Всё то, чем бы могли стать ты и я, если бы мы не были ты и я

Не знаю, то ли дар нашел меня, то ли я его

Мне очень нравился короткий путь от входа до центрального офиса. Как только я садился в машину, водитель, шестидесятилетний перуанец с молодой душой, всегда ставил диск группы «Кренберрис». И улыбался мне, сверкнув двумя золотыми зубами.
Однажды он признался, что раньше они принадлежали его отцу. Когда тот умер, он вырвал их, потом попросил убрать два своих здоровых зуба и вставил себе отцовские.
- Теперь мой отец во мне, - сказал он мне однажды, улыбаясь в зеркале заднего вида и демонстрируя золотые отцовские зубы.
- Уверен, он бы тобой гордился, - ответил я.
- Не думаю, - ответил он. - Кроме этих зубов, в нем не было ничего блестящего. На остальное не стоило смотреть, он был довольно темной личностью.
Мы больше никогда не возвращались к разговору о зубах, но каждый раз, когда он улыбался, я испытывал к нему симпатию.
Мне нравятся люди, от которых на душе становится теплее. Непонятно, как это у них выходит, они не прилагают к этому никаких усилий. Что-то вроде одного из тайных кодов «Майкрософта». Ключ известен лишь создателю.
Есть прекрасная китайская пословица: «Не открывай лавку, если не умеешь улыбаться». Мой перуанец мог бы открыть сотню супермаркетов.
Дани по-прежнему очень нервничал. Его кожа на глазах теряла свежесть. Он подал знак перуанцу, и улыбка последнего исчезла за черным стеклом, отделившим нас от него и музыки «Кренберрис».
- Слушай, это правда, что передали в новостях? - Я решился сделать первый шаг.
- Да. Он у нас. Они хотят, чтобы ты с ним пообщался, использовал свой дар и сказал, действительно ли он тот, за кого себя выдает, - ответил Дани, стараясь, как обычно, чтобы слово «дар» в его устах звучало не слишком необычно.
Я задумался. Неизвестно, сработает ли мой дар в присутствии пришельца. Мне оставалось лишь надеяться. Хотя мой дар никогда меня не подводил, я чувствовал себя не в форме.
Почти полминуты Дани почтительно молчал, но вскоре прервал мои размышления:
- Ты уже отказался от сна?
Я не ожидал, что наша беседа примет столь неожиданный оборот. Вероятно, он хотел, чтобы я расслабился. Я вынул из кармана две ампулы и показал ему. Он посмотрел на них так алчно, как будто это были булочки во времена Великой депрессии. Вероятно, он никогда не видел их вблизи.
- Настоящие? - спросил он, по-кошачьи нежно лаская их.
- Судя по цене, да.
- А почему ты ими не воспользовался?
- Не знаю, момент был неподходящий.
- А для кого вторая? - спросил он, возвращая ампулы, борясь с искушением их использовать.
Да, я забыл вам сказать, что при покупке одной ампулы тебе всегда дарят вторую. Это никак не связано с предложением продать две штуки по цене одной, все объясняется производственными соображениями. Для изготовления одной ампулы требуется столько же сырья, сколько для двух. И получалось, что вторую вам как бы дают в подарок.
Я пытался доказать, что мне не нужна вторая ампула и я предпочел бы получить скидку, но напрасно. По правде говоря, я не задумывался о том, о чем спросил Дани. Я не знал, кому отдать вторую.
- Хочешь ее получить? - спросил я.
Я знаю, что он хотел покончить со сном. Он говорил об этом раз сто, но это было ему не по карману.
- Я не могу за нее заплатить, - ответил он, как всегда покраснев, когда его неумеренно хвалили.
- Я ее не продаю, Дани, я ее тебе дарю.
- Мне очень жаль, но я не могу за нее заплатить, - повторил он, опуская темное стекло. - У входа тебя ждет шеф, он хочет поговорить с тобой до того, как ты увидишь пришельца.
Он произнес слово «пришелец» одновременно с полным исчезновением стекла. Я знаю, что не должен был спрашивать его - мы были недостаточно близки, - но не удержался.
- Ты называешь его пришельцем?
Дани не знал, отвечать мне или нет, он посмотрел на перуанца, затем на меня и, вероятно, решил, что опасность утечки информации минимальна или что она не представляет особой ценности.
- Да, так его решили называть. Пока не подтвердится его происхождение, он останется «пришельцем».
Машина затормозила. Мы подъехали к центральному зданию. Сбоку от машины я увидел ботинки шефа.
Я ждал, чтобы Дани открыл дверцу, но он медлил, как будто хотел сказать мне что-то еще. Я посмотрел на него, как бы вызывая на откровенность. Но Дани все не решался, и с каждой секундой в ботинках шефа ощущалось все большее волнение и нетерпение. Он словно выбивал чечетку.
- Спасибо за предложение, - выдавил он из себя наконец и вновь залился краской. - Ты знаешь, в этой жизни нет ничего более желанного, чем перестать спать. Дай мне два часа, чтобы собрать немного денег. Если сумма тебя устроит, я куплю вторую ампулу.
Он так быстро распахнул дверцу, что я не успел ответить. Меня восхищает беззащитность Дани. Прежде чем выйти из машины, я улыбнулся перуанцу.
- По-моему, этот пришелец инопланетянин, - сказал он мне, улыбаясь. - Желаю удачи, посмотрим, что вам удастся узнать с вашим даром.
Я всегда подозревал, что от этого темного стекла мало толку. Когда мы его подняли, я слышал дыхание перуанца, ловившего каждое наше слово. Он усваивал информацию, обрабатывал ее и, наконец, смотрел на нас, пока мы думали, что он ничего не видит и не слышит.
Хотя вам, наверно, все равно, слышал ли нас перуанец через стекло или нет. Наверно, вас сейчас интересует совсем другое: что представляет собой мой дар? Чем я занимаюсь? Чем зарабатываю себе на жизнь?
Живопись, как вы, вероятно, догадались, всего лишь мое хобби, так и не ставшее профессией. Я думаю, нет ничего более трудного, чем признаться, что твои художественные способности не помогли тебе стать профессионалом.
Есть нечто удручающее и печальное в мысли о том, что ты оказался среди тех, у кого работа не связана с творчеством.
Но это не означает, что я забросил живопись. В свободное время я по-прежнему творю. Хотя не по-настоящему, не на холсте, а в воображении. По правде говоря, я часто предоставлен сам себе. Моя работа отнимает у меня не слишком много времени и весьма необычна.
Не знаю толком, то ли дар нашел меня, то ли я его.
- Мы многого ждем от тебя, Маркос, - сказал шеф, как только я вышел из машины.
И тут же пожал мне руку так крепко, что я почувствовал, что он вот-вот сломает мне два пальца.
Мой шеф, шестидесятилетний бельгиец, бывший олимпийский чемпион по стрельбе из лука. Я всего один раз видел, как он стреляет. Когда он взялся за лук, на его лице появилось выражение абсолютного счастья. Меня восхищают лица, дышащие страстью.
Моя мать полагала, что мир стал бы лучше, если бы наше сексуальное Я потеснило наше Я «в домашних тапочках». Когда мне было пятнадцать лет, она объяснила, что во мне уживаются две личности: мое сексуальное Я и мое обыденное Я.
- Возможно, ты еще не осознаешь свое сексуальное Я, Маркос, - сказала она, пока мы сидели в партере перед генеральной репетицией в Эссене. - Но вскоре ты его почувствуешь. Оно появляется в определенные моменты жизни: когда ты хочешь кого-то, когда занимаешься сексом или просто в самые невероятные моменты.
Твое сексуальное Я - самое важное в жизни, оно активизируется, когда ты попадаешь в незнакомое место. Ты замечаешь, как оно идет по следу, ищет желаемое, влюбляется, прельщается, наполняется страстью.
Возможно, ты еще не почувствовал этого, но очень скоро, знакомясь с людьми, ты всегда будешь спрашивать себя: какое место они займут в твоей жизни.
Едва войдя в самолет, ты сразу же поймешь, к кому тебя тянет, кто способен в тебя влюбиться или почувствовать твою любовь, с кем ты не прочь заняться сексом.
Это врожденное качество, и ты должен усвоить: в твоих желаниях и чувствах нет ничего плохого. Это проявление твоего сексуального Я. Твое обыденное, здравомыслящее Я стремится утихомирить сексуальное Я, сделать его приличным и пристойным в глазах других людей.
Но как нам узнать тех, кто нас окружает, Маркос, если мы не понимаем, каковы они на самом деле, не знаем их сексуальных желаний, не знаем, что их возбуждает, как проявляется их самая неистовая страсть?.. Как могло случиться, что мы не знаем всего этого? Насколько мы были бы счастливее, если бы нашей жизнью управляло наше сексуальное Я и наше лицо отражало радость страсти.
Генеральная репетиция в Эссене началась, и с этого момента моя мать забыла обо мне.
Я помню каждое ее слово. Я никогда не осмеливался применить ее советы на практике, но я понимаю, что она говорила не об оргиях и не о бездумном следовании своим желаниям.
Она говорила, что счастье, которое мы испытываем в спальне, должно распространяться и на время работы, и на мрачный зимний день, когда мы идем по улице или ждем автобуса.
Вероятно, когда мой шеф брал в руки лук, проявлялось его сексуальное Я. Звук, который он при этом издавал, напоминал дыхание страсти. При этом он светился от счастья, таким я никогда его не видел. В тот день я подумал, что моя мать была права, и начал понимать ее немного лучше.
- Я сделаю все, что в моих силах, - ответил я шефу, пока мы входили в помещение.
Возможно, это я должен был сказать в ответ на наставления моей матери в Эссене.
Но тогда я промолчал. Многие наши разговоры так и остались незаконченными. Она не стремилась к завершению споров, бесед, танцевальных спектаклей.
Она говорила, что точки в конце облегчают людям жизнь. А многоточия и паузы помогают мыслить.
Как я по ней тосковал! Боль потери была невыносимой. Мне хотелось плакать, но я не мог. Из глаза выкатилась всего одна слеза. Но заплакать у меня не получилось. Плач - это хотя бы две-три слезы. Одна говорит о страдании.
Мы спустились в подвал. Было логично поместить туда пришельца. Те, кто встретился нам по пути, смотрели на меня с надеждой. Все они знали о моем даре, о том, на что я способен.
Мой дар... его трудно описать. Еще труднее рассказать о том, как я научился его использовать. Как начал здесь работать, тоже объяснить непросто.
Но мне хочется об этом рассказать. Есть вещи, какие-то мелкие подробности, которые неотделимы от тебя, делают тебя таким, какой ты есть. И дар - мое отличительное свойство.
Хотя использую его я очень редко. Я не люблю использовать его в обычной жизни, как правило, я его отключаю. Он придает мне уверенность в себе. Если бы я включил его, когда увидел девушку у Испанского театра, возможно, я не испытывал бы к ней тех чувств, которые испытывал.
То, что я испытал, было очень простым, очень настоящим. Влюбиться в ожидание. Я вернулся к мыслям о девушке - она, вероятно, все еще в театре, испытывает наслаждение, улыбается, получает удовольствие от пьесы о коммивояжере.
Как можно тосковать по незнакомой девушке? Человек - непостижимое, загадочное существо.
В первый раз я ощутил свой дар тоже в театре. Мне было семнадцать. Говорят, что дарования обычно проявляются в этом возрасте. В тот день в артистической уборной я познакомился с новой балериной. Моя мать хотела с ее помощью выработать новый стиль в хореографии.
Я столкнулся с ней в одной из просторных кельнских костюмерных и вдруг, едва посмотрев на нее, увидел неожиданно для самого себя всю ее жизнь.
Ее сны, ее желания, ее ложь. Все пережитые ею чувства и страдания предстали передо мной, словно в инфракрасных лучах.
Я ощутил ее боль из-за смерти маленького брата. Такую глубокую, что я догадался: в ее основе лежит чувство вины, которое она испытывает, потому что оставила его дома одного. Еще я ощутил печаль, наполнявшую ее всякий раз, когда она занималась сексом с незнакомым мужчиной. Ей это было противно, ее изнасиловали в пятнадцать лет, и секс никогда не доставлял ей удовольствия, но она считала, что должна это делать, хотя не получала от него радости.
Подобно этим двум глубоким чувствам, передо мной предстала целая дюжина других. Получалось, что я, сам того не желая, копаюсь в ее прошлом. Мое лицо наполнилось ее эмоциями, и мне пришлось уйти, удалиться от нее. Я не понимал, что со мной происходит, я увидел ее жизнь - как ее слабые стороны, так и то, что давало ей основание собой гордиться и чувствовать себя уверенно.
Мне открылась также ее ненависть к моей матери. Такая жгучая и неукротимая, что я подумал: эта девушка способна ее убить.
Но матери я ничего не сказал, потому что не знал, правда ли это.
Спустя два месяца эта балерина вонзила ножницы ей в сердце. Рана была неопасной, но всего два сантиметра влево - и моя мать была бы мертва.
В реанимации я рассказал ей, что ощутил при встрече с напавшей на нее девушкой. Она посмотрела на меня и, немного помолчав, сказала:
- У тебя дар, Маркос. Научись его использовать и никогда не позволяй ему использовать себя.
Мы больше никогда не говорили о моем даре. Вскоре она поправилась. Ее никогда не волновало состояние ее сердца, она глубоко презирала этот переоцененный, на ее взгляд, орган. Вероятно, самыми важными ее эмоциями управлял пищевод.
- Хочешь встретиться с пришельцем наедине? - спросил шеф.
Я кивнул.
- Сколько времени вы его здесь держите? - спросил я прежде, чем войти.
- Три месяца.
- Вы держите его в заточении три месяца? - возмутился я.
- Мы испробовали на нем все известные нам методы, но так и не смогли понять, пришелец он или нет. Посмотрим, что скажет твой дар.
Если они решили обратиться ко мне, значит, они уже исчерпали все свои возможности. Наверняка в эту дверь до меня входили многие: военные, психологи, врачи и даже привилегированные палачи. Должно быть, все они потерпели фиаско, так как в высших сферах мой дар не пользовался популярностью.
- Откуда о нем узнала пресса?
После каждого моего вопроса шеф все больше нервничал. Мне кажется, ему не нравилось выслушивать вопросы, а уж тем более на них отвечать.
- Вероятно, утечка, - пробормотал он равнодушно.
- Что ж, судя по тому, что показывали по телевизору, через несколько часов журналисты захотят его увидеть.
- Поэтому ты и здесь, - изрек он, желая, чтобы я поскорее вошел к пришельцу.
- Вам придется выключить все камеры, чтобы не было помех.
Выражение его лица резко изменилось, он не хотел терять связь с помещением, где находился пришелец.
- Может быть, на этот раз попробуешь применить свой дар при включенных камерах?
- При камерах дар не действует, - напомнил я. - Электромагнитные помехи мешают мне отличить правду от лжи, воображаемое от реального.
Мой шеф потер себе лицо. Он был крайне раздосадован. Я представил себе, как трудно ему будет передать мою просьбу начальству. Им не захочется в решающий момент остаться в стороне.
- Ладно, мы все выключим, - согласился он. - Делай то, что считаешь нужным для получения информации.
Он ушел, оставив меня одного перед дверью.