Огонь горел. Вода в котелке кипела. Каша варилась. Пес спал. А я пыталась понять, зачем с ним связалась. Жалко стало? Пора бы усвоить, Эйо, что жалость никого еще до добра не доводила. Возможно, раньше, до войны, в ней был какой-то смысл, но тебе ли не знать, насколько все изменилось. Вот что с ним делать? Сидеть, гладить по головке и рассказывать сказки о том, как все наладится чудесным образом? Сопли вытирать? И водить за ручку, пока видеть не начнет. А если начнет, то где гарантия, что, увидев твое личико, заглянув в глаза, он просто-напросто не свернет тебе шею? Он меня человеком считает... скорее всего считает человеком. Но я-то альва. Наполовину. Отражение в яме показало, что указанная половина за день не исчезла. Узкое лицо с чрезмерно длинным по человеческим меркам носом. Резко очерченные губы. Характерный разрез глаз. И единственной уступкой маминой крови - пара родинок на левой щеке. Бабушка вечно пыталась их запудрить. И волосы уговаривала перекрасить, мол, светловолосых альв не бывает. Ей казалось, краска и пудра мигом все проблемы решат. Хорошо, что бабушка не дожила до войны. А лицо... какое бы ни было, но на рабском рынке за меня дадут неплохую цену, особенно с учетом некоторых нюансов. А может ну его? Пойти, продаться... попаду в хороший дом, буду жить на всем готовом дорогой игрушкой, редкой птичкой, которая особо бережного обращения требует. И ни забот, ни хлопот... ...если не прирежут, пытаясь создать Источник, что куда более вероятно. Следовало признать, что я сама себе ходячая проблема, а еще и пес. Как быть? Раздевшись, я нырнула в черную воду с головой. Холодно. До того, что дыхание перехватывает. Но холод, рожденный родниками, сменяется благословенным теплом. Я расслабляюсь, позволяя тончайшей сети пузырьков опутать себя. С водой мы всегда умели найти общий язык. И сейчас она отозвалась на прикосновение упреком: ...злое думаешь. Как уж получается. Я коснулась топкого вязкого дна - пальцы провалились в илистую подушку, а ладони уперлись в осклизлые стены бочага. Вода ласкала кожу, и постепенно я успокаивалась. Мысли становились неспешными, ленивыми, как рыбина, которая поселилась на дне бочага. Она не показывалась, лишь изредка касалась ног, царапая тяжелой чешуей. Да, пес будет мешать. Он слишком приметный, а в этих краях собак ненавидят искренне и люто. Кто бы не вывел его сюда, он хотел одного - чтобы пес умер, и смерть эта была бы мучительна. А я помешала. И чем это грозит? Если поймают, убьют обоих... что еще? Ему нужна одежда - от его лохмотьев, даже если постирать и зашить, проку мало. Обувь. Кормить придется, а я себя с трудом прокормить могу, он же втрое крупнее и болен. Быстро идти не сможет, и вообще не уверена, сможет ли... а мне нужно попасть к Перевалу до наступления зимы. Я чудом пережила предыдущую и вряд ли получится повторить подвиг. Если застряну здесь, погибну сама. Самое разумное решение - оставить его здесь. Тихо собраться и уйти... или дать сонного зелья, он выпьет из моих рук. Уснет. И просто перестанет быть. Это тоже своего рода милосердие. Но почему мне тошно от одной мысли о подобном милосердии? ...не думай о плохом. Не слушай лес. Вода подтолкнула меня к поверхности. Не буду. Попытаюсь о хорошем. Что у нас есть? Пес одна штука. Чистокровный. Из Высших. А эти своих не бросают. На то, что ко мне проникнутся любовью и благодарностью рассчитывать не стоит, но к долгу крови Высшие относятся серьезно. И если все-таки выживем, то... я попрошу награду, такую, чтобы хватило на жизнь. Вдруг да окажется, что брат не лишком-то счастлив внезапному моему воскрешению. Ну да, с чего ему меня любить? Он - наследник, будущий райгрэ, вожак... или уже не будущий, а состоявшийся, как-никак семь лет не виделись. Я - позор рода... точнее, позор - моя матушка, а я так, живое свидетельство глубины ее падения. Во всяком случае, пока еще живое, а там - видно будет. Главное, что деньги мне всяко пригодятся. Прогонит брат, куплю себе домик в деревне. Огород заведу. Стану овец лечить, коров... поля заговаривать. Чем не радужная перспектива? Будем считать, что с мотивами своих алогичных поступков я разобралась. Вода зажурчала. Смеется? Пускай. Она, в отличие от леса, легкая. Ей корысть непонятна, вот и сочиняет для себя собственные истории. ...ниже по течению мучной орех растет. - Знаю, я видела, - зачерпнув горсть, я позволила каплям стекать по коже. Вода любит ласку. И мои волосы растащила по прядкам, украсила воздушными пузырьками, еще и тонкие стебельки травы вплела. - Орехи только-только появились. Им еще месяц зреть. ...прошлогодние. Большие. Много. Значит, минимум больше двух. И мне следовало бы самой подумать, что не все плоды прорастают. - Спасибо. Вода нежно лизнула в щеку. - И я тебя люблю. Распластав собачье тряпье, к которому и прикасаться было противно, на дне ручья, я придавила его камнями. Вода вымоет грязь, или точнее сменит одну на другую, но глину я позже выполощу. Главное, чтобы высохло за ночь. Вот не отпускало меня ощущение, что скоро мне предстоит распрощаться с оврагом. Впрочем, пока хватало дел насущных, которые - лучшая помеха мрачным мыслям. Пес уже проснулся... надо все-таки назвать его как-нибудь, а то неудобно разговаривать, на пса еще обидится. Он сидел в куче листьев и вертел головой. - Я здесь, - я подходила, стараясь наступать на все ветки, чтобы он слышал. Судя по запаху, обед был готов. Надеюсь, пес не станет отказываться, потому что мяса при всем моем желании я ему не найду. Пес наблюдал за мной, словно мог видеть. А глаза-то опять гноем затянуло... и значит, пойду я не только за мучным орехом. Неподалеку рос старый дуб, который не откажется поделиться корой. Ромашку и мать-и-мачеху на берегу видела. Где-то рядом была и таволга... Как обычно, что найду, то и мое. Вот и миска пригодилась, не зря же я ее столько времени на себе тащила, стеклянную, с узором из белых лилий. Миску я оставила себе, а рядом с псом котелок поставила. И единственную ложку в порыве благородства отдала. Ему, небось, без ложки совсем непривычно, а мне руками вкуснее даже. - Вот, - я провела его пальцами по краю котелка. - Только осторожно, горячее пока. Подожди, пусть остынет немного. Ожидание давалось ему нелегко. Пес склонился над котелком, вдыхая запах, и выражение лица у него было таким, что я губу прикусила. Нельзя так с ним. И отвлечь вряд ли получится, но попробовать стоит. - Как мне тебя называть? Я понимаю, что не могу спрашивать родовое имя... Повернул голову, но при этом лег так, что стало ясно - котелок не отдаст. Я и не собиралась забирать, просто... в лагере тоже любили шутить. По-всякому. - ...но мне как-то надо к тебе обращаться. - Оден. - Эйо. - Помню. Радость. Надо же, а я и не думала, что он тогда был в состоянии понимать что-либо. Он же вновь повернулся к котелку. Зачерпнул варево. Подул. Попробовал. - Когда ты в последний раз ел? - Давно. И вкус ему безразличен. И ложка не нужна. Я ведь помню себя, когда впервые оказалась по ту сторону ограды, когда поняла, что могу наесться досыта, и уже неважно было, что в миске, главное - горячее и много. В Храме были хорошие дрессировщики, знали, что мясная каша в тот момент эффективнее хлыста и угроз. Да и чего будет бояться тот, кто еще вчера стоял на пороге смерти. И позавчера. И за день до этого? За проклятую бездну дней? Разве что подавиться едой, такой долгожданной, обильной, которую глотаешь, не жуя, движимый одной мыслью - утолить, наконец, голод. И ласковый укоряющий взгляд Матери-Жрицы сдерживал лучше угроз. Нам так хотелось ей понравиться, но не потому, что она красива и милосердна, но потому что стоит у котла. И значит, от нее зависит, будет ли добавка. Пес был умнее. Он ел аккуратно, тщательно разжевывая сечку, которая после варки не стала мягче. Котелок вылижет до блеска, тут и думать нечего. Главное, чтобы эта еда впрок пошла. Меня от жадности рвало. Да и не только меня... - Оден, - все же хлеб и сыр я оставила на потом, мало ли, вдруг вода ошиблась, да и завтрашний день тоже пережить надо. - Сейчас я уйду. Дернулся и от еды отвлекся. - Ненадолго. Я вернусь, обещаю. Надо силки проверить. И кое-каких трав собрать. ...ниже по течению сныть росла. Из нее суп сварить можно, если еще крапивы и молодых листьев папоротника собрать, получится вкусно. Да и все лучше, чем ничего... - Поэтому, если тебе куда-то надо, например в кусты... Мотнул головой. Ну, мое дело предложить. - Хорошо, тогда, пожалуйста, сиди тихо. - Я понимаю. Это вряд ли. Я даже не людей опасаюсь, - леса. - Это место небезопасно. Лес может причинить тебе вред. Ты пока... ...обвинить высокородного в слабости - значит, нанести смертельное оскорбление. - ...не совсем здоров. - Слеп. Беспомощен. Не выживу. Ты нужна. Вот и хорошо, будем считать, что договорились. - Я вернусь, - зачем-то повторила я и, не устояв, коснулась светлой макушки, а Оден, вместо того, чтобы отшатнуться - все-таки он не настолько же собака - потянулся за этой нечаянной лаской. Нельзя к нему привязываться. И нельзя привязывать его. Мы просто дойдем до перевала, а там... как-нибудь. Оден представлял себе свободу иначе. Он точно знал, как это будет. Он рисовал себе этот момент в воображении... сколько? Недели? Месяцы? Там, под Холмами, время становится другим. Нет больше дня и ночи, но только шаги стражника над головой. На нижнем уровне их четверо. И Оден быстро учится различать каждого. Первый и третий - безразличны. Второй не упускает момента остановиться и заговорить. Он рассказывает о том, что Королева Туманов прошла над перевалом. И что долина, та самая, которую пытался защитить Оден, перестала существовать, как и город, и все, кто в городе... ...что Стальной король слаб и отступает. ...рудные жилы гибнут одна за другой. И скоро наступит момент, когда город Железа и Камня прекратит свое существование. Оден жив лишь потому, что Королева желает провести его по улицам. Тот, второй, был влюблен в Королеву. Он произносил ее имя с придыханием и запах его - когда Оден еще умел различать оттенки запахов - менялся. Он вещал о долге, чести и милосердии, которое не позволяет Королеве избавиться от ничтожества. Четвертый молчал. Он вставал на решетку и просто стоял, прислушиваясь к тому, что происходит. Иногда - ронял что-то вниз. Хлеб. И вонючий козий сыр, который так любят дети Лозы. Однажды он все же открыл рот. - Дочь Королевы угодила в западню. Возможно, тебя обменяют. Кто еще слышал эти слова? Больше четвертый не появился. А про Одена вновь вспомнили. Королеве Мэб был к лицу багряный, оттенял совершенную белизну кожи. И корона Лоз и Терний сияла в полумраке подвала. - Я предложила им обменять тебя на мою девочку, - иногда она позволяла голосу изображать нежность. - Зачем им дочь несчастной королевы? Но нет, отказались... и моя девочка умерла. Так почему я должна оставить тебя в живых? И время застыло. На ее руках - пурпурные рубины, и отблески их окрашивают кожу розовым, словно Королева Мэб пыталась смыть кровь, но не оттерла до конца. - Почему? Ты не нужен им... Она желала услышать ответ на свой вопрос. И повторяла его вновь и вновь... - И упрямый, цепляешься за жизнь. Чего ради? - ...потому что у меня есть невеста... Ее смех - стеклянная пудра на свежих ранах. - Что ж, - рука с рубиновыми когтями закрывает глаза. - Живи... возможно, когда-нибудь я подарю тебе свободу. Она сдержала слово. Оден ждал, что за ним придут. Слушал землю, надеясь уловить тот момент, когда старые глыбы начинают трескаться, пропуская огненный ручей. И песню железа, разрывающего землю. Шаги, не охраны, другие. Голос, который он узнает, несмотря ни на что. Брат вытащит. Скажет, что все уже закончилось. Отвезет домой. Не в городской особняк, но в старое поместье, в его, Одена, комнату, окна которой выходят на тисовую аллею. Стены из яшмы и нефрита, прошитого тонкой золотой нитью. И старый камин, который вечно начинает чадить при первой растопке. Тяжелое кресло - в нем хорошо думалось. Стол из каменного дерева. Оден помнит. И даже то, что правая створка окна слегка провисает, а летом на бархатных портьерах оседает тополиный пух. Тополь в саду лишь один, и каждый год появляется желание его спилить, но посажен он был еще прадедом Одена... Любимое место Виттара, вечно с книгой прятался. Точнее, думал, что прячется, а на самом деле все знали, где его искать. Не пришел. Жив ли? Война ведь была. Долгая, наверное. Кровавая. Но она закончилась, и Одену подарили свободу. Вот только теперь его жизнь зависит от женской прихоти. Пожалела? И как надолго хватит этой жалости? День? Два? Дольше? Скоро ей надоест играть в спасительницу. Уйдет. Уже ушла, пусть и обещала вернуться, но... обещания ничего не стоят. Нет. Костер остался. И вещи. Значит, действительно вернется. Она молода, если судить по запаху. Серебро, вереск и мед. Мед и вереск. Серебра лишь капля. Вереск рос на предгорьях Гримхольда. И по весне распускался цветами лиловыми, белыми. Кланялся ветру, дарил нежный аромат, которым даже местные туманы пахли. Летняя жара иссушала скалы, и запах становился тягучим, вязким. А по осени в крепость привозили бочки с вересковым медом. Оден помнит. Наверное. Он уже сам не знает, что из всего - память, а что - его фантазия. Он понюхал свои руки, пытаясь разобраться с запахами. Собственный имел выраженные кислые оттенки, которые появляются у тех, кто болен. Правильно, Оден не здоров. Каша. Сажа - это с котелка. Металл. Прелые листья. Трава. Надо сосредоточиться, пусть бы и тяжело. В голове туман и нос все еще забит, но кое-что уловить получается. Деревья. Некоторые близко, некоторые - дальше. Снова трава и снова листья, скорее всего - опад. Прошлогодний. Сейчас тепло, следовательно, или поздняя весна, или лето, или ранняя осень. Но осенью листва пахнет иначе. Все-таки весна или лето. Какого года? На травяном ковре - цветочные нити. Дальше - вода. Пожалуй, он сумел бы дойти до кромки и вернуться по собственному следу. Или... Оден принюхался. Серебро, вереск и мед. Узор поверх сухой листвы. И шепот деревьев будто подталкивает. Что может быть проще - пойти по следу? Это даже щенок сумеет. Или Оден боится? Будь он и вправду щенком, не устоял бы перед искушением. Но его спасительница права: лес не безопасен. И мало ли, что встретится на пути. Разочарованный шелест был ответом. Пускай. Оден перевернулся на живот и прикрыл веки. Он умел ждать, и просто лежал, наслаждаясь теплом - отвык от солнца - и отсутствием стен. Нет больше клетки. И решетки над головой. Ошейника, не позволяющего опустить голову. И железа на руках, мертвого, тяжелого. Первое время Оден пытался от него избавиться. Альвов это забавляло. И альвов нет. Наверное, совсем нет, если его отпустили. Эйо вернется, расскажет, сколько времени прошло с падения Гримхольда... впрочем, он знает, что война была и что дети Камня и Железа одержали победу. А остальное - так ли важно? Птица беззвучно соскользнула с ветки на кучу листвы и замерла, уставившись на пса выпуклым черным глазом. Ворон был стар и хитер. Его перья отливали чернотой, а на массивном клюве, который с легкостью проламывал черепа мышей, мелких птиц и даже молодых зайцев, уже проступили седые пятна. Впрочем, до той дряхлости, за которой следует смерть, ворону было еще далеко. Последние годы были сытыми: война оставляла изрядно мертвецов, чтобы ворон раздобрел и сделался ленив. Оттого нынешняя весна его разочаровала. И вот теперь такая удача... Ворон прыгнул, подбираясь к добыче. Остановился. Прислушался. Потер когтистой лапой клюв, готовый, однако, при малейшем признаке опасности взлететь. Но нет, мертвец был приятно мертв, вот только лежал неудобно, на животе. И до глаз добраться не выйдет. Впрочем, это были мелочи. И решившись, ворон перелетел на плечо. Уселся, впившись когтями в шкуру. Не такая она и толстая, ко всему уже подрана. И надо лишь выбрать рану шире, такую, сквозь которую проглядывало бы розовое мясо. Ворон поднялся повыше и, примерившись, ткнул клювом в шею. Добыча не шелохнулась. Мертвый. Точно мертвый. И надо спешить, пока не набежали падальщики, к которым себя ворон никак не относил. Но вспомнив о конкурентах, разволновался. Разоренные гнезда не давали того ощущения сытости, к которому он привык. И нынешняя добыча - ворон распрекрасно помнил, что все мясные годы рано или поздно сменялись голодными - вполне могла быть последней. Он расправил крылья и ударил изо всех сил, вонзив клюв-щипцы в окно открытой раны. И зацепив кусок мяса, потянул. Вот только вытянуть не успел. Тяжелая массивная лапа накрыла ворона. Пальцы сдавили грудь, хрустнули кости. И ворон с тоской вынужден был признать, что его обманули. Подмяв птицу под себя, Оден потер плечо. Кажется, кровь пошла. Плохо: запах привлечет других хищников. И если с птицей Оден справился, то волка одолеет вряд ли... или медведя. Нашарив костер, который почти погас, Оден зачерпнул горсть горячей золы и прижал к ране. Он привычно отмахнулся от боли, куда более слабой, чем та, которую ему приходилось испытывать, и занялся добычей. От птицы пахло птицей и немного - падалью. Крупная. Весит не меньше двух стоунов. Перья жесткие. Есть когти, но не такие, как у соколов, и клюв прямой. Раньше достаточно было бы взгляда, а сейчас приходилось угадывать. Все занятие. Оден попытался вспомнить, какие птицы водятся в лесах, но вынужден был признать, что знания его в данном вопросе более чем размытые. Главное, что в любом случае она съедобна. Как показалось, лес над головой зашумел одобрительно.
ВЫ ЧИТАЕТЕ
Невеста Карина Демина
FantasiУ меня есть невеста, - сказал он. - Во всем мире не отыскать девушки, прекраснее... Ее волосы мягки и душисты. Ее очи - бездонные озера, забравшие душу мою. Рот ее - россыпь жемчуга на лепестках розы. Стан ее тонок, а бедра круты... Война закончилас...
