Сейчас полдень. Это мог быть обычный сырой октябрьский день, если бы не солнце, которое проникало через открытое окно моей палаты и ласково блуждало по моему лицу, согревая. В тишине палаты витала легкая атмосфера, теплый ветерок, что забирался под одежду, очерчивая мою фигуру, мягко перебирал мои волосы.
Закрыв глаза и сцепив в замок руки, я сидела на своей койке, подогнув по себя ноги. Это мой третий день в больнице, и мне здесь не нравится. Шумные медсестры, крики, плач женщин. Суета будто выжигает во мне спокойствие. Такое желанное умиротворение теряется, стоит ему только появиться. Наши чувства делают нас неуправляемыми, направляют нас туда, где нет ничего. Только пустота.
Но несмотря на это на душе спокойствие и умиротворение, которое я ждала так долго. С наслаждением прислушиваясь к тишине во время тихого часа, открываю глаза. Вокруг те же белые стены, то же кресло, то же окно и то же зеркало, в котором я вижу себя. Вглядываюсь в пейзаж за окном: скамейки, много деревьев, узкие, потоптанные людьми дорожки и палитра осенних цветов, от которых не отвести глаз: так они естественно красивы. Это парк.
Я встаю с койки, влезаю в кроссовки и бреду искать медсестру. Хочется выйти. Четыре белоснежные стены будто душат меня, усмехаясь, напоминая о гложущей меня пустоте в сердце.
– Мисс Аддерли? – слышится голос за спиной, и я оборачиваюсь. Медсестра.
– Да? – хриплю я в ответ, горло снова начинает болеть.
– Вам что-то нужно? Вы могли бы позвать с палаты, – женщина щурится, видимо, пытаясь понять, зачем я вылезла из палаты в такое время.
– Да, не могли бы вы проводить меня в парк? Я хотела подышать свежим воздухом.
Она облегченно вздыхает и кивает, – Думаю, это вам можно. Пройдемте со мной.
Через пять минут ходьбы я оказываюсь в том самом парке. Отсюда все выглядит еще лучше.
– Красиво.
Я сажусь на скамейку и поднимаю голову. Величественные деревья, сверкающие яркими оттенками оранжевого и желтого, прикрывали солнце, чьи лучи показывались и исчезали за листвой.
Невольно вспоминаются осенние прогулки с родителями. Я собирала самые красивые листья и показывала их папе, который подхватывал меня на колени, а мама, улыбаясь, рассказывала, как делала гербарий в моем возрасте, обещала научить и ласково целовала в щеку.
Это было мое счастливое детство: когда мне не надо было думать о проблемах, разбираться в них, когда я могла покапризничать, когда родители души во мне не чаяли. Появляется раскаяние, затем тревога и снова жалость к себе. «Я не могу себя контролировать,» – так я оправдываю свои действия. Правда ли это? Нет. Я увидела сожаление и боль в глазах матери, правильно ли я их поняла? Вдруг, это вовсе не сожаление о моем положении, а что-то другое? Как бы то ни было, я видела в маминых глазах боль. Это удивило меня. Родители заботятся обо мне до сих пор. Думать об этом приятно и как-то ново. Не думала, что спустя два месяца я отвыкну от них. Вспоминается холодность отца. Может, и она наиграна? Мне становится жаль родителей. Они все еще любят, но почему они не хотят понять меня?
Убаюканная мыслями я уснула прямо на скамье.
ВЫ ЧИТАЕТЕ
four walls and you
Teen FictionОна очень жалкая. Она очень жестокая. Она наркоманка. Она- его вселенная.