Драко Малфой и Тайная Комната.

Часть II.Глава 8.

Часть II. Заклятый дар. Бестелесное присутствие

 

 

Помнишь, как мы проводили холодные зимы?
Грелись, и звали баяном меха батареи,
Как мы гадали на мертвом цветке Хиросимы?
Как размышляли на тему «прошедшее время»?
Лампа сняла абажур, и стеснялась нас голая,
Стыл по стаканам чифирь, и звала сигарета,
Сердце расплавилось, вытекло теплое олово,
Это пятно до сих пор я скрываю от света…
Холодные зимы, А. Васильев

Из дневника Драко Малфоя,
5 декабря 1996 года.
«Мне нравится смотреть на тебя спящего. У тебя такое нежное, такое счастливое лицо… Ты как-то сказал мне, что долгое время был по-настоящему счастлив лишь во сне. Ты знаешь, я завидую тебе… если это только может считаться завистью. Ведь я даже во сне не был счастлив… Ты говоришь, что у меня страдальческое выражение лица, когда я сплю, и спрашиваешь, что мне снилось. Я не помню, любимый, честно!
Любимый… Какое странное, неуклюжее слово… Тебе смешно, когда я называю тебя так, но ты и счастлив. Откуда я знаю? Очень просто. Когда ты счастлив, у тебя в глазах много-много маленьких снитчей. Я рассказал про своих котят, а ты в ответ сказал, что, когда ты думаешь обо мне, представляешь, как мы занимаемся любовью, у тебя в солнечном сплетении, как в сжатом кулаке, бьется снитч.
Любимый… Когда я спросил, как бы ты представил меня своим друзьям, ты ответил: „Драко Малфой, мой любовник“. Тебе нравится это слово. Ты говоришь, в нем есть все, что ты чувствуешь ко мне. Любовь. Нежность. Страсть. Похоть. Обладание. Принадлежность. Я думал, эти слова должны обжигать твой святой гриффиндорский язык, и так и сказал тебе, а ты почти обиделся…
— Мне так надоело быть Гарри Поттером, если б ты знал… — сказал ты. — Так надоело, что все прославляют меня за то, чего я даже не делал… Господи! Что-то произошло пятнадцать лет назад, и теперь я должен носить ярлык героя всю свою жизнь! А я не хочу быть героем! Я хочу быть не-героем, хочу быть твоим любовником, твоим нэнси-боем!
— Представляешь, что случится с колдовской общественностью, если она узнает об этом? — спросил я. Ты рассмеялся и спрятал лицо у меня на груди. Ты немножко эксгибиционист, ты хочешь демонстрировать наши отношения на людях. Тебе надоедает прятаться — ты еще и очень правдив. А я… я не говорю тебе об этом, но мне больше всего хочется спрятать тебя ото всех в какой-нибудь из больших спален Имения, и спрятаться там вместе с тобой на всю жизнь.
Дурацкому слову „нэнси-бой“ тебя научил Финниган. Тебе нравится называть и чувствовать себя так, ты удовольствием играешь в девочку. Я даже стащил для тебя косметичку Блэйз, хотя тебе не нужна никакая косметика.
Боже мой, как же я люблю все это! Наши посиделки и болтовню у камина, ворованную на кухне еду… Ты играешь, как котенок, смеешься над моими шутками, говоришь о своих друзьях… Ты бесконечно доверчив — ты рассказал мне все твои геройские истории, начиная с первого курса, даже то, как вы с Уизли превратились в Грегори и Винсента. Тебя страшно расстроило, что я не помню этого вечера. Милый мой, если б я запоминал каждый вечер, проведенный с Грегори и Винсентом!.. Но я помню каждый вечер, проведенный с тобой…
Ты крепко спишь, твоя вытянутая рука касается моей ноги, а я сижу рядом и строчу всякую глупость. Однажды ты меня за этим поймал, и я наврал тебе, что пишу письмо матери. И ты мне поверил, глупый, глупый мой Гарри! Неужели ты действительно считаешь, что я могу думать о чем-то кроме тебя, когда ты лежишь рядом? Твои ресницы отбрасывают легкую тень на скулы. У тебя круги под глазами, и голубые жилки выступили на веках. Тебя утомил наш бешеный марафон, и ты уснул, успев только виновато улыбнуться мне. Тень этой улыбки до сих пор на твоих чудных губах…
Спи, мальчик мой солнечный. Спи, дорогое мое сокровище, зеленоглазое мое счастье, любимый… любимый…»
* * *
За окном падал снег. Медленно, густо, огромными ненатуральными хлопьями, как в стеклянном шаре. Рождественская картинка: стекло, снег, пряничный домик лесничего, кромка леса… В этом году камины Хогвартса топили непривычно жарко, поэтому восемь человек, собравшиеся на заседание Комитета старост субботним утром, пребывали в дремотном состоянии. Гермиона Грейнджер, староста девочек Гриффиндора, зачитывала ежемесячный отчет — эта бодяга грозила затянуться; кроме того, старостам предстояло выслушать отчеты и остальных трех факультетов. Никто из них не смог бы ответить на вопрос, зачем вообще нужны эти отчеты, как никто не смог бы сказать, о чем идет речь в отчете представителя другого факультета. Они попросту не слушали друг друга, предпочитая подремать или подумать о чем-то своем.
Чоу Чэнг, семикурсница, староста девочек Рэйвенкло, хмуро рисовала на листочке пергамента чертиков и размышляла о том, что, наверное, стоило в прошлом году быть чуть помягче с Гарри — может, тогда он не сбежал бы от нее. Не то чтобы Гарри сильно нравился Чоу или она часто думала о нем; просто он был симпатичный, неглупый и знаменитый мальчик, и мысль о том, что она прошляпила неплохую кандидатуру в пары на Выпускном балу, всякий раз посещала Чоу, стоило ей увидеть Гарри или кого-то из его друзей.
Роджер Дэвис, староста мальчиков Рейвенкло и официальный бой-френд Чоу, сидевший слева от нее, мрачно думал, что сегодня в полдень игра с Гриффиндором, а он так чертовски не выспался, и к тому же, проклятый Поттер опять будет вертеться рядом с Чоу… В прошлом году у Роджера не раз появлялось сильное желание разъяснить назойливому салаге, где его место. Впрочем, в этом году Поттер, кажется, не доставал Чоу… Роджер покосился на девушку, отметив ее хмурый вид. Нет, с таким настроем она сегодня Поттера не обгонит…
Напротив Роджера и Чоу сидела пара старост Хаффлпаффа — Сьюзен Боунз и Джастин Финч-Флетчи. Мысли у них были примерно одинаковыми — что позавчера они, увлекшись… хмм… скажем так, общением, забыли про домашнее задание по зельеделию, в результате дописывали свои рефераты буквально под длинным снейповским носом, прямо во время урока в пятницу, и теперь страшно подумать, что будет с ними во вторник… Снейп ненавидел гриффиндорцев, но хотя бы уважал, а хаффлпаффцев он ни в грош не ставил. Три часа позора им обеспечены…
О Снейпе, кроме несчастных старост Хаффлпаффа, думал еще один человек из восьмерых, сидящих за круглым столом заседаний. Сольвейг Паркер, староста девочек Слизерина, откинувшись на спинку своего стула, с горечью думала, что горбатого могила исправит и что на Снейпа обижаться — себя не уважать. Интересно, что такого ей надо сделать, чтобы Северус посмотрел на нее как на человека, а не как на бесполезный предмет своей меблировки? Может, переплыть Ла-Манш в тазу? Или спуститься на каноэ по Ниагаре? Или завалить голыми руками белого медведя? Вы хотели, что мы играли в квиддич, сэр?! Ну так мы играем! Ах, надо еще, чтоб мы победили?! Ну, это к вашему дорогому Малфою! «Уход за магическими существами? Конечно, ничего более сложного ты попросту не осилишь…» «У всех нормальных девиц в твоем возрасте уже есть парни…» Н-да-а… Ты же заавадишь первого, кто ко мне приблизится. И вообще, старая ты, носатая, немытая скотина! Еще из-за тебя расстраиваться…
Северус Снейп, без сомнения, занимал почетное второе место в мыслях собравшихся на совещание старост. Но первое целиком и безраздельно принадлежало Гарри Поттеру.
Рон Уизли, рассеянно слушавший свою подругу, думал о том, что с Гарри происходит что-то весьма и весьма необычное. Рон не знал наверняка, дошли ли прошлогодние отношения Гарри с Чоу Чэнг до чего-нибудь серьезного — точнее, не чего-нибудь, а того самого, — но, если сравнивать нынешнее состояние Гарри и прошлогоднее, приняв как гипотезу, что сейчас у Гарри есть с кем-то весьма серьезные отношения, — тогда не дошли. Рон уважал личную жизнь друга — уважал куда больше, чем Шеймус, который по пять раз на дню интересовался, как Гарри провел ночь, — и все-таки ему безумно хотелось узнать, с кем крутит роман его лучший друг. А то, что роман был, не подлежало сомнению, и не только потому, что кровать Гарри в спальне шестикурсников из ночи в ночь вот уже почти месяц скучала в одиночестве, но еще и потому, что совершенно переменился сам Гарри.
Он похорошел — Рон никогда бы не подумал, что сможет такое сказать о лучшем друге, но это была правда — Гарри похорошел. Он каким-то образом научился укрощать свои волосы — они по-прежнему были растрепанными, но теперь эта растрепанность наводила на мысль о тщательной работе над прической. Он полностью обновил гардероб, обойдясь на сей раз без Шеймуса. Кроме того, он перестал грызть ногти и что-то такое сделал с ними, что теперь они были аккуратными и блестящими. Переменилась его походка — не утратив квиддичной стремительности и легкости, она приобрела изящную грацию, словно Гарри кто-то долго и старательно учил танцевать. Впрочем, возможно, что так оно и было… А самым показательным моментом были разговоры, которое теперь заводил Гарри. Нет, конечно, они пятеро — Рон, Гарри, Шеймус, Невилл, Дин, — и раньше говорили о сексе, но запершись в спальне и обходясь в основном намеками. Теперь же Гарри мог сказать — и сделать — такое, что даже Шеймус, всегда называвший вещи своими именами, краснел. Хотя Рон не мог не признать, что эти перемены в Гарри оказались весьма полезны и ему. Две недели назад Рон сидел на диване в гостиной в совершенно подавленном состоянии, когда, веселый, румяный, с блестящими глазами, ворвался Гарри. Это было воскресенье, днем все ходили в Хогсмид, а Гарри как в воду канул. Рон даже слегка встревожился — но слегка, потому что главной его тревогой были стремительно катящиеся ко всем чертям отношения с Гермионой.
— Здравствуй, Рон! — воскликнул Гарри, скинул теплую мантию прямо на пол и свалился на диван, устроившись головой на коленях у друга. — Я так тебя люблю, — задушевно сообщил он.
— Да, именно поэтому ты не пошел с нами в Хогсмид, а пропадал неизвестно где.
Гарри рассмеялся.
— Ронни, у меня был совершенно чудесный день!
— Поздравляю.
— Что с тобой? — встревожился Гарри.
Рон объяснил. Гарри заулыбался.
— Ты просто все неправильно делаешь.
— Интересно. А откуда мне знать, как правильно? Я не выписываю «Юный Волшебник».
— Ну, я бы мог тебе объяснить, — сказал Гарри. — Хотя, как говорит Шеймус, в теории невозможно. Вот один мой знакомый, например, учился… если можно так сказать, конечно… в борделе…
— Я знаю этого знакомого?
— Эээ… — Гарри замялся. — Ну, я думаю, что да. Там ему объяснили, что наибольшее удовольствие получаешь, когда доставляешь удовольствие.
— А как?
— Ключевой вопрос. Для начала, — Гарри сел, — подпои ее.
— Отлично, пьяная Гермиона — еще тот номер.
— Я не сказал — напои, я сказал — подпои. Чтобы вы оба расслабились. Вообще, расслабленность — это ключевой момент. Воспринимай происходящее как игру. Не выиграл сегодня — выиграешь завтра. Если ты будешь слишком тревожиться об оргазме и прочих подобных вещах — ничего не выйдет. Тревожиться вообще не стоит.
— Замечательно! Как я могу не тревожиться, если срываюсь в самом начале, и в результате…
— Рон! У тебя же есть другие части тела!
— В смысле?
Гарри воздохнул и взял Рона за руку.
— Пальцы, например. У тебя замечательные длинные пальцы. Длинные пальцы — это хорошо. Они могут достать… глубоко…
— В смысле — там — пальцами?..
— Рон! — Гарри закатил глаза. — У тебя пять старших братьев, почему я тебе все это объясняю? Пальцами. Языком. Не спеши и не напрягайся. У человека на теле масса чувствительных мест. Здесь, — Гарри провел пальцем у Рона за ухом. Рон вздрогнул. — Здесь, — улыбаясь, Гарри потянулся к нему и чуть прикусил зубами мочку уха.
— Гарри! Ты в своем уме?!
— Здесь, — Гарри прочертил ногтями под челюстью Рона. — Дальше показывать?
— Гарри, я тебя побью!
— Ладно, я всего лишь хотел продемонстрировать. Тактильно, как говорит Шеймус. Видишь, тебе было приятно, когда я это делал — Гермионе, уверяю тебя, тоже будет приятно, — Гарри откинулся на спинку дивана и заговорил, мечтательно глядя в потолок. — Делай с ней то, что хотел бы, чтобы сделали с тобой. Полижи ей соски…
— Гарри!..
— …проведи ногтем по хребту, ласкай языком пупок, целуй бедра с внутренней стороны…
— Гарри, как ты можешь говорить такие вещи?! — уши и щеки у Рона пылали; ему казалось, еще минута таких разговоров — и он вспыхнет.
— Вот пообщался бы ты… — Гарри запнулся, — …кое с кем, еще и не то бы говорил.
— Ты о Шеймусе?
— Нет. Я не о Шеймусе, — Гарри вздохнул. — А главное — не думай о том, что ты делаешь. Просто получай кайф от собственных действий.
Теперь, по прошествии некоторого времени и нескольких, так сказать, экспериментов, Рон не мог не согласиться, что советы лучшего друга оказались очень полезными. Во всяком случае, теперь ему ничего не стоило отвлечь Гермиону, когда она в очередной раз начинала мучить его выполнением домашнего задания и повторением пройденного материала.
Любимая девушка закончила свой доклад и села. Рон улыбнулся ей и приготовился дремать под чтение Сьюзен Боунз.
Гермиона рассеянно кивнула в ответ на улыбку Рона. На сегодняшнем заседании старост она была председателем; это предполагало, что она должна внимательно слушать всех докладчиков. Но как, как… после вчерашнего?..
Она бросила быстрый взгляд на того, кто сидел напротив, и поспешно опустила голову, чтобы он ненароком не заметил ее смятения и румянца на щеках. Впрочем, белокурый слизеринец, кажется, дремал в позе глубокой задумчивости — что неудивительно, с учетом того, чем он занимался ночью. Вряд ли у него было время для сна…
Гермиона вновь покраснела, мучительно и жарко. Черт ее дернул вчера последовать за Гарри. Она-то полагала, что речь идет о Чоу, и всего лишь хотела подтвердить свои подозрения. Правильно мама говорит: меньше знаешь — крепче спишь…
Вчера, когда она посреди буйства общей гостиной, спрятавшись в уголке, пыталась делать уроки, к ней подсел Гарри.
— Гермиона, — он ласково и кокетливо посмотрел на нее из-под челки — взгляд, которому он научился совсем недавно, и понятно теперь, у кого. — Ты не могла бы мне сказать пароль в ванную старост еще раз, а?
— Шеймус? — спросила она. Гарри возвел глаза к небу.
Конечно, она знала, что Шеймус тут ни при чем. Но Чоу Чэнг тоже была старостой, и Гермиона решила, что Гарри просто хочет устроить ей сюрприз…
Только когда она кралась по коридорам Хогвартса к ванной, она вспомнила, что сегодня — день мальчиков, и никакой Чоу там быть не может. Почему она не повернула назад? Неужели ей было настолько интересно, как выглядит ее лучший друг без штанов? Проклятье…
Они, наверное, не заметили бы ее, даже если б она стояла посреди ванной с телескопом в руках. Но Гермиона — как и многие другие девочки — знала, откуда можно увидеть все помещение ванной комнаты так, чтобы ее не заметили. Наверное, подобные закутки существовали в Хогвартсе еще со времен учебы в нем Дамблдора, если не дольше. И уж конечно, знали о них не только девочки…
Гермиона никогда не смотрела порно-фильмы. Тем более, с мальчиками. Потому у нее не было шанса выяснить, вуайеристка она или нет. Как оказалось, вуайеристка…
Только поздно ночью, когда она успокоилась, до нее дошел весь ужас происходящего. Гарри и Малфой… Что сделал Малфой, чтобы Гарри пошел на это? По правде сказать, с учетом увиденного этот вопрос не нуждался в ответе, но Гермионе страшно не хотелось думать, что Гарри мог согласиться на подобное добровольно. Что станется с Роном, если он узнает об отношениях Гарри и Малфоя? А главное — что будет с Гарри, если — да не если, а когда! — об этом станет известно Люциусу Малфою, а следом за ним — Тому-Кого-Нельзя-Называть?
Чертов Малфой! Гермиона метнула быстрый взгляд на слизеринца — и увидела, что он смотрит на нее, чуть улыбаясь. Гермиона нахмурилась. Малфой вопросительно приподнял бровь. Холодное, вежливое, слегка насмешливое выражение лица… Как странно вспоминать, что вчера это же самое лицо…
Гермиона помотала головой. Нет, об этом лучше не думать.
«А она хорошенькая, — думал Драко, глядя на Грейнджер. — И умная. И у нее классные ноги. Сейчас их, правда, не видно, но они классные — я точно знаю. И Уизли красивый, хоть он и Уизли. Ему бы приодеться… Что-нибудь такое, что бы подчеркнуло его мускулатуру. У Поттера отличный вкус, он бы не выбрал в друзья кого попало…»
Гарри…
В последний раз Драко видел его сегодня утром, в восьмом часу, когда чмокнул полусонного любовника в губы и направился в свою спальню, чтобы успеть привести себя в порядок перед заседанием старост. После вчерашней ночи этот процесс занял изрядное количество времени, большую часть которого Драко истратил, пытаясь убрать синяки под глазами. Он спал не больше трех часов.
Вчерашний вечер начался в ванной старост… Драко улыбнулся, подавив желание сладко потянуться при воспоминании о том, что там было… Кто бы мог подумать, что его нежный Гарри окажется таким активным и… агрессивным?
Вообще-то, он собирался потом пойти к себе, чтобы выспаться накануне заседания. Но не пошел. Вечер плавно перешел в ночь, и ее они встречали уже там, в тайной комнате. Гарри выходил из себя, когда Драко называл их приют так. А Драко смеялся над ним.
Всего-то четыре часа тому назад, а соскучился он так, будто прошла неделя. В последнее время они осмелели — или обнаглели — до такой степени, что могли, обогнав все прочих учеников, ворваться в пустой класс зелий и целоваться там за дверью, пока в коридоре не становились слышны приближающиеся голоса. Опасность быть пойманными будоражила кровь и стимулировала не хуже, чем вино в сочетании с Признавалиумом. Они прятались под лестницами, в туалете Плаксы Миртл, за хижиной Хагрида во время уроков по Уходу, в стенных нишах, за оконными шторами… Они не могли прожить друг без друга и пары часов. Во время уроков, не смежных с Гриффиндором, Драко тосковал так, что решительно не воспринимал то, что говорили преподаватели. У него выработалось что-то вроде аллергии ко всему, что не было связано с Гарри. Его тошнило от бессмысленности слов, цифр, действий, не имеющих к Гарри никакого отношения. Он жалел, что не выбрал Прорицания вместо Арифмантики; он хотел бы дважды в неделю ходить на Гербологию и Трансфигурацию, только бы быть с ним…
Зато какой сказкой стал теперь столь нелюбимый раньше Уход за магическими существами! Хагрид (милый, милый Хагрид!) завел привычку через урок отправлять их то в сарай — в погреб, значит, чтобы… эта… мясца там еще… для малышей-та, — то на задний двор — там… водицы бы им, в смысле, — то в хижину за новой порцией розового масла (интересно, заметил ли Хагрид, что его розовое масло заканчивается стремительно быстро, а если заметил, догадывается ли, по какому еще назначению масло это могло быть использовано?) — и они, демонстративно испепеляя друг друга взглядами, отправлялись выполнять поручение. Они старались вернуться как можно быстрее. И все равно, времени на то, чтобы зачерпнуть из колодца пару ведер воды, у них уходило гораздо больше, чем нужно.
На Защите от Темных Искусств они, естественно, не могли позволить себе ничего, кроме взглядов, да и то весьма осторожных, но уж на Зельях отрывались вовсю. Драко придумал потрясающую забаву — стоило Снейпу отойти от их стола, и на пергаменте, где Драко, подобного добросовестному студенту, конспектировал лекцию или выписывал в столбик ингредиенты для зелья, появлялось такое, от чего пергамент, будь он одушевленным существом, должен был покраснеть и сгореть со стыда. Драко мог в подробностях расписать, что он чувствовал во время их последнего раза, или весьма обстоятельно изложить, что бы он хотел сделать с Гарри прямо сейчас, или что бы он хотел, чтобы Гарри сделал с ним… Первое время Поттер смущался дико, потом вошел во вкус и даже сам приложил руку к сочинению их личной Камасутры. Он вообще очень быстро входил во вкус…
Сначала они встречались в тайной комнате ровно в полночь. Потом — в десять часов вечера. Потом стали сбегать сразу после ужина, иногда даже не зайдя в свои гостиные хотя бы для вида.
Ночь была временем их настоящей жизни — досыпали они на уроках. Они ели, болтали, делали домашние задания — не размыкая объятий и даже не одеваясь. Драко возмущался, когда Гарри просил списать, а Гарри смеялся и говорил, что он похож на Гермиону. Чаще всего, конечно, они забивали на домашнее задание — да и как иначе, когда рядом это восхитительное обнаженное тело, мягкая смуглая кожа, пахнущая розовым маслом? А потом они валялись перед огнем, уставшие и счастливые, и Гарри рисовал кончиками пальцев узоры на груди Драко, а Драко зарывал руки в его взъерошенные вихры, и целовал кончик носа и уголки губ, и они говорили, говорили…
— Ты так смотришь на меня, будто хочешь съесть.
— А может, действительно хочу?
— Зайчонок…
— Ой, вот только не надо сюсюкать, а, Поттер?
— Почему? Зайчонок, котенок, солнышко…
— О Боже!.. Типичный пример недобора ласки в детстве…
— То есть?
— Да, психологическая дурь. Ранняя сексуальность бывает у тех подростков, которых в детстве недоласкали родители.
— Тебя тоже недоласкали?
— У нас это как-то не принято…
— В смысле — не принято? Любить родных детей не принято, что ли?
— Нет! Проявлять чувства!
— Глупость какая, — Гарри зарылся лицом в грудь Драко, потом нежно поцеловал его сосок. — Зачем тогда вообще любить? И как ты узнаешь, что тебя любят, если тебе этого не показывают?
— Предполагается, что родители любят своих детей.
— Мало ли, что предполагается. Я бы своих детей из рук не выпускал, наверное, — он вздохнул и погладил грудь Драко. — Чтобы они были счастливы, чтобы у них был нормальный дом… Ты знаешь, я до одиннадцати лет не знал, что такое дом. Такой кошмар — когда ты возвращаешься из школы, где ты никому не нужен, в дом, где тебе не рады… И нет места, которое было бы твоим…
— А что случилось в одиннадцать лет? — спросил Драко, слегка касаясь губами волос Гарри.
— Я приехал в Хогвартс. И я понял, что это за ощущение — когда приходишь домой…
— А я? — Драко, улыбаясь, приподнял Гарри за подбородок. — Даже я не помешал Хогвартсу стать твоим домом?
— Нет, увы. Ты слишком высокого о себе мнения, Малфой.
— Вот здравствуйте! Неужели твой злейший враг не смог отравить тебе существование в твоем доме?
— Жаль тебя разочаровывать, Малфой, но вовсе не ты — мой злейший враг…
— Что? — Драко приподнялся. — Не я?
— А ты как думал? Не ты, конечно. Вольдеморт.
Драко встал, вырвавшись из объятий Гарри.
— Замечательно! Ты меня так обрадовал, Поттер…
Глаза Гарри округлились.
— Драко! Ты что, обиделся? — в зеленых глазах заплясали смешинки. — Господи, впервые вижу человека, способного обидеться на такое! — он встал, подошел к Драко и попытался его обнять. Драко вырвался. — Малфой, ты меня поражаешь!
— Отвали, Поттер.
— О Господи, Драко, да зачем тебе надо быть моим злейшим врагом? Ну ты и фрукт!.. Прямо не знаю, что тебе сказать… — он встал на одно колено и, вытянув руку, торжественно заговорил: — Драко Малфой! Я возненавидел тебя первого взгляда! Никогда еще в своей жизни я не встречал более отвратительно, противного, гадкого существа, чем ты! Клянусь, я буду ненавидеть тебя вечно, пока смерть — желательно твоя, — не разлучит нас! Прошу тебя, будь моим злейшим врагом!
Под конец этой замечательной речи Драко катался по полу, содрогаясь от хохота. Закончив, Гарри напрыгнул на него, и они устроили кратковременную греко-римскую борьбу, плавно перешедшую в иной вид спорта, столь же контактный, но не включенный по необъяснимым причинам в Олимпийские игры.
Разговор о доме продолжился в другой вечер. Гарри сидел, прислонившись спиной к креслу, а Драко устроился в кольце его рук и ног, уткнувшись в книгу. Гарри медленно водил губами по его шее и плечам, что совершенно не отвлекало Драко. Потом Гарри спросил:
— У тебя есть такое место — знаешь, такое специальное место, куда возвращаешься и знаешь, что именно здесь ты должен быть?
— Да, — немедленно откликнулся Драко. — Здесь. В этой комнате.
Он почувствовал, что Гарри улыбается.
— Это как наш с тобой дом, верно? Знаешь, — он вздохнул, — я хочу, чтобы… чтобы мы были вместе. Всегда. Чтобы у нас был дом — твой и мой. Наш. Такой… настоящий дом. Чтобы он стоял где-нибудь, где рядом нет пары сотен точно таких же. Чтобы рядом был сад или даже парк — немного запущенный, с тропинками, ручьями и зверьем. Чтобы у нас была площадка для квиддича, озеро, собаки, кошки, голуби, совы…
— Ежики, — бездумно добавил Драко.
— Что? — дыхание Гарри пощекотало ему ухо.
— Ежики, — Драко чуть развернул голову и коснулся губами подбородка Гарри. — Они жили под полом веранды. Я наливал молоко в миску и ставил им.
— У тебя дома? — Гарри перехватил ртом губы Драко, и потому слова его прозвучали немного неразборчиво. — В Имении?
— Нет, — Драко отложил книгу, решив, что вряд ли он сможет сейчас читать, и развернулся в объятиях Гарри. — Во Франции, в доме бабушки. В Имении у нас нет летней кухни.
— И ежики, — Гарри улегся на спину, устраивая Драко сверху. — И дети.
Драко внимательно посмотрел на Гарри, пытаясь понять, что скрывается в его глазах, но Гарри был занят тем, что увлеченно наматывал на палец прядь платиновых волос, и на взгляд не ответил.
— Ты хочешь детей? — спросил Драко.
— Всегда хотел. А ты разве нет?
Драко погладил его грудь, провел пальцем по шее и по линии подбородка.
— Поттер, тебе когда-нибудь кто-нибудь говорил, что у двух парней не может быть детей?
— Упс! — Гарри улыбнулся. — Ты только что разбил вдребезги мою детскую иллюзию насчет аиста.
— Прости.
— Я пошутил. Я уже давно знаю, откуда берутся дети — мне объяснили близнецы Уизли.
— Я не о том, — Драко уткнулся лбом Гарри в шею и тихо сказал: — За то, что я… за то, что у нас не будет так, как ты хочешь…
— Будет, — возразил Гарри, зарывшись пальцами Драко в волосы. — Все будет, как я сказал.
— И дети?
— И дети. Мы что-нибудь придумаем. Усыновим… Заведем на стороне… — Гарри обхватил ногами бедра Драко и вдруг без предупреждения перевернулся, опрокидывая Драко на спину и устраиваясь сверху. — И воспитаем вдвоем. Мы будем вместе всю жизнь…
— Будем жить долго и счастливо и умрем в один день.
— Точно, — Гарри выпрямился, усаживаясь на бедрах Драко. — Тебе не тяжело?
— Нет, — Драко согнул ноги в коленях, чтобы Гарри мог откинуться на них. Так ему открывался великолепный вид на тело его любовника — изящное, гибкое, стройное, мускулистое, но еще юношески нежное. Драко вытянул руку и провел кончиками пальцев от низа живота до шеи Гарри. Его любовник приподнял черные брови.
— Я чувствую, что кто-то чего-то хочет.
— Как это вписывается в нашу будущую семейную жизнь?
— По-моему, просто великолепно.
Драко вытянул обе руки и прижал ладони к груди Гарри. По лицу гриффиндорца прошла дрожь, он провел языком по губам и закрыл глаза. В правой руке Драко билось его сердце — словно пойманный птенец, трепещущее, испуганное, бесконечно нежное нечто. Теплые ладони Гарри скользнули по его груди, и вот он, преодолевая мягкое сопротивление рук Драко, медленно опустился, и их тела соприкоснулись…
* * *
— Малфой! Малфой?
Резкий звук собственной фамилии грубо швырнул Драко из предоргазменных высот на скучную землю.
— Что?
— Ты за или против?
— За, — решительно ответил Драко. Рядом прыснула Сольвейг. — Что такое?
— Ничего, все в порядке, — улыбнулась девушка. — Спасибо за поддержку, Малфой.
— Пожалуйста, — милостиво отозвался Драко.
— Значит, принято, — Гермиона сердито посмотрела на слизеринцев. — Шестью голосами «против» решено отклонить самоотвод Паркер. Извини, Сольвейг.
— Самоотвод? — шепотом спросил Драко.
— Первый вопрос сегодняшней повестки дня. Я собиралась уйти с поста старосты, и ты только что проголосовал «за», — тихо сообщила Сольвейг. — Где ты витаешь, Малфой?
— О, там так хорошо, — мечтательно произнес Драко. — Только меня прервали на самом интересном месте.
— Второй вопрос на повестке сегодняшнего заседания, — громко сказала Гермиона, одарив слизеринцев очередным сердитым взглядом, — несоответствие…
— Только второй? — пробормотал Драко, впрочем, не стараясь особо понижать голос. — По-моему, мы тут уже полдня сидим…
— Несоответствие Драко Малфоя посту старосты факультета! — яростно закончила Гермиона. Драко вскинул русую бровь.
— Несоответствие, мисс Грейнджер?
— Пренебрежение обязанностями. Запущенная учеба. Отрицательный моральный облик, — отчеканила Гермиона, глядя Драко прямо в глаза.
— Последний пункт нуждается в пояснении, — мягко произнес Драко.
— Двух первых достаточно, чтобы сместить тебя с поста старосты! — рявкнул Рон.
— Брось, Уизли, — сказала Сольвейг. — Как будто ты не знаешь, что Драко — лучший ученик в Слизерине.
— Это не комплимент, — бросила Чоу. Драко улыбнулся ей — победно и издевательски. Рейвенкловка нахмурилась.
— Отрицательный моральный облик, — напомнил Драко. — Я жду пояснений.
Поджав губы, Грейнджер вытащила из сумки ворох газет.
— Нет, это мы ждем пояснений, — сказала она. — По поводу этого.
Осторожно и чуточку брезгливо Драко поднял один из листов за уголок.
— «Хогвартс-сплетня»? — удивился он. — Если не ошибаюсь, третий вопрос повестки дня. И что же здесь пишут?
Он развернул газетный лист и громко прочел:
— «Гриффиндор против Слизерина — игра вничью продолжается». Так, интересное начало.
— Ты намерен это читать? — сквозь зубы спросил Уизли.
— Это газета, — приподнял брови Драко. — Ее читают, насколько мне известно. Не возражаете?
«Гриффиндор против Слизерина — игра вничью продолжается.
Тайны наследных принцев.
Герой Гриффиндора, Мальчик-Который-Выжил, Гарри Поттер, и Принц Слизерина Драко Малфой стали врагами с первой своей встречи. В течение пяти лет лучшие представители главенствующих факультетов Хогвартса вели нескончаемую борьбу — на уроках, в коридорах замка, на квиддичном поле, нарушая все правила и запреты школы и не считаясь ни с чем и ни с кем. Последние наблюдения за „наследными принцами“ обоих факультетов подтверждают — борьба продолжается. Но поле битвы сменилось.
Скольких девушек свели с ума слава и обаяние Гарри Поттера? А скольким являлся в эротических снах сексуальный красавец Драко Малфой? Долгое время всех нас мучил вопрос — почему же принцы до сих пор не выбрали себе принцесс? Кажется, теперь ответ известен.
Достоверные источники свидетельствуют — вот уже почти месяц ни Гарри Поттер, ни Драко Малфой не ночуют в своих спальнях. Это свидетельство, разумеется, весьма заинтересовало бы многоуважаемого Аргуса Филча, доведись ему об этом узнать. Но корреспонденты „Хогвартс-сплетни“, не уповая на помощь смотрителя, провели собственное расследование. И вот что было установлено.
Первое: ни Поттер, ни Малфой не появляются по ночам в Астрономической башне, где, как известно многим поколениям школьников, встречаются все влюбленные парочки.
Второе: ни Поттер, ни Малфой не были замечены в комнатах других старост.
Третье: вечерами Поттер и Малфой всегда исчезают одновременно — из общих ли гостиных или из Большого зала.
Четвертое: за последнее время яростные стычки Поттера и Малфоя практически сошли на нет, хотя в коридорах Хогвартса они сталкиваются едва ли не чаще, чем раньше.
И, наконец, пятое: если куда-то пропадает Поттер, точно в это же время невозможно найти и Малфоя.
Совокупность этих фактов позволяет нам сделать вывод, что „золотые мальчики“ вечно соперничающих факультетов перенесли свои битвы из коридоров школы на любовное ложе. Должно ли нас это удивлять? Пожалуй, нет — известны случаи, когда вражда не на жизнь, а на смерть перерастала в страстное чувство. Но что происходит между Святым Героем и Серебряным Принцем? Неконтролируемая ли это страсть? Животная ли похоть? Или же это светлое и бессмертное чувство, именуемое любовью?
А может, стоит спросить у них самих? Наберутся ли „наследники“ смелости признаться в своих чувствах?
Специально для „Хогвартс-сплетни“,
Стэйси Даймонд.
— Имя для девушки Бонда, — буркнула Сольвейг, отнимая у Драко газету. — С-с-сука…
— Ты знаешь, кто это? — ровным холодным голосом спросил Драко.
— Пенси Паркинсон, и никаких сомнений, — Сольвейг окинула взглядом собрание. — Мечтает о лаврах второй Риты Вритер. А эта гнусь — всего лишь попытка достать тебя, Драко. Месть отвергнутой женщины, — она усмехнулась. — Страшная вещь.
— Объяснись, Малфой, — холодно сказала Гермиона.
— Что он тебе должен объяснять, Грейнджер? — окрысилась на нее Сольвейг. — Почему он уходит после ужина одновременно с твоим Поттером? Ха! А ты уходишь одновременно с Хагридом — почему об этом еще никто не сочинил статьи? Надо подкинуть идейку нашей мисс Манипени.
Неожиданно Драко вспомнил, как два года назад, во время Тремудрого Турнира он третировал Гарри статьями в „Пророке“. Сейчас, глядя на листки, которые втаптывали в грязь все, что ему было дорого, он испытал запоздалое чувство вины.
— Так чего вы от меня ждете? — спросил он, глядя поверх голов сидящих напротив Грейнджер и Уизли. — Чтобы я признался, что встречаюсь с вашим Поттером? — он хотел сказать „трахаюсь“, но вдруг понял, что не сможет применить грубое слово к их отношениям с Гарри. — Даже если это и так, — он холодно взглянул в лицо Гермионы, — почему вы решили, что я вам об этом должен говорить? Насколько мне известно, в этой школе не запрещены романтические отношения между представителями одного пола. Так что ничего аморального я здесь не вижу. Это, — он приподнял кончиками пальцев газетный лист, — желтая пресса. Одни слухи и никакой достоверной информации. Это не основание снимать меня с поста старосты. В чем меня обвиняют? В том, что я — предположительно — кручу роман с Поттером?
— Это правда или нет? — сквозь зубы спросил Уизли.
— Правда это или нет — это мое дело, — огрызнулся Драко. — Почему бы вам не спросить у Поттера? Вы же его друзья!
— Если это правда, — Уизли стиснул кулаки, — я костьми лягу, а узнаю, что ты с ним сделал!
— Что я с ним сделал? — вскинул брови слизеринец. — Что ты имеешь в виду, Уизли? Напоил его любовным зельем? Принудил силой или шантажом? — издевательская улыбка растянула губы Драко. — Считаешь, что другими методами я не могу добиться чьих-то чувств?
— Такая гадина, как ты…
— Рон! — перебила его Гермиона. — Разборки устроишь в другом месте. Итак, несоответствие Малфоя посту старосты — прошу голосовать…
— Нет, — сказала Сольвейг. — Так не пойдет. Этот вопрос вообще нужно снять. Обоснований вы не предоставили.
— Голосование…
— Все проголосуют „за“, просто потому, что речь идет о Драко! — выкрикнула девушка. — Вы бы прежде подумали, кого вы вообще собираетесь предложить на пост старосты взамен!
— Кого-нибудь, кто использует ванную старост по назначению! — рявкнула Гермиона неожиданно для самой себя.
Стало тихо, Рон изумленно смотрел на Гермиону. Драко встал.
— Мне надо выйти, — произнес он негромко.
— Мы еще не закончили, — нахмурилась Чэнг.
— Мне надо выйти, — повторил Драко. Он вдруг почувствовал дурноту и слабость. „Что со мной? Это же всего лишь слова… Это всего лишь Грейнджер… Она что-то видела… Что с того? Что со мной?“
Он встал, машинально сгреб со стола газеты и вышел. Уже на пороге он услышал ядовитое замечание Чэнг: „Очень тонкая душевная организация…“
На лестнице, спускающейся в холл, Драко наконец немного пришел в себя. Сработала вечная привычка анализировать собственное душевное состояние — облокотившись о перила лестницы, Драко попытался понять, что с ним происходит.
А что тут непонятного? То, что принадлежало ему, и было чистым, как бриллиант, схватили грязными руками, заляпали жирными пальцами, повертели, рассмотрели со всех сторон и вынесли вердикт — грязь! Драко стиснул перила пальцами, сдерживая горький комок в горле.
— Эй! — раздалось снизу.
Драко опустил глаза, от неожиданности выпустив из рук газетные листки. Под лестницей, как обычно, взъерошенный, стоял Гарри Поттер. Он смотрел на Драко; за стеклами нелепых очков блестели его красивые, ясные, влюбленные глаза. А листы „Хогвартс-сплетни“ порхали вокруг него, медленно кружась, как подхваченные ветром осенние листья.
И у Драко вновь перехватило дыхание. Он был рабом, влюбленным в свое рабство, вещью, упивающейся своей принадлежностью, а там, внизу, стоял его хозяин, за чей взгляд Драко мог лечь под Хогвартс-Экспресс, или спрыгнуть с Астрономической башни, или вцепиться в горло дракону. Драко затрясло от смеси самых разных чувств — страх, и гнев, и радость, и ненависть, и любовь. Он был пленником — а пленивший стоял под лестницей; он был болен — и у его болезни были глаза цвета чистого изумруда.
Когда он стал не собой, и не Малфоем, и не принадлежащим себе? Когда это стало его величайшим счастьем?
Гарри разбил контакт глаз первым, присел на корточки и стал собирать рассыпавшиеся газеты. Драко, не отводя взгляда от его склоненной головы, медленно спустился по лестнице. Гарри вертел в руках газету; когда Драко подошел, он поднял на него смущенное и чуть усмехающееся лицо.
— Похоже, мы плохо шифруемся, верно?
Драко кивнул.
— Давай скажем им, а, Драко? — Гарри шагнул к нему, неловко обнял за плечи и уткнулся носом в шею. — Давай скажем… Я ненавижу все это — слухи, ложь. Я должен прятать тебя, как будто я тебя стыжусь. А я не стыжусь, нет, нисколько…
— Есть еще мой отец, — тихо сказал Драко.
— Да, — Гарри оторвался от него и выпрямился. — Придешь смотреть игру?
— Нет, — Драко усмехнулся. — Не думаю, что там будет что-то интересное…
— О… — Гарри, растерянно заморгав, отступил на шаг. — Ну, ладно, раз ты так думаешь…
— Дурррак! — прорычал Драко и сгреб ахнувшего от неожиданности Гарри в объятия. Он целовал его щеки, глаза, нос, разметавшиеся вихры волос, а потом, задыхаясь от восторга, счастья и несказанной нежности, впился поцелуем в губы Гарри. Из разомкнувшихся пальцев Гарри посыпались газетные листки.
— Я прошу прощения, что ломаю вам кайф…
Драко прервал поцелуй, не разжимая объятий, и поднял голову. Сольвейг смотрела на них сверху — довольно, смущенно и немного виновато.
— …но наши господа старосты через пять минут будут здесь.
— А ты точно ему не дочь? — неожиданно спросил Драко. Гарри поднял на него удивленный взгляд; Сольвейг заморгала.
— Ты о Северусе говоришь? Ну, мы с ним не разговаривали на это тему…
— У вас привычки общие, — объяснил свой внезапный интерес Драко. Гарри хмыкнул и снова нырнул лицом в плечо слизеринца.
— Тебе нужно идти, — напомнил Драко.
— Еще минуточку, — прошептал Гарри. Драко послушно замер. Волосы Гарри касались его щеки. Под руками вздымалась и опадала грудная клетка. Все было хрупким, невесомым, непрочным… „Я не могу защитить тебя от мира. Я не могу защитить тебя даже от глупых слухов. Мне страшно. А будет еще страшнее, потому что ты — Гарри Поттер, а я в тебя влюблен… оригинал, нечего сказать…
Почему же я так счастлив?“
Когда прошла минута, Гарри мягко выбрался из объятий Драко.
— После игры потащат в Хогсмид, наверное, — он виновато улыбнулся. — Ты подождешь меня?
— Нет, — качнул головой Драко. — Я отловлю Малькольма Бэдкока и оттрахаю его.
Гарри улыбнулся, бросил быстрый взгляд на Сольвейг и пошел к выходу. Там, в дверном проеме, он остановился, глядя на Драко. Солнечный свет обрисовывал его силуэт, пронзал взъерошенные волосы, создавая над головой Гарри нимб.
Святой Поттер. Как бы это насмешило его раньше.
До того, как Гарри стал его богом.
Гарри развернулся и растворился в дневном свете.
Проводив его взглядом, Драко подошел к лестнице. Сольвейг, сложив руки на груди, насмешливо смотрела на него сверху вниз.
— А какие мы произносили пламенные речи, — протянула она.
— Я не сказал ни слова неправды, — заметил Драко.
— Скользкий Малфой.
— Слизеринская ведьма.
Улыбаясь, он остановился у нижней ступеньки лестницы — и вдруг широко раскинул руки, и Сольвейг, не медля ни секунды, слетела к нему в объятия, и он подхватил ее, оторвал от пола и закружил.
— Ты счастлив? — спросила девушка, когда он остановился, чуть пошатываясь от кружения.
— Безумно!
— Это хорошо, — она обхватила его голову ладонями и поцеловала в лоб. — Это очень хорошо.
Мимо прошагали старосты — и Гермиона бросила гневный взгляд на обнявшихся слизеринцев. Это кое о чем напомнило Драко.
— Меня сняли с поста старосты?
— Нет, — сказала Сольвейг. — Была кровавая битва, но я отстояла гордость Слизерина — одна против всех.
— Что я тебе должен?
— Безумную ночь любви.
— Наглая…
— Тогда разреши подсмотреть за вами.
— Паркс, у тебя совесть есть?
— Спросил слизеринец слизеринку.
— Паркс, ты теряешь отличный шанс получить награду, через пять минут я стану злой.
— Да-да, знаю я эту сказку. Тыква — карета, и так далее. Ладно, фиг с тобой, согласна на бутылку коньяка, только хорошего.
— Других не держим. Идешь на игру?
— Да. Непременно. Знаешь, кто лучшие друзья девушек?
— Бриллианты?
— Можно. Но я говорила о геях.
— Спасибо, Паркс.
— Пожалуйста. Чуть что — обращайся.
* * *
„Неправильно. Это совершенно неправильно.
Что ты имеешь в виду? Что он — Гарри Поттер, а тот — Драко Малфой?
А как тебе то, что они оба — парни?!
О Боже… Я с ума сойду!“
— Снитч! Гермиона, снитч! — заорал Рон, прыгая на месте как сумасшедший.
— А мне-то что… — сквозь зубы пробормотала она, но Рон, естественно, не услышал. Сегодня он не играл с командой, потому что Гарри решил, что пора пробовать новых игроков. Так что ворота сегодня защищал второкурсник Эмиль Уотсон.
— Он увидел его! Гермиона!.. Боже мой! Давай, Гарри! Быстрей, Гарри!
„Быстрей, Гарри…“
Ее пробрала судорожная дрожь, когда она вспомнила эти слова, произнесенный другим голосом, с другой интонацией и… о, Господи… в другой ситуации.
„Извращенка. Я извращенка…“
Вот что значит — разум борется с чувствами. Разум, которому Гермиона доверяла безоговорочно, твердил, что ничего хорошего из этой связи не выйдет, что Малфой не способен любить, что он причинит боль Гарри, что надо вмешаться…
А чувства шептали: вспомни его лицо там, в ванной. Вспомни его лицо сегодня, когда он увидел эту мерзкую статью в „Сплетне“. И вспомни, наконец — он нравится тебе…
Кошмарная правда. В этом году на Арифмантике профессор Вектор разбил их на пары, и Гермионе в пару достался Малфой. Два лучших ученика — это было логично.
И оказалось, что Малфой — отличный партнер по работе. Умный. Собранный. Исполнительный. Умеющий погрузиться в работу. Он даже забывал называть ее грязнокровкой.
„Мы могли бы быть друзьями… Мы все еще можем ими стать…“
— Отлично, Гарри! — Рон сгреб ее в объятия. — Он поймал снитч!
— Кто бы сомневался… — задушено проворчала Гермиона. Рон оторвал ее от себя и изумленно заглянул ей в глаза.
— Что случилось, солнышко? Ты чем-то расстроена?
И она растаяла в яркой, незамутненной синеве его глаз, и прижалась к его груди — от него, как и летом, когда он работал в драконоводческом лагере Чарли, а она приезжала навещать его, пахло пылью, сгоревшей травой и раскаленным металлом. Словно и не было трех месяцев осени. Словно опять был жаркий июль, и огромные драконы принимали солнечные ванны и кружили в порывах теплого ветра.
— Ты ведь не разлюбишь меня, если узнаешь, что я извращенка?
— Я тебя еще больше буду любить! — оживился Рон. — А в чем заключается извращение?
Гермиона рассмеялась.
— Скажу как-нибудь.
„Давай подождем, — шепнула она своему разуму. — Подождем и посмотрим, что будет.
И они спустились с трибун, чтобы поздравить с победой команду и Гарри, и с дебютом — юного вратаря.
* * *
Он проснулся на рассвете.
Еще не очнувшись до конца, не осознав, где он и что он, Гарри понял, что лежит под одеялом один. Сейчас это уже не пугало и не вгоняло в тоску, как несколько недель назад, когда он просыпался и не находил Драко рядом, и ему казалось, что вечера, наполненные любовью и счастьем, были всего лишь сном.
Потом он привык, что может проснуться ночью или на рассвете, и Драко не будет рядом. Полусонный, он близоруко шарил глазами вокруг — пока не находил смутный светлый силуэт у камина, или в кресле, или за столом, или на подоконнике. С книгой или с блокнотом в руках. Драко, кажется, вел дневник, но не сознавался в этом, а Гарри не расспрашивал.
Сегодня размытая бледная фигура обнаружилась на подоконнике. Прищурившись, насколько это было возможно, Гарри понял, что Драко читает, устроив книгу на коленях, и что он совершенно обнажен — если, конечно, не считать школьной робы, на которой он сидел. Малфой вообще отличался вопиющим бесстыдством и не находил нужным ни одеваться, ни вообще прикрываться чем-нибудь, пока они были вдвоем. Может, впрочем, никакого особого бесстыдства в этом не было. Но Гарри так не мог.
Гарри осторожно, стараясь, чтобы его пробуждение осталось незамеченным, пошарил рукой вокруг себя. Очков в пределах досягаемости не было, но Гарри заметил знакомые отблески под креслом. Неслышно подвинулся — увлеченный чтением, Драко ничего не заметил, — и вытянул из-под кресла очки.
Теперь он мог видеть своего любовника отчетливо. Драко свесил одну восхитительную голую ногу с подоконника и покачивал ею ‚в такт своим мыслям‘, как он выразился однажды. Другая нога была согнута в колене, на ней, придерживаемая рукой, лежала эта кошмарная толстая книга, которую Драко читал уже больше месяца.
— Никак не могу разделаться, — пожаловался он Гарри вчера вечером. — А все потому, что ты меня постоянно отвлекаешь.
Гарри бессовестно отвлек его и в этот раз.
Волосы Драко были растрепаны, отросшая челка свисала на глаза. Свободной рукой Драко обнимал свою ногу и машинально скользил пальцами вверх-вниз по гладкой белой коже. Безволосой. Гарри долго потешался над этим фактом и требовал от Малфоя признания в том, что он бреет ноги, пока окончательно вышедший из себя Драко не заявил, что это не бритье, а восковая депиляция.
— Зачем? — спросил Гарри. Драко посмотрел на него как на идиота.
— Это красиво, — и сардонически заметил: — Но ты, конечно, можешь ходить как хоббит, если тебе так больше нравится.
Гарри смотрел и смотрел на него, не в силах поверить, что это прекрасное создание — его любовник. Вдруг, четко, как картинка на телеэкране, его взору явилось воспоминание: поезд, купе, распахнутая дверь, и в дверном проеме — три фигуры. Две огромные — по бокам, и одна, тоненькая и маленькая, в центре. Белокурая голова, презрительно скривленные губы, холодные светлые глаза и надменно тянущий слова голос: ‚Это Крэбб, это Гойл. А я — Малфой…‘
— Драко Малфой, — тихо сказал Гарри. Светловолосая голова взметнулась, серые глаза вспыхнули улыбкой и любовью, разбив ледяное видение из пустого, никчемного прошлого.
Драко легко соскользнул с подоконника, не обратив внимания на упавшую робу, забросил книгу в кресло и неторопливо подошел к Гарри.
— Давно не спишь?
— Ты такой красивый, — тихо ответил Гарри, вытянув руку и касаясь пальцами руки Драко. — И ты совершенно замерз. Хоть бы накинул что-нибудь.
— Замерз, — кивнул Драко, забираясь под одеяло. Гарри пробрала дрожь, когда холодное тело коснулось его теплой кожи. — Я хотел замерзнуть.
— Зачем?
— Чтобы согреться, — Драко завозился, устраиваясь в любимой позе — прижавшись вплотную к боку Гарри, головой у него на груди, обнимая любовника за талию и закинув одну ногу ему на бедро.
— Ты совершенно ненормальный, — нежно сказал Гарри. — А на ощупь ты теперь как лягушка.
— Ты развлекался с жабой Лонгботтома? — вскинул брови Драко. — Ты полон сюрпризов, Поттер.
— Еще раз назовешь меня Поттер, и я…
— Ты мне не дашь, я понял.
— Эээ… ну, как вариант.
— Это сексуальный терроризм, ты знаешь?
Гарри рассмеялся, прекратив таким образом бессмысленный, но милый разговор. Лепет. Драко любил и это тоже…
Гарри ласкал его левую руку, водя кончиками пальцев от локтя и до кисти. После долгого молчания, когда Драко уже успел задремать, он вдруг спросил:
— Зачем ты носишь этот браслет?
И он зацепил ногтем широкий браслет из тонкой кожи, охватывающий запястье и часть предплечья Драко, браслет, который ему подарила мама этим летом. Точно такой же она подарила отцу — Драко подумал, что мама, как законченная эстетка, просто не может видеть это уродство на белой малфоевской коже.
Драко приподнялся на локте, чтобы заглянуть любовнику в лицо.
— Я думал, ты знаешь…
— Знаю?
— Просто… ты не спрашивал раньше… мне показалось, ты все понял…
Гарри не ответил.
— Гарри?
Молчание.
Драко зарылся лицом в грудь Гарри. ‚Если тебе показалось, что он все понял, чего же ты боишься?‘ Тихо вздохнув, он поднял обе руки над головой и дрожащими пальцами правой развязал тонкие завязочки на браслете. И повернул руку так, чтобы Гарри увидел внутреннюю сторону запястья.
Гарри судорожно вздохнул.
— Я понял, — произнес он наконец. — Прости.
— Ты прости, — глухо отозвался Драко. Он все еще не поднимал головы, застыв в неудобной позе — лицо спрятано на груди Гарри, скрещенные руки подняты над головой. Он не мог опустить рук — он не знал, как Гарри среагирует, если рука, на которой выжжено это, коснется его. И он не мог поднять головы — он боялся того, что может увидеть на лице Гарри.
Пальцы гриффиндорца оплели его запястья, и Гарри нежно потянул руки Драко вниз и уложил их себе на плечи. Драко немедленно сцепил кисти у него под головой.
— Я бы никогда не подумал, что ты согласишься на такую безобразную татуировку, Малфой, — с ласковой насмешкой в голосе произнес Гарри. Драко сглотнул, глубоко вздохнул и выдохнул воздух — чтобы сдержать внезапно подкатившие к горлу и глазам слезы. — Это больно?
— Очень, — отозвался Драко, от души надеясь, что голос его звучит нормально. — Я думал, это быстро… оказывается, очень долго… Теперь я знаю, что чувствует дерево, когда на нем выжигают рисунок…
Он заметил, что Смертный Знак касается шеи Гарри, и попытался немного отодвинуть руку. Гарри поднял на него слегка удивленный взгляд?
— Что, Драко?
И вдруг он вскрикнул и резко дернул головой, уже сам пытаясь отстраниться от руки слизеринца. Драко собрался было спросить, в чем дело, как все его тело пронизала насквозь острая боль, начало которой было там, в рисунке на предплечье.
Немедленный вызов.
Драко рванулся всем телом назад, прочь от Гарри…, но гриффиндорец понял все еще раньше, чем он сам; он схватил Драко в крепкие объятия и рывком перевернул его на спину, придавив сверху.
— Отпусти! — придушенно выдохнул Драко. — Отпусти, больно!
— Терпи, — прошипел Гарри.
— Не могу! Пусти! Мне надо…
— Дурак! — яростно рыкнул Гарри, еще крепче прижимая Драко к себе. — Ну как ты выберешься? Отсюда нельзя трансгрессировать!
— Я сейчас умру… — от дикой боли у Драко мутилось в глазах. — Нельзя… сопротивляться… Поттер…
— Тихо, милый, тихо, — Гарри прижался губами к виску Драко. — Ну потерпи еще, маленький мой, пожалуйста…
Его рвали на части, вынимали кости, ломали и укладывали на место, вырывали вены, сдирали кожу и хлестали розгами по обнаженным нервам. А потом боль отступила, и ему стало легко, и он понял, что взлетает… и решил, что умирает — что было совсем не страшно, — и его выдернули из тела прочь. Все-таки Господин добрался до него.
— Юный Малфой, — голос звучал как будто бы внутри него. — Я рад, что ты присоединился к нашему обществу… хотя ты и несколько не в форме.
Какой странный звук. Это он так смеется?
— Пожалуй, стоит придать тебе видимый облик.
Мир вдруг прояснился. Драко увидел комнату — очень запущенную гостиную, где горел камин, а на драном каминном коврике лежала огромная толстая змея, свернувшаяся кольцами. А еще там было кресло, в котором сидел его Господин.
Драко, насколько мог, оглядел себя. Полупрозрачная фигура — привидение ученика из факультета Слизерин: черная, застегнутая на все пуговицы роба, форменный значок, галстук в серебристо-зеленую полоску, аккуратно зачесанные волосы.
Интересно, чьих мыслей это проекция?
Хотя какая разница? Хорошо, что он не предстал перед Господином так, как он выглядит сейчас на самом деле.
— Это проекция твоих мыслей, юный Малфой, — сказал Господин. — И как же ты выглядишь сейчас на самом деле?
‚Он читает мои мысли!‘
— Разумеется. Как иначе можно общаться с духом?
‚О Боже, нет!..‘
— А что такого в твоих мыслях, что я не должен их знать, юный Малфой?
‚Ничего, пусто, космические дали, астральная пыль…‘
— Интересно… Ты заставил меня ждать, Драко. Пока ты столь яростно сопротивлялся вызову, я успел пригласить еще одного моего друга, — он протянул руку, как хозяйка на светском приеме, собирающаяся представить одного гостя другому. — Милая семейная встреча.
Люциус Малфой — точнее, призрак его, такой же аккуратный, как и призрак Драко — возник из пустоты и встал за креслом Господина.
— Бестелесное присутствие. Великая вещь — особенно когда мои друзья по каким-либо причинам не хотят меня видеть. Почему же ты не хотел меня видеть, Драко?
‚Я ни о чем не думаю, ни о чем… Господи, еще час назад все было так хорошо…‘
— Верно ли я тебя понял, мой юный друг? Ты проводишь с кем-то ночи, полные любви? — ядовитый сарказм, прозвучавший в змеином голосе, показался Драко ударом по лицу. — И кто же это? Девочка? Мальчик?
Он так старался ни о чем ни думать. Отключиться… отключиться…, но на что? На ощущения тела в сильных теплых руках? Так я выдам его…
— Так это мальчик. Почему я не удивлен? Что же это за мальчик? Да и мальчик ли?
‚Правильно, правильно… в верном направлении…‘
— Пытаешься отвести след?
‚Не думай, не думай…
Легко сказать… Как можно не думать о том, о чем запрещаешь себе думать? Как та история о белом медведе… Не думать о белом медведе… Белые медведи… Две тысячи белых медведей сплавлялись по талому льду, от льдины кусок откололся, и первый медведь потонул. Одна тысяча девятьсот девяносто девять белых медведей сплавлялись… ‘
— Это не лучший образец поэтического творчества, юный Малфой.
‚А наплевать! Одна тысяча девятьсот девяносто восемь белых медведей…‘
— Думаешь скрыть свои мысли, мальчик? Что же такого в твоем любовнике, что ты так тщательно его прячешь?
‚Одна тысяча девятьсот девяносто шесть белых медведей сплавлялись по талому льду…
Какие медведи, Малфой, что ты несешь?
Уйди, уйди, уйди из моей головы, он найдет тебя! От льдины кусок откололся, и восьмой медведь… ‘
— Кого ты прячешь от меня, Драко? Кто так боится меня?
‚Одна тысяча девятьсот восемьдесят девять белых медведей сплавлялись…‘
— У меня есть два варианта. Мне их назвать?..
“…От льдины кусок откололся, двенадцатый медведь потонул… »
— …Или ты все же скажешь сам?
«…сплавлялись по талому льду, от льдины кусок…»
— Империо Спирито!
Никаких медведей. Осталась блаженная пустота, и обещание полного счастья и душевного покоя — надо лишь слушать и выполнять то, что тебе говорят. За тебя все решат… все сделают… со всем разберутся…
— Драко Малфой. Назови мне имя своего любовника.
«Драко».
Я знаю этот голос.
«Не слушай его, Драко».
Ты не понимаешь, я должен.
«Ты не должен. Ты сам по себе. Он не твой Господин».
А кто?
«Никто».
Ты…
«Я с тобой. Я люблю тебя».
Я слушаю тебя.
«Я люблю тебя».
— Назови мне имя своего любовника.
Голос вне его разума, но все же слышен:
— Люциус. Ты его научил?
Ответа он не слышит.
— Круцио Спирито!
О, до сих пор он не знал боли! Словно острые ножи в крови… Яд под кожей… Огонь в нервах…
Тихо, милый, тихо…
Нежные прикосновения. Губы. Язык. Руки. Его тело, оставшееся вне этого кошмара, там, где горел камин, и в воздухе запах дыма смешивался с запахом розового масла и секса, донесло до корчащейся от боли души ощущение этих лечащих касаний.
На шее, из которой когтями драли позвонки.
На губах, которые прижигали льдом.
На груди, которую резали тысячью ножей.
В сердце, из которого пили кровь.
— Кто твой любовник, Драко? Стоит ли он этих мук?
«Он стоит и большего…»
— Фините Инкантатем!
«Спасибо тебе».
— Люциус. Приведи мне его — во плоти.
Ответа он не слышит.
— Либеро Спирито.
Драко очнулся. На него, до краев полные страшной тревогой, смотрели зеленые глаза.
— Драко, любимый, родной, ты как?..
Драко затрясло. Издав короткое судорожное рыдание, он мертвой хваткой вцепился в плечи Гарри, вжимаясь в него, насколько это было возможно. Руки Гарри — такие надежные, такие теплые, — гладили волосы, плечи, спину. Он сел, прижимая Драко к себе, покрывая поцелуями его лицо, куда попадали губы, и при этом ухитрялся шептать что-то на ухо Драко, из чего тот разобрал только «любимый… солнышко… мальчик мой…»; но ему и не надо было слышать, чтобы знать, что шепчет Гарри. Боль и ужас оставили его; он обмяк в руках Гарри, и слезы потекли по лицу. Гарри шептал и шептал, и сцеловывал его слезы, и наконец Драко успокоился, и расслабился, и Гарри мягко уложил его на спину и прилег рядом, опираясь на локоть, обнимая любимого…
— Спасибо, — хрипло произнес Драко наконец.
— Я люблю тебя, — ответил на это Гарри. Это было сказано так просто — Драко никогда не думал, что кто-то может так просто произнести эти заветные слова. Но он верил Гарри. Как он мог не верить?
— Я обещаю тебе, — огромные зеленые глаза смотрели прямо в миндалевидные серые, и некуда было деться от этого твердого неумолимого взгляда. — С тобой ничего не случиться. Никогда. Я никому не позволю обидеть тебя. Я обещаю тебе.
Как он мог не верить?
С тихим полувздохом-полустоном Драко привлек Гарри к себе и поцеловал. Гарри понял этот поцелуй правильно.
Душевные раны надо было лечить, и было только одно достаточно надежное средство. Так, во всяком случае, им обоим казалось.