Мы подъехали к Испанскому театру за две минуты до назначенного времени.
Все двери были широко распахнуты, словно приглашая зрителей. «Если мне повезет, — подумал я, — я скоро ее увижу».
Я вышел из машины, и перуанец припарковался на углу рядом с террасой. Я встал у центрального входа.
Чуть в стороне от меня стоял какой-то парень лет тридцати в черных очках. Почему-то у меня возникло ощущение, что он за мной следит. Вероятно, потому что я в один и тот же день познакомился с пришельцем и педерастом — начальником охраны.
Парень в черных очках тоже смотрел на дверь. Я бы сказал, что он волновался еще больше меня.
Из партера доносились приглушенные голоса актеров. Моя мать всегда мне говорила, что финальный звук театрального представления готовится с первых же минут спектакля.
Как при строительстве пирамиды. Нельзя на шатком основании искусно уложить последний камень.
Она всегда мне говорила о толще тишины, которую можно ощутить в театре.
И не раз показывала мне ее с последнего ряда многих театров.
Бывает тишина в два сантиметра, равнозначная безразличному вниманию.
Бывает тишина сантиметров в сорок, она проникает в исполнителя, заставляя его в полной мере ощутить всю магию театра.
И наконец, тишина в девяносто девять сантиметров. Она великолепна, словно троекратный дружный смех всего зала. Он звучит, он раздается, он живет и проникает в душу. Сознание зрителей полностью отключается, они забывают о личных проблемах, их мозг перестает испускать сигнал тревоги. Вот что бывает, когда тишина достигает высшей точки. С исчезновением мыслей все стихает.
В ту ночь я ощутил тишину в тридцать четыре сантиметра. Это обычай моей матери, которого я по-прежнему придерживаюсь.
Ожидание затягивалось, и я решил войти в театр, чтобы проверить толщу тишины внутри. И увидеть девушку…
Никого из служащих не было видно. Есть места, предназначенные для того, чтобы помешать тебе войти в начале и ровно за пятнадцать минут до конца. Здесь же цель была иная: предоставить все возможности для быстрого выхода, не препятствуя входу.
Я вошел в вестибюль через центральную дверь. Там не было ни души. Я направился к двери, ведущей в партер.
Любопытно, что ручка этой двери была в точности такой же, как ручка двери, за которой содержался пришелец. Хотя я знал, что, повернув ее, окажусь в совершенно другом помещении, я, как и тогда, испытал сильнейшее волнение.
Никогда не знаешь, что ждет тебя за дверью. Возможно, в этом и состоит жизнь: поворачивать дверные ручки.
Я повернул ее. Тишина внутри равнялась сорока двум сантиметром. Я сразу это понял.
Лучший друг коммивояжера произносил свой финальный монолог на похоронах:
«Никто не смеет винить этого человека. Ты не понимаешь: Вилли был коммивояжером. А для таких, как он, в жизни нет основы. Он не привинчивает гаек к машине, не учит законам, не лечит болезней. Он висит между небом и землей. Его орудия — заискивающая улыбка и до блеска начищенные ботинки»2.
Пьеса была такой же прекрасной, какой она мне запомнилась. Я хорошо ее знаю, моя мать поставила по ней балет. В ее спектакле Чарли произносит свой монолог, прохаживаясь мелкими шажками по крышке гроба. Легкие движения в ритме сдерживаемой ярости. Монологи следовали один за другим, а я искал взглядом девушку.
Я старательно пробежал глазами все затылки в зале. Я почему-то вообразил, что узнаю ее со спины. Так мне тогда казалось.
Не найдя ее, я подумал, что она, возможно, ушла из театра, так как была огорчена, что свидание не состоялось.
Решиться войти в театр — это одно, а остаться там — совсем другое. Или ей не понравилась пьеса.
Есть люди, которых не трогает «Смерть коммивояжера», они считают ее устаревшей. Я их не понимаю. Она затрагивает важную тему — тему отцов и детей.
Но мои сомнения тут же растаяли. Я был уверен, что она не из тех, кто уходит со спектакля.
Моя мать говорила, что уйти из театра — смертный грех, которому нет прощения. Уход зрителя из зала глубоко огорчает актера или танцовщика. Чтобы вновь обрести концентрацию, им требуется пять минут, а публике — вдвое больше.
Вдруг в монолог жены коммивояжера вмешался звук моего мобильника — тихое потявкивание (у меня нет собаки, но я всегда мечтал о ней, поэтому на входящие звонки мой мобильник отзывается приветливым лаем).
Все сидевшие в зале одновременно повернули головы. Я совершил второй смертный грех, который ненавидела моя мать. Он заслуживал прощения лишь в двух случаях: если у вас болен кто-то из родителей или родился первенец. Впрочем, последнее уже перестало быть смягчающим обстоятельством.
В полумраке затылки зрителей превратились в лица с едва различимыми глазами.
И вот тогда я ее увидел — в шестом ряду слева, с краю. Она меня не узнала. Я, разумеется, понимал, что мы с ней не знакомы. Но мне хотелось, чтобы она меня узнала.
Когда мне удалось отключить звонок шефа, все смутно различимые глаза вновь устремились на сцену. Только ее взгляд задержался на мне две секунды, а потом вернулся к монологу вдовы.
Когда она посмотрела на меня, я заметил, что мой дар еще работает. Я отключил его, но одно изображение все же просочилось. Она и собака. Она и много собак. Она их обожала, это были ее любимые животные. Она доверяла им больше, чем людям. Я видел, как она в шесть лет ласкала свою собаку, по-моему, ее звали Вальтер. Она была счастлива, абсолютно счастлива. Не знаю, каким по счету было это чувство, но меня оно привело в восторг.
Хотя мне было неприятно, что я тайком проник в ее воспоминания.
Я медленно стал продвигаться к ее ряду, заметив, что соседнее с ней кресло пустует. Мой замысел начал осуществляться.
Я сел рядом с ней. Ее так захватила пьеса, что она даже не заметила моего появления.
Я наблюдал за ней украдкой. Я обнаружил, что меня приводит в восторг ее лицо не только, когда она ждет на площади, но и когда внимательно следит за тем, что происходит на сцене.
Я влюблялся в каждую черту ее лица, в каждый ее взгляд во время пауз.
Я сосредоточился на пьесе. Я прекрасно помнил последние три минуты спектакля. Я смотрел постановку моей матери более пятидесяти раз и неизменно восхищался финалом. Я часто входил в зал перед самым концом. Заключительные слова: «Мы свободны… мы свободны…» гениальны.
Я заметил, что по мере приближения к финалу дыхание девушки все больше совпадало с моим.
Волнение, которое она переживала во время дыхания, звук ее вдохов и выдохов, объем воздуха, который она вбирала в себя и выпускала, были такими же, как у меня.
Наши чувства настолько слились с происходящим на сцене, что мы задышали в унисон. Мы даже не смотрели друг ка друга, просто внимали словам грандиозного финала.
Я ощутил зарождение отношений между нами. Как будто мы, единственные зрители в театре, дышащие в такт, обмениваемся первым поцелуем, первой лаской, первым чувственным переживанием и, наконец, переходим к сексу. Я говорю это не просто так, я чувствовал, как мое дыхание учащается, а ее опережает мое.
Но прежде чем мы достигли пика, спектакль закончился, и аплодисменты затопили зал. Наши ладони также смыкались в унисон. Наши сердца и пищеводы трепетали в одном ритме. Хотя, возможно, все это было плодом моей фантазии.
Последние аплодисменты внезапно стихли. Публика мгновенно встала. Девушка продолжала сидеть, и я вместе с ней.
Все, кто сидел в нашем ряду, стали выходить с другого конца, так как видели, что мы не собираемся вставать.
Постепенно в зале почти никого не осталось. Девушка сидела неподвижно, словно впав в экстаз от увиденного на сцене. Я притворился, что чувствую то же самое.
Я понимал, что через несколько секунд она поднимется или нас выгонят билетеры. Я пытался найти подходящие слова, чтобы завязать беседу, Но в голову ничего не приходило.
Мне не хотелось прибегать к чему-то, связанному с собаками, это мне казалось неэтичным.
Внезапно я обнаружил, что ее опущенный взгляд объясняется не переживаниями по поводу спектакля, а прикован к текстовому сообщению на мобильнике. Именно оно повергло ее в ступор: девушка без конца его читала и перечитывала.
Моя мать полагала, что текстовые сообщения выражают максимум правды при помощи минимума знаков. Избегая чрезмерных расходов, люди стараются выразить свои переживания предельно кратко. Перед нами истинная лаконичность чувств.
Она хранила многие СМС-ки. Никогда их не записывала, никогда не переводила в другой формат. Считала, что тогда они утратят свою магию.
У нее хранились текстовые сообщения десятилетней давности. Она говорила мне, что в них заключены невыносимая боль, искренняя страсть и настоящий секс.
По ее мнению, СМС-ки были акронимом фразы «секс, максимум секса». Она рассказывала мне, что у всех в мобильнике хранится какое-нибудь сексуальное послание.
И что порой его смысл понятен лишь тому, кому оно адресовано. Другой человек ничего в нем не поймет. Для этого нужно знать, когда оно пришло, какое событие ему предшествовало и насколько оно было важным.
Она говорила, что необычные сообщения служат прекрасным эпилогом незабываемой встречи. Нередко после удачного свидания ты вскоре получаешь СМС-ку от партнера, где подтверждаются твои впечатления.
Порой СМС-ка бывает важнее самого свидания.
Я тоже уже давно хранил в своем мобильнике очень сексуальное сообщение, из тех, смысл которых, как утверждала моя мать, неясен никому другому. Оно состояло всего из одного слова: «Придешь?»
Мне прислала ее одна девушка, когда у меня уже был роман с другой. Я прочел эту СМС-ку и пришел в возбуждение. Неделями я перечитывал ее и по-прежнему возбуждался.
Я так и не пошел туда, куда звала меня та девушка. Быть может, поэтому я до сих пор храню эту СМС-ку и она меня по-прежнему волнует.
Я также сохранил одно сообщение от моей матери. Она отправила его, когда я впервые путешествовал по миру без нее. В ней говорилось: «Не пропадай, Маркос, границы мира проходят там, где ты их начертишь сам».
Но дело было в том, что для меня границы мира все больше суживались: Испанский театр, площадь Санта-Ана и некоторые прилегающие улицы.
Вдруг девушка из Испанского театра, посмотрев на меня, произнесла:
— Можешь сделать мне одолжение?
Это было невероятно. Порой жизнь решает твои проблемы сама, не требуя ничего взамен.
— Да, да. — По причине крайнего волнения я ответил двумя «да».
— Мой жених, с которым мы договорились пойти в театр, не пришел. Сейчас он ждет меня на улице, но мне не хочется, чтобы он думал, что я пошла на спектакль одна. Поэтому я попросила бы тебя, если можешь, сделать вид… — смутившись, она не докончила фразы.
— Я очень рад, что был с тобой в театре, — сказал я.
Я поднялся, и мы вместе вышли. Я понимал, что у нас нет настоящих отношений, что мы разыгрываем сцену для какого-то незнакомца, но каждую секунду, пока мы покидали зал, я чувствовал себя так, как будто они у нас были.
ВЫ ЧИТАЕТЕ
Всё то, чем бы могли стать ты и я, если бы мы не были ты и я
SpiritualАльберт Эспиноса (р. 1973) - новое яркое имя в современной испанской литературе. Читатели и критики называют его художественную прозу высокоинтеллектуальной и захватывающей одновременно. Его сравнивают с Фернандо Мариасом и Артуро Пересом-Реверте. О...