла проситься, Вячеслав Генрихович! — громко заявила она, не обратив внимания на то, что мужчина отворачивается. — А певицей!
Зоя Михайловна сдавленно ухнула за ее спиной, но тут же бросилась на подмогу ученице.
— Верно! Девочка очень талантлива, у нее мощный и глубокий голос, меццо-сопрано. Еще не полностью развитый, но она….
Не было похоже, чтобы Вячеслава Генриховича заинтересовали их объяснения. Мужчина продолжал курить и смотреть и на нее, и на Зою Михайловну безразличным взглядом.
— Щуплая ты, — хмыкнул он, вновь затянувшись. — И мелкая. Какая певица, …? Ты мне тут про «елочку» петь собралась, что ли? Тебе лет-то сколько, дите? Хочешь, чтоб меня мусора загребли за труд несовершеннолетних? Еще и проституцию припишут, сто пудово ведь. Катись отсюда, дите, и не мозоль мне глаза. — Он отвернулся.
Агния поняла, что у нее один шанс. И сделала единственное, что действительно хорошо умела. Она запела.
Да, это была не консерватория. Акустика не та. Но ее голосу, голосу дочери двух известных оперных певцов, и это помешать не могло. И пусть ее меццо-сопрано еще не было зрелым, пусть не полностью еще раскрыло все возможности, не зря им восхищались все преподаватели их консерватории. И не только они.
Агния, не задумываясь, выбрала партию Розины из «Сивильского цирюльника». Она очень любила эту оперу. И настолько часто напевала сама себе, что и сейчас отрывок из той сам пришел на ум.
Впрочем, долго петь ей не дали.
— Это что за белиберда? — Вячеслав Генрихович смотрел на нее раздраженно. И вот то недоброе, что было в его глазах, проступила четче. — Ни хрена не понял из этой фигни. Дуй отсюда, и быстро, пока я добрый.
Он резко вдавил окурок в пепельницу, стоящую на столике.
М-да, явно не угадала с отрывком. Еще никогда Агния не чувствовала себя настолько униженной. Ее до жути обидело то, как относился и держал себя с ней этот мужчина. Ясно, что она пришла на положении просителя, но разве так можно с людьми?! И правда — бандит, что еще скажешь?!
Нет, точно, она не тогда в него влюбилась. Тогда Боров всколыхнул в ее душе только ярость.
Да и его пособники, открыто и с издевкой смеющиеся над ней, не улучшали самоощущения Агнии. Глаза обожгли подступающие слезы, но она сумела их подавить. Плакать могут слабые, те, о ком есть кому побеспокоиться. Ей сейчас не до подобной роскоши.
— Я спою любую песню, которую вы выберите, только…
— Свободна. — Не дослушав ее, Вячеслав Генрихович развернулся и вышел из зала.
Агния не знала, что на нее нашло. Наверное, от усталости из-за постоянного напряжения и поиска выхода, чувство самосохранения и здравый смысл напрочь отказали. Хотя, какой здравый смысл, когда она пришла проситься на работу к бандиту?
Не дав себе времени на размышления и сомнения, Агния так резво рванула следом за этим страшным мужчиной, что ни его помощники, ни Зоя Михайловна, ни Щур не успели ее перехватить.
— Скажите мне песню, и я буду исполнять ее. Какую угодно. — Торопливо и громко тараторила она в спину удаляющегося бандита, спеша за ним по тесному коридорчику, тускло освещенному одной единственной лампочкой. — Мне очень нужна работа. Деньги. А я умею только петь, понимаете? Я готова петь, что угодно…
Он толкнул дверь, не обращая на нее никакого внимания, и вышел в холодную октябрьскую ночь, прикуривая новую вонючую сигарету. Агния вылетела на холод следом за ним.
— Вячеслав Генрихович…
— Тебе хоть четырнадцать есть, кроха? — Мужчина глянул на нее скептичным взглядом. — Тебе спать сейчас надо в кровати, под бдительным оком родителей, а не по кабакам шляться. Тем более, таким. Дуй отсюда, пока неприятностей не отгребла по полной.
— Мне шестнадцать! — Уверенно заявила Агния, остановившись прямо перед ним, чтобы Вячеслав Генрихович не мог ее игнорировать.
Он насмешливо изогнул брови на это заявление, и она почувствовала смущение.
— Будет шестнадцать. — Поправилась она со вздохом. Он смотрел с той же насмешкой. — Через пять месяцев. — Честно призналась Агния. — А родителей у меня нет. Погибли. Одна бабушка осталась. Но она… немного не в себе. — Как можно деликатней попыталась описать она состояние единственного родного человека. — А я не хочу попасть в детдом или интернат. И сама позабочусь о себе, и о ней. — Зло и дерзко, чтобы спрятать боль от нахлынувшей тоски по родителям, заявила она.
Что-то во взгляде Вячеслава Генриховича изменилось. Возможно, там появилась жалость. Но сейчас было не до гордости. Агния готова была принять и жалость, если та поможет. А может, Агния просто хваталась за соломинку и обманывала саму себя, ища сострадание там, где не было ничего, кроме безразличия и жестокости.
— Давно сирота? — Его голос оставался таким же безразличным и насмешливым.
— Нет. Месяц. — Она проглотила комок в горле и повыше вскинула голову, стараясь быть наравне с собеседником.
Хотя, видит Бог, это казалось почти невозможным, Вячеслав Генрихович превышал ее ростом головы на две.
Он как-то скупо кивнул и глубоко затянулся, посмотрев на черное небо, затянутое тучами.
— Это тебе не театр, малышка, или где ты там привыкла петь. Это — кабак, и люди тут собираются… особые. Им «Владимирский централ» и Круга подавай. — Он глянул на нее свысока, так, как на пятилетних карапузов, играющих в песочнице, смотрят взрослые.
Наверное, имел право. Она для него, и правда, карапуз.
— Ты хоть приблизительно представляешь, что такое пьяные мужики, привыкшие решать дело кулаками, а то и поножовщиной? И ты собираешься здесь петь? Девочка, не смеши никого. Это уже если не вспоминать о том, что у меня есть певицы, которые сживут тебя со свету, загрызут, чтобы не терять заработок. И которые, не побрезгуют и перепихнуться с клиентом, чтобы лишний рубль получить. Хоть это и запрещено. А что ты будешь делать, если к тебе полезут, если в углу зажмут? Их ведь не остановит, что тебе шестнадцать, без пяти месяцев. — С издевкой заметил он, выпустив облако дыма в ее сторону. — Тебе в куклы играть надо.
Ее бросало то в жар, то в холод от его слов. Было и страшно, и противно, и непонятно, и стыдно отчего-то. Но отступить она не могла. — Можно подумать, что в ваш круг, только с паспортом пускают! — Огрызнулась Агния.
— «Ваш круг». — Передразнил ее Боров и расхохотался. Грубо, скрипяще. — Ты послушай себя только. Ты что тут делаешь, принцесска? Ни фига же не понимаешь, куда лезешь, да? Думаешь, здесь все так весело и мы в игры играем? Сказок начиталась, веришь в добрых и благородных разбойников? Так их тут нет. — Он хохотнул, затянувшись так, что сигарета выгорела до фильтра. — Небось, понятия не имеешь, с кем разговариваешь. — Вячеслав Генрихович прищурился, глядя на нее. — И не понимаешь, что я могу прихлопнуть тебя сейчас, как муху, одним ударом. А потом развернусь и уйду. И ни фига мне за это не будет. И не вспомню я о тебе, как и о надоедливой мошке.
Он хотел ее напугать. Это было ясно как день. И что скрывать, ему это удавалось просто прекрасно. Агния поверила, поверила каждому слову. Даже тому, что он сейчас с размаху разобьет ей голову, или что там надо разбить, чтоб убить. Глядя на огромные, нескладные ручищи Борова она могла поверить, что ему это не составит трудностей.
Стало так страшно, как еще ни разу за вечер. Так, что захотелось в туалет, и во рту пересохло. И он увидел этот страх в ее глазах так же четко, как любой хищник видит ужас в жертве.
— Дуй отсюда. — Медленно повторил он. Бросил на асфальт окурок и неторопливо затоптал. — И не попадайся мне больше на глаза.
И она ушла. Да, что там, убежала, слыша только грохот сердца в ушах. Заскочила в коридорчик, по которому его догоняла, наскочила на застывшую там Зою Михайловну. И, схватив преподавателя за руку, потащила прочь из этого ужасного места, не обращая внимания на одышку и испуганную дрожь полной и немолодой женщины.
А на следующий вечер — пришла опять, выучив дословно «Владимирский централ» и еще несколько песен из репертуара Круга, Цыгановой и Успенской. Большую часть слов Агния просто не понимала, музыка к песням казалась ей бедной и плоской, и ее коробило от необходимости такое произносить.
Но она решила настойчиво идти к своей цели, веря, что путь осилит идущий.
И приходила опять, и опять, к концу октября выучив едва ли не весь репертуар исполнителей «шансона». После третьего раза Вячеслав Генрихович Боруцкий (наконец-то она поняла, откуда у него это странное прозвище), велел своим людям прекратить ее пускать. Но Агния настойчиво продолжала караулить его под окнами и, рискуя простудиться, распевала песни во весь свой, неслабый голос. Охранники, кажется, вообще, причислили ее к ненормальным и поглядывали как-то настороженно.
Бог знает, кто или что ее берегло. На самом деле, только спустя два года, окончательно узнав, что за человек Боруцкий, Агния действительно поняла, как ей невероятно везло. И что Вячеслав, и правда, жалел сироту, не понаслышке зная, насколько невеселая это доля. Возможно, он даже стал уважать ее за настойчивость и целеустремленность, за то, что не пасовала. За смелость и силу воли, чтобы перебороть страх, который никуда не делся. Как бы там ни было, но на десятый или одиннадцатый вечер, он соизволил выйти на улицу, где она в очередной раз распевала эти непонятные песни.
Увидев Боруцкого, Агния испугалась пуще прежнего, по виду решив, что таки достала того, и он приведет в жизнь свою угрозу, убив ее. Уж больно злым и яростным выглядел мужчина. Но и, несмотря на страх, петь не перестала.
— Ты сама убежишь, не выдержишь и два вечера. — Проревел Вячеслав Генрихович едва ли не в самое ее ухо. — Завтра, в пять, чтоб была здесь. С прикидом и макияжем. И сделай с собой что-то. Не хватало мне из-за шмакодявки еще проблем с ментами заиметь.