Теодор Драйзер - Стоик

44

Хотя Беренис была далеко не уверена, разумно ли продолжать дружбу со Стэйном, укреплению этой дружбы отчасти способствовал сам Каупервуд, который отнюдь не спешил возвращаться. Он уже сообщил — причиной этому была Лорна, — что до исхода президентских выборов не сможет вернуться в Лондон. Если же, предусмотрительно добавил он, ему придется задержаться надолго, он вызовет Беренис к себе в Нью-Йорк или в Чикаго. Письмо это наводило на размышления, но подозрений не вызывало. И, может быть, все так бы и обошлось, если б не газетная заметка, вырезанная Эйлин и дошедшая до Беренис примерно через неделю после ее разговора со Стэйном. Как-то утром, разбирая почту в своей спальне, выходившей окнами на восток, Беренис увидела простой конверт, адресованный на ее нью-йоркскую квартиру и пересланный в Прайорс-Ков. В нем оказалось несколько фотографий Лорны Мэрис и газетная вырезка — заметка из светской хроники. Эта заметка гласила: «Во всем городе только и говорят, что о всемирно известном архимиллионере и его последнем увлечении — популярной танцовщице, звезде сезона. Если верить слухам, эта история носит крайне романтичный характер. Говорят, что сей джентльмен, прославившийся своими успехами на финансовом поприще в некоем городе на Среднем Западе, а также своей слабостью к молодым и красивым девушкам, встретил в одном из отдаленных городов нашей страны очаровательнейшую представительницу балетного искусства, ныне звезду сезона, и будто бы одержал над ней мгновенную победу. Хотя сей меценат и очень богат и, как всем известно, не жалеет денег и осыпает дорогими подарками тех, кому посчастливилось привлечь его внимание, — он все же не потребовал, чтобы балерина ушла со сцены и последовала за ним в Европу, откуда сам он недавно возвратился в поисках капиталов для задуманного им предприятия. Пожалуй, наоборот: он настолько увлечен, что, по всей видимости, позволил уговорить себя остаться здесь. Европа зовет его, но он отложил завершение крупнейшего в своей жизни финансового начинания, чтобы всласть понежиться в лучах недавно открытого им светила. Напрасно франты в шелковых цилиндрах толпятся у артистических подъездов, — частный автомобиль уносит предмет их поклонения к таким радостям и восторгам, о которых мы можем только догадываться. Во всех клубах, ресторанах, барах только и разговоров, что об этом романе. Чем он может кончиться — предугадать, разумеется, невозможно. Несомненно одно: Европу нельзя заставлять ждать до бесконечности. Пришел, увидел, победил!» В первую минуту Беренис была не столько шокирована, сколько удивлена. Восторженное преклонение Каупервуда, то огромное удовлетворение, которое он как будто находил в ее обществе и в своей деятельности, — все это давно усыпило ее сомнения: казалось, в ближайшем будущем ей ничто не угрожает. Но, изучая фотографию Лорны, она сразу заметила, сколько чувственного огня в этой новой фаворитке Каупервуда. Неужели это правда? Неужели он нашел другую — и так скоро? Нет, этого она ему ни за что не простит. Каких-нибудь два месяца назад он называл ее самой прелестной женщиной на свете и говорил, что ей-то уж меньше чем кому-либо следует опасаться мужского непостоянства или соперничества женщины. И вот, однако, он все еще в Нью-Йорке, где ничто не удерживает его, кроме Лорны. И еще хочет провести ее болтовней о президентских выборах! Мало-помалу холодная ярость овладела Беренис. Ее голубые глаза стали как льдинки. Но в конце концов здравый смысл снова пришел ей на помощь. Разве не в ее власти пустить в ход самое острое свое оружие? К ее услугам Тэвисток — он хоть и хлыщ, но занимает столь видное положение в свете, что его вместе с матерью часто приглашают даже ко двору. Да не только он, есть и другие, — откровенно восторженные взгляды многих и многих видных и интересных мужчин в этом новом для нее обществе красноречиво говорили: «Выбери меня — я того стою!» И, наконец, есть еще Стэйн. Впрочем, сколько бы Беренис ни злилась на Каупервуда в эти первые минуты, какие бы планы ни строила, ей и в голову не приходило предпринять какой-либо отчаянный шаг. В конце концов он дорог ей. Они оба успели почувствовать и понять, как необходимы они друг другу. Она не знала, как отнестись к этой измене, она была поражена, уязвлена, злость так и кипела в ней, но пойти на разрыв она не решилась бы. Разве сомнение в том, удастся ли ей удержать его, заставить его забыть прежние привычки и влечения, не волновало ее частенько и раньше? В глубине души она допускала, была почти уверена, что это ей не удастся. В лучшем случае сходство характеров и общность интересов, надеялась она, помогут им сохранять если не нежные, то хотя бы выгодные обоим отношения. А теперь… Неужели ей придется сознаться себе — и так скоро, — что все рухнуло? Нет, не может быть! Не так она представляла себе свое будущее и будущее Каупервуда. Ведь до сих пор все было так чудесно… Она уже написала Каупервуду о приглашении Стэйна и намеревалась дождаться его ответа, а пока что не говорить насчет поездки в Трегесол ни «да», ни «нет». Но теперь, когда перед ней такое доказательство неверности Каупервуда, — решено: как бы она ни сочла нужным вести себя с ним дальше, она примет приглашение его светлости и будет всячески поощрять его ухаживания. А там видно будет, как поступить. Любопытно, что-то скажет Каупервуд, когда увидит, как увлекся ею Стэйн. Итак, Беренис написала Стэйну, что матушка чувствует себя лучше и ей полезно было бы сейчас переменить обстановку, а потому она с радостью принимает его вторичное приглашение, полученное всего несколько дней назад. Что до Каупервуда, она пока не станет больше писать ему. Она отнюдь не собирается держать себя со Стэйном так, чтобы вызвать нежелательные разговоры, и поездка эта не должна привести к разрыву с Каупервудом. Надо выждать и посмотреть, как подействует на него ее молчание.