Удел революции

Глава 13. "Новый мир"

Нас, «избранных», увезли: Сенектус и Адунита стояли, забившись в конец толпы, рука старика от пребывания здесь уже более иссохла, и вены, вздувшись непонятными фиолетовыми буграми, пролегали по всей длине, но некая сила оставалась в ней ещё, поэтому цепкие пальцы вцепились в плечо Адуниты и поддерживали её от падения, ведь девочка шаталась словно прогнившая осинка на ураганном ветру. Её чисто ледово-небесные глаза скакали по нам, наверное, она искала меня, ведь я так и не попрощалась с ней нормально, хотя лучше так, чем ещё несколько часов терзать израненную душонку её, да и свою, хотя за эти недели остатки моего сердца догорали в вечерних кострах синим зияющим пламенем бесконечных «кровавых» тренировок.

Дверца машины тяжело, со свистом захлопнулась, через щель я в предпоследний раз видела их обоих живыми: Сенектус понурил голову и что-то пытался говорить Адуните, но та, закрыв костлявыми ладошками, начала легонько, а позже уже сильнее содрогаться. А сердце при виде вздымающихся детских рёбер, просвечивающиеся через грубую ткань формы, начало щемить, хотя это всего лишь бесполезная автоматическая плоть слишком долго пропускала комок крови через створку, поэтому пару минут спустя, когда эта парочка исчезла за редкими черными деревьями, я поняла, что плачу: черные, как дёготь слезы медленно сползали по щекам, руки все в мозолях и ранках пытались как-то их стереть, но они текли, набирая силу. Наверное, это происходило не только из-за расставания (хоть они не стали мне близки, но всё-таки они единственные, кто хоть как-то заботился обо мне), но и из-за осознания, что теперь на мне есть гора трупов в прицепе, и она будет лишь расти.

Опять переезд, только вот машина уже была почище: здесь стояло несколько пластмассовых сидений, не тронутые, не искалеченные, а чистенькие узкие, дающие соскользнуть с них тебе, по обеим сторонам среднего размера оконца, измельчающие своим решетом серый свет в лоскуты, давали осматривать мчавшиеся окрестности: либо от грифельности пространства, либо от моей отстранённости, но пейзажи, живущие где-то совсем близко казались мне блеклыми, скучными, без доли ожидаемой дикости. Буквально всё в них мерцало неестественностью, будь то сожженные черные одиночные домики, то целые непонятные города, застланные смогом и густым дымом, но что самое удивительное трава всё зеленела, видимо она и не знала, что идёт война, умирают люди, пылают города, растения с какой-то упорностью потихоньку стремились к верху. Где-то им не удавалось выполнить своего плана: низенькая травка застилала сотни километров под колёсами, но иногда раскидывались целые местности с древними пышущими деревьями, стремившиеся к небу. Все дни поездки, почти что без, сна мой взгляд был устремлён в них, но действительность смазывалась в один цвет и перед глазами возникала иллюзия, точнее бессмысленные отрывки прошлого: дикий зелоновато-болотистого взгляд Юстиции, горевший сумасшедшим огнём во время манёвра, он смотрит на меня из-за этих блеклых слитых в едино пятен, и в нём читается укор. Но за что ты коришь меня, милая подруга? Я поворачиваю голову в другую сторону, чтобы хотя бы на миг спрятаться, но и здесь меня поджидают чьи-то квадратные руки с толстыми короткими пальцами, они листали когда-то заключения о преступниках, о подозреваемых, о простых людях, но всё сводилось к одному- одним движением они обрекали всех их на смерть или на жизнь в закрытой больнице. Это плавными движениями сминал и разглаживал очередной листок Торментум. Кисти с еле заметными синеватыми венами указывали на заголовок этой бумаги, но я никак не могла различить, сколько бы не щурилась во внутрь фантазии.