Мэр Кэстербриджа - Томас Гарди

Часть XXIII

В тот миг, когда Люсетта откидывала портьеру, у нее мелькнула мысль, что гость, быть может, вовсе не тот, кого она ожидала, но отступать было поздно.
Незнакомец был гораздо моложе, чем мэр Кэстербриджа, - светловолосый, стройный, юношески красивый. Он был в элегантных суконных гетрах с белыми пуговицами и до блеска начищенных высоких башмаках на шнурках, в бриджах из светлого рубчатого плиса, в черном вельветовом сюртуке и жилете, а в руке держал хлыст с серебряной рукояткой. Люсетта вспыхнула и, то ли надув губки, то ли улыбаясь, проговорила: "Ах, я ошиблась!"
Гость, напротив, и не думал улыбаться.
- Простите, пожалуйста! - проговорил он покаянным тоном. - Я пришел и спросил мисс Хенчард, а меня провели сюда; сам я, конечно, никогда бы не осмелился так невежливо ворваться к вам!
- Это я была невежливой. - отозвалась она.
- Может быть, я ошибся домом, сударыня? - спросил мистер Фарфрэ, мигая от смущения и нервно похлопывая себя хлыстом по гетрам.
- О нет, сэр... садитесь. Раз уж вы здесь, подойдите ближе и присядьте, - любезно проговорила Люсетта, стараясь избавить его от чувства неловкости. - Мисс Хенчард придет сию минуту.
Это, конечно, было не совсем верно, но что-то в этом молодом человеке - какая-то северная четкость и суровая прелесть, приводившие на память хорошо настроенный музыкальный инструмент и сразу возбудившие к нему интерес Хенчарда, Элизабет-Джейн и весельчаков в "Трех моряках", - понравились Люсетте, и его неожиданный приход был ей приятен. Гость поколебался, бросил взгляд на кресло, решил, что не будет большой беды, если он останется (тут он ошибся), и сел.
Внезапное появление Фарфрэ объяснялось просто тем, что Хенчард разрешил ему встречаться с Элизабет-Джейн, если он намерен посвататься к ней. Сначала Дональд не обратил внимания на неожиданное письмо Хенчарда, но одна исключительно удачная сделка настроила его благожелательно ко всем на свете, и он решил, что теперь может позволить себе жениться, если захочет. А какая же еще девушка была так мила, бережлива и вообще хороша во всех отношениях, как Элизабет-Джейн? Не говоря уже о ее личных качествах, женитьба на ней, естественно, повлекла бы за собой примирение с его бывшим другом Хенчардом. Поэтому Фарфрэ простил мэру его резкость и сегодня утром, по дороге на ярмарку, зашел в его дом, где узнал, что Элизабет теперь живет у мисс Темплмэн. Слегка раздосадованный тем, что не нашел ее ожидающей и готовой встретить его, - так уж противоречивы мужчины! - он поспешил в "Высокий дом", где увидел не Элизабет, но ее хозяйку.
- Сегодня, кажется, большая ярмарка, - сказала Люсетта, ибо взгляд их, естественно, привлекала к себе сутолока за окнами. - Меня очень интересуют ваши многолюдные ярмарки и рынки. О чем только я не думаю, когда смотрю на них отсюда!
Он, видимо, не знал, что на это ответить, но вот до них донесся гул толпы, - голоса звучали, как шум небольших волн, взметаемых ветром на море, причем иногда чей-нибудь голос выделялся среди других.
- Вы часто смотрите в окно? - спросил Фарфрэ.
- Да... очень часто.
- Вы ищете глазами знакомого?
Почему-то она ответила ему следующими словами: - Я просто смотрю на это, как на картину. Но теперь, - продолжала она, повернувшись к нему с любезной улыбкой, - теперь я, быть может, действительно буду искать в толпе знакомого... быть может, я буду искать вас. Ведь вы постоянно бываете здесь, правда? Ах... я шучу! Но разве не забавно искать в толпе знакомого, даже если он тебе не нужен! Это рассеивает гнетущее чувство подавленности, которое испытываешь, когда никого не знаешь в толпе, а потому не можешь слиться с нею.
- Это верно!.. Вы, очевидно, очень одиноки, сударыня?
- Никто и представить себе не может, как одинока.
- Однако говорят, что вы богаты?
- Пусть так, но я не умею пользоваться своим богатством. Я переехала в Кэстербридж, решив, что мне будет приятно жить здесь. Но я не знаю, так это или нет.
- Откуда вы приехали, сударыня? - Из окрестностей Вата.
- А я из-под Эдинбурга, - проговорил он негромко. - Лучше жить на родине - что правда, то правда, но приходится жить там, где можно заработать деньги. Это очень грустно, но это всегда так! Зато я в нынешнем году много нажил. О да, - продолжал он с непосредственным воодушевлением. - Видите вы того человека в коричневой казимировой куртке? Этой осенью я купил у него большую партию пшеницы, когда цены на нее стояли низкие, а потом, когда они немного поднялись, я продал все, что у меня было! Тогда мне это принесло лишь маленькую прибыль, но оказалось, что фермеры придерживали; свою пшеницу в ожидании более высоких цен, да, придерживали, хотя крысы грызли скирды напропалую. И вот, как только я распродал всю партию, цены на рынке упали, и я купил; пшеницу тех, кто ее придерживал, купил еще дешевле, чем в первый раз. А потом, - порывисто воскликнул Фарфрэ с сияющим лицом, - несколько недель спустя я продал ее, когда она опять повысилась в цене! Таким образом, я не гнался сразу за большим барышом, а наживал помаленьку и за короткое время нажил пятьсот фунтов... Каково! - И, совершенно позабыв, где он находится, Дональд хлопнул рукой по столу. - А те, что придерживали свой товар, не заработали ничего!
Люсетта смотрела на него критически, но с интересом. Для нее он был человеком совершенно нового типа. Наконец он перевел глаза на хозяйку, и их взгляды встретились.
- Но я вам, конечно, наскучил! - воскликнул он.
- Вовсе нет, - сказала она, слегка краснея.
- Неужели нет?
- Напротив. Вы чрезвычайно интересны.
Теперь и Фарфрэ порозовел от смущения.
- Я хочу сказать, вы - шотландцы, - поспешила она поправиться. - Вы свободны от крайностей, свойственных южанам. Все мы, обыкновенные люди, - или страстны или бесстрастны, или пылки или холодны. А у вас две температуры сразу - высокая и низкая.
- Что вы хотите этим сказать? Объясните, пожалуйста, сударыня.
- Вы веселы - и думаете о том, как преуспеть. Через минуту вам взгрустнулось - и вы начинаете вспоминать о Шотландии и своих друзьях.
- Да, я иногда думаю о родном доме, - согласился он простодушно.
- И я тоже... насколько это возможно для меня. Ведь я родилась в старом доме, а его снесли, чтобы построить новый, получше, значит, мне теперь, в сущности, не о чем вспоминать.
Люсетта не сказала, - хотя могла бы сказать, - что этот дом стоял не в Бате, а в Сент-Элье.
- Но горы, и туманы, и скалы, они-то остались! И разве они не все равно что родной дом?
Она покачала головой.
- А для меня это так... для меня это так... - проговорил он негромко, видимо уносясь мыслями на север.
Чем бы это ни объяснялось, - национальностью Фарфрэ или же индивидуальностью, - но Люсетта была права, когда говорила, что пить его жизни сплетена из двух волокон - начала коммерческого и начала романтического, - и временами их легко отличить друг от друга. Как разноцветные шерстинки в пестром шнуре, эти противоположности переплетались, не сливаясь.
- Вам хотелось бы вернуться на родину? - спросила она.
- О нет, сударыня! - ответил Фарфрэ, быстро очнувшись.
Ярмарка за окнами была теперь в самом разгаре, многолюдная и шумная. Раз в год на ней нанимали рабочих, и сегодня толпа резко отличалась от той, что была здесь несколько дней назад. Издали она казалась светло-коричневой, испещренной белыми пятнами, - основную ее массу составляли батраки в светлых блузах, пришедшие искать работу. С холщовыми блузами возчиков перемежались высокие чепцы женщин, напоминавшие верх крытой повозки, их ситцевые платья и клетчатые шали, - здесь нанимали также и женщин. В толпе, на углу тротуара, стоял старый пастух, обративший на себя внимание Люсетты и Фарфрэ своей неподвижностью. Это был человек, явно сломленный жизнью. Она далась ему нелегко прежде всего потому, что телосложение у него было слабое. Он так сгорбился от тяжелой работы и старости, что человеку, подошедшему к нему сзади, почти не видно было его головы. Пастух воткнул свой посох в канаву и оперся на его крюк, отполированный долголетним трением о ладони владельца и блестевший, как серебро. Старик позабыл, где он находится и зачем пришел сюда, и глаза его не отрывались от земли. Неподалеку от него велись переговоры, имевшие к нему непосредственное отношение, но он ничего не слышал, и казалось, будто в голове его мелькают приятные воспоминания об удачах, выпадавших на его долю в молодости, когда он был мастером своего дела и легко находил работу на любой ферме.
Переговоры велись между фермером из отдаленной местности и сыном старика. И переговоры эти зашли в тупик. Фермер не хотел брать корки без мякиша, иными словами, - старика без молодого, а у сына на той ферме, где он теперь работал, была возлюбленная, которая стояла тут же, ожидая результатов с побелевшими губами.
- Тяжко мне с тобой разлучаться, Нелли, - проговорил молодой человек, волнуясь. - Но сама видишь: не могу же я уморить с голоду отца, а он получит расчет на благовещение... Ведь всего только семьдесят миль.
У девушки задрожали губы.
- Семьдесят миль! - пробормотала она. - Не близко! Никогда больше я тебя не увижу!
И правда, семьдесят миль - непреодолимое расстояние для купидонова магнита: ведь в Кэстербридже, как и в прочих местах, юноши вели себя так, как ведут себя юноши всегда и всюду.
- Ах, нет, нет... не увижу, - повторила она, когда он сжал ее руку в своих, и повернулась лицом к дому Люсетты, чтобы скрыть слезы.
Фермер сказал, что даст молодому человеку полчаса на размышления, и, расставшись с удрученной парочкой, ушел.
Люсетта взглянула на Фарфрэ полными слез глазами. К ее удивлению, его глаза тоже увлажнились.
- Как это жестоко! - проговорила она с чувством. - Нельзя так разлучать влюбленных! Если бы это зависело от меня, я бы всем людям позволила жить и любить, как им хочется!
- Быть может, мне удастся устроить так, чтобы они не разлучались, - сказал Фарфрэ. - Мне нужен молодой возчик; и я, пожалуй, найму и старика в придачу... да, найму - он запросит немного и на что-нибудь да пригодится.
- О, какой вы добрый! - воскликнула она в восторге. - Пойдите поговорите с ними и дайте мне знать, если все устроится!
Фарфрэ вышел, и она видела, как он заговорил с влюбленными и стариком. У всех троих засияли глаза, и вскоре сделка была заключена. Фарфрэ вернулся к Люсетте, как только переговоры успешно закончились.
- Вы поступили великодушно, - сказала Люсетта. - Что касается меня, я позволю всем моим слугам иметь возлюбленных, если им захочется! И вы последуйте моему примеру!
Фарфрэ сразу стал серьезным и слегка покачал головой.
- Я вынужден быть построже, - сказал он.
- Почему?
- Вы... вы богаты; а я - торговец зерном и сеном, пока еще только пробивающий себе дорогу.
- Но я очень честолюбивая женщина.
- Видите ли, я не могу хорошенько объяснить все это. Я не умею говорить с дамами, все равно, честолюбивы они или нет; совсем не умею, - проговорил Дональд серьезным тоном, словно сожалея, что не умеет. - Я стараюсь быть вежливым... и только!
- Я вижу, вы такой, каким себя рисуете, - заметила она, явно беря над ним верх в этом обмене излияниями.
Смущенный ее проницательностью, Фарфрэ снова повернулся к окну и устремил глаза на кишевшую народом ярмарку.
Два фермера, встретившись, пожали друг другу руки и остановились под самым окном; слова их были слышны так же отчетливо, как слова влюбленных.
- Вы не видели мистера Фарфрэ нынче утром? - спросил один фермер. - Он обещал встретиться со мной здесь ровно в двенадцать, и я уже несколько раз прошелся по ярмарке, но его нигде не видно, хотя обычно он - хозяин своего слова.
- А я и позабыл об этом свидании, - пробормотал Фарфрэ.
- Значит, вам придется уйти? - спросила Люсетта.
- Да, - ответил Дональд. Но не двинулся с места.
- Идите, идите, - посоветовала она. - А не то потеряете клиента.
- Слушайте, мисс Темплмэн, вы заставите меня рассердиться, - воскликнул Фарфрэ.
- Ну так не ходите, посидите еще немного.
Фарфрэ, волнуясь, наблюдал за искавшим его фермером, тот уже направился в ту сторону, где стоял Хенчард, а это не сулило ничего хорошего; он повернулся и посмотрел на Люсетту.
- Мне хочется остаться, но, к сожалению, надо идти! - проговорил он. - Нельзя же бросать дела, ведь правда?
- Ни на минуту.
- Это верно. Я зайду в другой раз... вы разрешите, сударыня?
- Конечно, - сказала она. - Как все это странно - то, что сегодня у нас получилось.
- Будет о чем подумать, когда мы останемся одни, не правда ли?
- Ну, не знаю! В сущности, в этом не было ничего особенного.
- Нет, я бы так не сказал. О нет!
- Так или иначе, теперь это уже позади, а рынок зовет вас и требует, чтобы вы ушли.
- Да, да. Рынок... дела! Желал бы я, чтобы на свете не было никаких дел!
Люсетта чуть не рассмеялась, да она и рассмеялась бы, если бы не испытывала легкого волнения.
- Как вы изменчивы! - сказала она. - Нехорошо так быстро меняться.
- Раньше у меня подобных желаний и в мыслях не было, - глядя на нее, проговорил шотландец: казалось, он, простодушно стыдясь своей слабости, извиняется за нее. - Это только с тех пор, как я пришел сюда и увидел вас!
- Если так, не смотрите на меня больше никогда. О господи, я чувствую, что я вас совсем сбила с пути истинного!
- Но смотрю я или не смотрю, все равно я буду вас видеть мысленно. Итак, я ухожу... благодарю вас за приятную беседу.
- А я благодарю вас за то, что вы посидели со мной.
- Может быть, там, на улице, ко мне через несколько минут вернется деловое настроение, - пробормотал он. - Но не знаю... не знаю!
Когда он уже был у двери, Люсетта горячо проговорила:
- Со временем вы, вероятно, услышите, как обо мне будут говорить в Кэстербридже. Если вам скажут, что я кокетка, а это могут сказать, придравшись к некоторым событиям из моего прошлого, не верьте, потому что это неправда.
- Клянусь, что не поверю! - пылко уверил он ее.
Вот как обстояло дело с этими двумя. Она так очаровала молодого человека, что сердце его переполнилось восторгом, а он пробудил в Люсетте глубокую симпатию, потому что дал ей возможность по-новому заполнить ее праздность. Почему так случилось? Сами они не могли бы этого объяснить.
В юности Люсетта и смотреть бы не стала на купца. Но ее взлеты и падения, а в особенности ее неосторожное поведение на Джерси, когда она познакомилась с Хенчардом, так на нее повлияли, что она перестала обращать внимание на общественное положение людей. Когда она была бедна, ее оттолкнуло то общество, к которому она принадлежала по рождению, и теперь ей уже не хотелось сближаться с ним. Она тосковала по какому-то пристанищу, где могла бы укрыться и обрести покой. Ей было все равно, мягкое там будет ложе или жесткое, лишь бы было тепло.
Фарфрэ вышел и не вспомнив о том, что пришел сюда увидеться с Элизабет. Люсетта, сидя у окна, следила за ним глазами, пока он пробивался сквозь толпу фермеров и батраков. Она угадала по его походке, что он чувствует на себе ее взгляд, и сердце ее, тронутое его скромностью, потянулось к нему и склонило на свою сторону разум, твердивший, что не надо позволять этому юноше приходить к ней снова. Фарфрэ вошел в торговые ряды, и Люсетта его больше не видела.
Три минуты спустя, когда она ужо отошла от окна, раздалось несколько редких, но сильных ударов в парадную дверь, прогремевших по всему дому, и в комнату вошла горничная.
- Пришел мэр, - доложила она.
Люсетта, полулежа, мечтательно разглядывала свои пальцы. Она ответила не сразу, и горничная повторила свои слова, добавив:
- И он говорит, что времени у него мало.
- Вот как! Ну, так скажите ему, что у меня болит голова и лучше мне не задерживать его сегодня.
Горничная ушла передать гостю ее слова, и Люсетта услышала, как захлопнулась дверь.
Люсетта приехала в Кэстербридж, чтобы подогреть чувства, которые питал к ней Хенчард. И подогрела их, но уже не радовалась своему успеху.
Теперь она не думала, как утром, что Элизабет-Джейн ей мешает, и не чувствовала острой необходимости отделаться от девушки, чтобы привлечь к себе ее отчима. Когда Элизабет-Джейн вернулась, не ведая в простоте души о том, что события приняли иной оборот, Люсетта подошла к ней и проговорила совершенно искренне:
- Как я рада, что вы вернулись. Вы будете жить у меня долго, ведь правда?
Элизабет в роли сторожевой собаки, которая должна отпугивать собственного отца, - вот так новость! И Люсетте это было даже приятно. Все эти дни Хенчард пренебрегал ею, несмотря на то, что тяжко скомпрометировал ее когда-то. Самое меньшее, что он должен был сделать, когда стал свободным, а она разбогатела, это горячо и быстро откликнуться на ее приглашение.
Волна ее чувств вздымалась, падала, дробилась на мелкие волны, и все это было так неожиданно, что ее обуяли пугающие предчувствия. Вот как прошел для Люсетты этот день.