Море.

Leaves' Eyes — Ankomst

Лавкрафт не любит море с его темной водой и отражением грозовых туч. Но море любит его и сегодня стремится обласкать тело не только накатывающей волной, но и порывом ледяного ветра.

Они сидят в черных волнах по пояс — вдвоем, тесно; иногда их почти опрокидывает на спину, топит в ледяной толще; драгоценные доли секунд уходят на то, чтобы прекратить бороться, прекратить искать воздух и покорно качнуться сначала приливом, потом отливом.

Лавкрафту это не мешает. Ему ничего не мешает. Кажется, что ни холод, ни воздух ему не нужны совсем — это пугает его любовника, и тот иногда смотрит в бесстрастное лицо с испугом.

Черная острая галька впивается в ноги, бедра, царапает тело, брошенная морем, как оружие убийцы. Воздух и вода холодные, но они упорно не уходят, продолжая сидеть почти неподвижно.

Теплое тело в его руках отчаянно ищет тепла, но он холодный. Кожа белая, гладкая. С таким же успехом можно жаться к мраморной статуе и целовать ее ничем не согреваемые уста в попытке вдохнуть жизнь.

Но разница есть. У статуй не бывает таких длинных волос, которые мокрые, и соленые, и вьются, обвивая руки, ноги, горло, как шелковые водоросли, как черные и блестящие путы.

Он прижимает к себе По с посиневшими губами и тенями под глазами, промерзшего, продрогшего, онемевшего. Держит пальцами его лицо, его подбородок. Другой кистью ерошит влажные волосы.

Лавкрафт каждым движением будто говорит о своем равнодушии и отстраненности. Но По видит что-то кроме этой маски. Что-то за ней, под ней. Видит, страшится и не смеет вдохнуть глубже необходимого, а сердце его упорно проталкивает ледяную кровь по сосудам, стараясь сохранить искорку тепла, отыскать хоть что-то живое.

Соль на губах, попав в ранки, причиняет боль — и Аллан скулит. У поцелуя вкус моря, йода, водорослей, беспощадности и неотвратимой судьбы. Говарда не заботит сдавленный звук, когда он проталкивает язык дальше в едва-едва теплый рот. И взметнувшийся испуганной птицей пульс. И хрипы.

Он гладит щеку, и любит тепло-замерзшего По в своих объятиях странной, страшной, непонятной никому кроме самого По, любовью.

Если Эдгар и умрет — то только от его рук, губ, поцелуев, ласк. Останется жить — тоже в его руках, его милостью. Послушный, абсолютно подавляемый, идеально-кукольно-марионеточный, не смеющий перечить, противопоставлять.