В детстве всё незначительное кажется колоссальным, а все колоссальное - незначительным. В детстве мы верим в самые бессмысленные вещи и упрямо отвергаем реальность. Мы зарекаемся, утверждая, что в жизни такого не случится. Когда моей сестре было десять лет, она изо дня в день повторяла: не буду курить, пить и любить. Ха! Сейчас ей четырнадцать. Старые убеждения в прошлом. А мне двадцать два, и мои убеждения и юношеский максимализм тоже где-то "там".
В детстве любовь казалась мне жутким абсурдом. Как это - влюбиться в мальчика? Поцелуи - жуткая гадость! Это по меньшей мере неловко, стыдно. Как можно променять мамочкины блинчики на... Господи, ну чего такого особенного может быть в мальчике? Homo sapiens, не более. Конечно, с мальчиком можно поиграть в футбол, в приставку, помахать палками, пока не выбьешь глаз. Не более.
На четырнадцатом году моей жизни родители решили, что самое время выбрать за меня профессию. Медицинский показался им самым стабильным вариантом. Вы скажете: зачем думать об этом за два года до выпускных экзаменов, и почему это ты позволила принять за себя решение? Отвечу на первый вопрос излюбленным изречением мамы. «Про будущее надо думать заранее так же, как собирать сумку в школу с вечера!» Что касается второго, то однозначно могу утверждать одно: я пыталась! Каждую чёртову субботу, когда мы с мамой и сестрой занимались уборкой, я заводила разговор о призрачном будущем. Но заканчивалось все это предсказуемо и одинаково - ссорой. И поначалу меня выводила из себя эта ситуация. Ещё и Алиса подливала масла в огонь, поддакивая маме, напоминая ей, что у меня переходный возраст. Это клеймо переходного возраста из уст сестры звучало примерно так: ты чудовище! Мы ругались каждую неделю, и к весне я научилась молчать. Я молчала, выслушивая маму. Молчала, терпя пронзительные взгляды шестилетней рыжеволосой бестии, которой всё же досталось больше, чем мне: родители решили, что меня с братом они упустили, так хоть из Алисочки что-то да выйдет. Сестрёнку отправили в государственный пансион.
Итак. К весне родители твёрдо решили, что если идти, то до конца. Потому мне было велено готовиться к переводным экзаменам в лицей в класс с химико-биологическим уклоном. Интригующе. Помимо основных экзаменов я должна была сдать химию и биологию. И если с биологией у нас хоть как-то ладилось, то с химией у меня было меньше шансов, чем с Киану Ривзом.
Бабушка, руководствуясь самыми добрыми намерениями, нашла мне репетитора. Я же не знала, куда направить свою неконтролируемую злость, которая с некоторых времен начала пугать. Моё хрупкое ощущение свободы обратилось в пепел. Откуда бралось это негодование? Ведь свободы, которую я ценила больше всего, у меня никогда не было и не будет.
Тем не менее, жарким апрельским вечером я направилась к репетитору по химии. Кроме таких прекрасных чувств, как негодование, ярость, нежелание повиноваться и тошнота, вызванная не совсем свежим йогуртом, по мне горячим песком сыпался страх. Я любила людей... в глубине души, где-то очень глубоко. Особенно я любила людей в том случае, когда они находились на расстоянии не менее пяти метров. Любила наблюдать за ними в автобусе, на улице, запоминала внешние черты, манеры, детали одежды, но разговоры, а уж тем более знакомства ни в коем случае не входили в мои планы. В присутствии человека апогеем моих возможностей были неуверенные кивки головой и неразборчивые жёваные фразы «а-ля Эллочка-людоедочка».
Я заходила всё глубже во дворы. Красивые многоэтажки сменились серыми «хрущёвками». Дышать стало тяжелее. Мало того, что близился час расплаты, так еще и воздух стал жарче. Я без конца мяла подол бордовой юбки в пол. Эта несчастная тряпочка придавала мне уверенности. Юбка вообще-то принадлежала маме, которая поначалу причитала, что нехорошо приватизировать чужие вещи, но потом попросту смирилась.
По привычке я посмотрела на ладошку. На потной коже виднелись бледные крестики, буковки. Дурная привычка разрисовывать руки. Адрес почти стерся. Дом 2, квартира 2... 7? Я закатила глаза, направилась к нужному подъезду. Домофон, видимо, не работал. Стальная дверь была раскрыта настежь и подпёрта камнем.
Поднявшись по лестнице, я поняла, что если здесь и есть 27 квартира, то находиться она будет на пятом этаже. Раз ступенька, два ступенька. Только оказавшись на площадке заветного этажа, я увидела ту самую дверь. Чёрная, обитая чудовищным дерматином, она пугала. Я в нерешительности сделала шаг назад, затем всё же подошла, направила указательный палец в сторону звонка, однако подушечке пальца не суждено было коснуться маленькой кнопочки. В квартире послышался грохот, в дверь что-то заскреблось. Тишину пронзил собачий лай. Я в ужасе отскочила назад, не рассчитав, что сзади начинался лестничный пролет. Адреналин притупил боль, которую я должна была почувствовать, скатываясь кубарем вниз.
Чёрная дверь приоткрылась. Под задорный лай из квартиры вышел коренастый крепкий мужчина, придерживая за поводок огромного чёрного лабрадора. Мужчина смерил меня презрительно-насмешливым взглядом.
- Юная леди, разве Вам не говорили, что валяться по грязным подъездам, это удел людей, злоупотребляющих алкоголем и наркотическими веществами, - произнёс он хриплым низким голосом.
- Я вообще-то...
Я вообще-то не знала, что сказать. Любой диалог с незнакомцами вызывал ступор, а уж когда в незнакомце процент наглости превышал допустимый, тогда я априори молчала, скованная неловкостью. Мужчина стоял, крепко удерживая вырывавшегося лабрадора. Я тогда поняла, что у этого человека самые отвратительные глаза на свете: ужасные карие, окруженные мутной дымкой. А темноватые веки отнюдь не делали их привлекательней. Я привстала, откинула волосы и гордо произнесла:
- Я вообще-то заниматься химией пришла!
Мужчина сжал слегка тонкие губы, отчего тёмная с лёгкой серебристой проседью щетина заиграла на лице. Я про себя отметила, что без этой нелепой поросли на лице он выглядел бы лет на двадцать пять, а не на все сорок.
- Ага. Я смотрю, ты очень торопилась. Начнём с простого...
Я сразу подумала: с чего можно начать, стоя на лестничной клетке?
- Выгуляй мою собаку, - сказал он, спустившись ко мне и вручив поводок.
- Что, простите?
Договорить я не успела: лабрадор рванулся в сторону, потащив меня за собой.
- А... что? Куда? Зачем? - выкрикнула я.
Собака вырывалась, мотала огромной головой, прыгала.
- Её зовут Тини. Если не хочешь, чтобы я называл тебя так же, поторопись. У вас полчаса.
Я взрывалась от ярости. Просить выгулять свою псину и проводить интерпретации с моим именем?
- Меня вообще-то... - попыталась исправить я.
- Твоё имя в списке важных для меня вещей находится где-то между особенностями ухода за мадагаскарскими тараканами и процессом спаривания морских котиков.
- Хоть бы имя другое придумали! - упрекнула я, оценивая комичность ситуации.
- А так проще запомнить, Тини. А теперь schneller, schneller! На свежий воздух!
- А химия?
- Чтобы через полчаса ты и этот кусок медвежатины были у этой двери!
Тини потянула меня к выходу из подъезда. Двор был залит солнечным светом. Запах весны превратил мои мысли в суп-пюре. Я думала о кабачках на ужин, о том, какая взбучка ожидает меня за грязную юбку, о том, какой идиот этот репетитор, и о том, как это невероятно гулять с его собакой вместо того, чтобы сидеть в душной квартире за химией.
Апрель выдался настолько жарким, что к его концу зацвела сирень. Я присела на корточки, подобрала веточку этой самой сирени с асфальта. Маленькие цветочки покрылись пылью, но аромат не исчез. Тини воспользовалась моментом слабости, направив свою огромную тушку на меня. Слюни закапали на руки, холодный нос упёрся в ладонь.
- Эх, хорошо живёшь, слюнявчик. Ни тебе школы, ни тебе уроков, ни репетитора... Чёрт!
Я вскинула руку с часами. Химик дал мне полчаса, а я, грешница бессовестная, уже десять минут, как опаздывала. Конечно, ни органика, ни неорганика меня не прельщали, однако инстинкт самосохранения подсказывал: лучше со всех ног бежать обратно.
В общем-то, я опоздала. Репетитор, имя которого по-прежнему было неизвестно, поджидал уже давно.
- Итак, неудачная последовательность нуклеотидов, первый урок: полчаса - это когда большая стрелочка проходит шесть больших делений.
- А Вас как зовут?
- Ты вообще чем меня слушаешь?
- Господи, - пробурчала я.
- Чего это ты такими фразочками раскидываешься? Бога нет, смирись, смертная.
Он начинал опредёленно раздражать. Мелочь, а задело. Я вспомнила, как папа водил меня в детстве в церковь. Я с большим трудом выдерживала службу, всё дёргала отца за рукав и ныла, пока он не брал меня на руки. Исповедоваться мне не нравилось. Огромная очередь тянулась на эту самую исповедь, батюшка задавал вопросы без желания узнать ответы на них, хотя и мне не очень-то хотелось что-то рассказывать чужому человеку. Зато нравился сухой хлеб и терпкий привкус вина из маленькой золотой ложечки. Уже года два, как я не верила во всё это, но ведь папа верил.
- Ой, а Вы откуда знаете?
- Да какая разница. Веришь в Бога, не веришь, а справедливость для всех одна, и ты опоздала.
Борец за справедливость. Ха! Он мне показался саркастичным лицемером. Не нравятся мне лицемеры.
