Да пошел ты!

Не смей.

Домой я пришел очень тихо. Тихо закрыл дверь своей комнаты, и прямо в одежде лег на кровать. Хотелось закричать в полный голос, хотелось открыть окна, и я открыл. В комнату ворвался порыв холодного ветра в перемешку со снегом.
Больно.
Обжигающе больно, потому что руками дотронулся до таких горячих труб.

Отопление дали совсем недавно, а дома уже как в тропиках. Я поднимаю свои голубые глаза, фонари видятся мутно, расплывчато, не то из-за бушующей метели, не то из-за того что пелена слез, настолько долго была в моих глазах, и напросто замерзла.

Я беру себя в руки, собравшись, со всей силы, кричу в открытое настежь окно. Мой крик становиться хриплым, тонким. Отражается эхом от домов, и я вижу как люди выглядывают из своих окон, в надежде поглядеть на беспредельника, который в одиннадцать часов ночи кричит на всю улицу. Но мне плевать. Меня уже ничто не тревожит.

***

Утро.

Будильник разрывается, оповещая о семи часах.
Пора вставать в школу. Я открываю слипшиеся глаза и оглядываю комнату.

Повсюду снег, окно я так и не закрыл, забравшись под одеяло, прям в одежде, лег спать. Хочу дотронуться до лица рукой, и совершив свое действие, ужасаюсь.
Лицо настолько холодное, что наверняка на ресницах и волосах образовались маленькие льдинки.

Нехотя поднимаюсь.

Смотрю в зеркало. Как я и предполагал, лицо сейчас смахивает на лицо трупа в тундре. Дотрагиваюсь до губ, и понимаю, что больше не хочу видеть Алекса, поцеловать его.

Не хо-чу.

Закрываю окно, оборачиваюсь, и осознаю, что когда весь этот снег растает папа даст мне пизды, ведь я наверняка буду в школе и не смогу все это прилежно убрать, и это будет делать папа. Беру сменную одежду, и плетусь в ванную. Закрываю щеколду и выкручиваю вентиль с красным кружком на полную. Маленькое помещение в миг заполняется паром. А я трясусь под кипятком.

Больно.

Хоть это и так, но тело приятно наливается теплом, и я с каким-то мазахиским удовольствием ощущаю это.

Окончив свою идиллию, я пробираюсь мимо кухни, где уже гримит посудой только проснувшийся папа. Собираю учебники. Еще раз оглядываю комнату чтобы оценить масштаб моего пиздеца, и не попрощавшись не с папой, не с уже сидящим на кухне и мерно потягивающим кофе отцом, ухожу.

Иду медленно, как и вчера. Смотря наверх, и в очередной раз удивляясь как нас обманывает зрение.
Ведь если посмотреть на снег который на земле, мы видим чистые, пушистые, очевидно белые сугробы, но стоит поднять голову к серому небу, то падающий снег становиться темно серым или даже черным.

Опять ловлю себя на мысли, что я везде провожу параллель, связанную с вопросом "А если бы мне этого не сказали...?".
И вправду, а если бы мне этого не сказали? Чтобы я делал? Радостно шел в школу, ловя снежинки ртом? Дальше бы думал об Алексе и о его прикосновениях?

Не знаю...

Уже ничего не знаю. Не знаю кто он сейчас для меня. Кем я был для него. И как бы я жил дальше, если бы мне не сказали, что он за человек.

Вот, опять это "если бы мне не сказали..."

Я дошел до школы и поднимаясь на второй этаж пытался судорожно вспомнить какой у нас урок, и положил ли я этот предмет в сумку.
Французский.
Я его не взял. Перепутал с физикой, они немного похожи, а я в тот момент не смотрел на названия учебников. Зайдя в класс, аккуратно сел за свое место, и достал физику, перевернул ее лицом вниз и открыл тетрадь.

Все равно учительница французского, дает задания из своей книги, которой ни у кого нет, а по учебнику только домашнюю работу.

Весь урок я пялился в окно, хотелось встать, выйти из кабинета, и умчаться на улицу.

Наконец настала перемена. Французский проходил на третьем этаже, а следующий урок должен быть на первом. Тригонометрия. Я спускаюсь по лестнице и внезапно чувствую запах свежеиспеченного яблочного пирога, на глаза наворачиваются слёзы.
Бежать некуда.
Он передо мной. Улыбается и приближаясь ко мне склоняет голову на бок, вопросительно приподняв бровь.

- Что случилось сладкий? Почему ты плачешь?

Меня всего передергивает. "Сладкий"... не хочу слышать этот голос, не хочу видеть его. Внутри борятся два чувства. Если их правильно описать, то одно горячее, а другое холодное, холодное как лед.
Первое это мои пока еще не потухшие чувства, любовь к нему, а второе ненависть, хладнокровие и рассчетливость, которые загубила на это время, любовь.

Сейчам эти чувства проснулись, и душат меня. Все вместе душат. Я задыхаюсь словами и не могу подобрать нужные фразы.

Алекс сосредоточивается, хмурится, и тянется рукой к моему лицу.

Хлопок.

Тыльной стороной ладони я отталкиваю его руку. Произношу единственную фразу появившуюся у меня в голове. Произношу ее с таким омерзением, как будто сказал это жирной склизской жабе.

- Не смей до меня дотрагиваться.