Руки дрожат, ноги подкашиваются. Из губ доносятся обрывчатые фразы: «Не может быть...», «Нет-нет, это неправда...» — естество пытается в первую минуту отрицать выбивающую из колеи новость, до последнего веря, что это, быть может, шутка?! Но разве о таком будет шутить человек, стоящий пред тобой с потерянным видом, желающий поскорее уединиться, дабы никто просто-напросто не трогал — и не нужно ни утешений, ни проявления заботы, ни «понимания», а простого человеческого одиночества.
— К-как такое могло произойти?.. — найдя в себе силы, спустя пару долгих молчаливых минут, поинтересовалась Екатерина, перечитывая раз за разом белый листок бумаги, на котором было ясно, но в укороченном виде написано: «Фёдор Воробьев, двадцатиоднолетний юноша, в восемнадцать сорок был найден мёртвым под колёсами поезда. Оказавшиеся свидетели на месте происшествия, не способны дать точную оценку произошедшего. Машинисту нечего добавить, кроме того, что будь юноша виден на горизонте, он, безусловно, начал бы останавливать поезд. <...> В связи с этим, после долго расследования, эксперты пришли к выводу, что причиной стала неосторожность Фёдора Воробьёва при переходе одной площадки на другую. Запнувшись об шейку рельс, упал вниз лицом. Следом, потеряв сознание, физически не мог услышать надвигающуюся опасность». — Не верю, нет, это какая-то ошибка!
— Это правда, Кать...
— Но... только две недели назад он... а сейчас! Ох... — она заплакала, упав на пол и ударяя отчаянно кулаком по нему. Это ведь... знать человека, возможно, не так хорошо, как хотелось бы, но всё же иметь какие-то о нём сведения, а потом вот это — ошарашивает. И очень сильно, особенно восприимчивых к ранимости людей.
— А сейчас его уже нет.
— Это я во всём виновата... если бы знала, что так произойдёт!
— С этого места поподробнее. Ты ведь знаешь, в момент смерти меня не было рядом с братом. Я, более-менее придя в себя, хочу всё-таки выяснить — правда ли экспертное заключение, или могло быть что-то ещё? — подходя и ободряюще кладя руку ей на плечо, безучастно выдал Адриан.
Девушка, в свою очередь, сжав его пальцы, пролепетала, что ей надо прийти в себя, и попросила двадцать минут побыть в одиночестве, чтобы как-то начать разговор, и при помощи парня смогла встать, направившись в ванную комнату, заперевшись машинально в ней.
При другом исходе, будь истинная правда другой, можно было пытать её допросами, не позволяя такой вольности. Но Адриан всё знал — да и как ему быть не в курсе дел, если это он стал причиной торможению механизма, выйдя из воды сухим — никто его не обвинил, да что там, даже не упомянул! Поразительная штука жизнь — помогает там, где её не просят.
Однако, не смотря на лицемерие, Балановский, не до конца осознавая ещё исход, в тот день (когда вместо уже живого Фёдора было что-то лишённое человеческого вида, пропущенное через катящиеся колёса), был подавлен. Кричал, бил посуду, рвал на себе волосы, смотря в зеркало — смеялся, а потом, кулаком, не морщась, разбивал, не ощущая боли, а только больший азарт, и саднящую боль глубоко внутри. Спасался от галлюцинаций, но всё было без толку — агонии полный вопль постоянно звучал где-то рядом, а поворачивая голову, видел ясной картинкой Воробьёва, тянущего руку, молящего о помощи — и во мгновении! — пробегающий поезд. И никого, лишь сменяющиеся дома, улицы, люди... неизвестно, как он в таком состоянии смог доползти до квартиры.
Спустя день стало немного легче. Истерика прошла, но пустой взгляд всё равно был направлен на потолок, рождающий до истязающей муки образы, теперь недосягаемые более, оставшиеся где-то там, в прошлом.
Фёдор — мертв.
Фигура была убрана с доски, как он и хотел.
Не совсем.
Да, действительно, он выражал много раз эту аморальную мысль, воплощая её и на реальных актах, правда, не столь глобальных, но более ощутимых в плане физического насилия или словесных оплеух. Порой не знал, зачем оскорблял — кровь горела, хотелось больше увидеть страданий на лице; иногда избивал — а после (он всё же человек!) испытывал совестные приходы, но недолгие, отступающие после нового разговора с Фёдором — ведь тот принимал всё это, не жалуясь. А раз так — то почему бы не продолжить?.. Однако в идеале не так всё это ему представлялось — Воробьёв сам приведёт себя к этой грани, а коли струсит, то Адриан просто задушит, случайно, под аффектом, но по честности фактов — во вменяемом состоянии. Не будем забывать, что он хороший актёр, возможно, психопат, умеющий анализировать, находя выход из безвыходной ситуации. Как было пару лет назад с родителями, с которыми разошёлся во мнениях. И уже сам не помнит, что конкретно стало причиной, просто захотелось избавиться от них — повозился с тормозами, отправив тех в последнее путешествие. Конечно, вся неправильность поступка пришла уже после, но до этого ведь не переваривал всей своей загубленной душой их. Так и здесь — ненавидел, но немножечко любил, верил и пытался понять, на чьей Фёдор стороне, — собственническое желание преобладало, но промежутки времени дали понять, что не такой уж «братишка» и «верный», каким хочет казаться, сближаясь с Катериной; всё это было выстроено Адрианом в плане оборота только каких-то установившихся собственноличных стандартов, забывая, что не машину, не животное — перестройка, инстинкты — а живого человека, который способен менять свои интересы, образ жизни, рассматривает. В этом его и эгоцентризм — всё для себя. Он хочет чужого падения, подчинения — он добивается. Кто прекословит — уничтожает.
— Прости, Адриан, немного задержалась, — осторожно проговорила Катя, вернувшаяся в гостиную, садясь в кресло напротив него, сразу же опуская глаза в пол.
— Ничего.
— Я ведь там сказала, что виновата в этом, да?
— Было дело.
— М-м... не совсем так... то есть да, я виню себя за то, что не смогла его спасти, а ведь он, скорее всего, чувствовал себя в этом мире лишним.
— Абсурд.
— Не перебивай, пожалуйста, — с мольбой попросила Катя, откидываясь назад, а дождавшись кивка, продолжила: — Вина в том, что не увидела его депрессивную наклонность. Люди, «живущие в компьютере», страдают непониманием со стороны окружающих. Они боятся заговорить с ними, как-то открыться, а мои проявления в его строну только ухудшили ситуацию. Я была изначально ему чужим человеком, хоть он и знал, что по факту являюсь твоей девушкой, но всё равно не мог подпустить ближе, чем на вытянутой руке...
И рассуждала она ещё о многом: о школьном воздействие, непонимании со стороны родителей, считала, что всё о нём знает, говоря о каком-то другом человеке, а Адриану было смешно всё это слушать. И вот оно, осознание: она его совсем не знает, но пытается дать ещё оценку, ну не потешно ли?.. А отсюда приходит понимание, в основном ошибочного суждения самого парня — что если он заблуждался на её счёт и видел то, чего на самом деле не было, как и она сейчас, произнося слова, разнящиеся с реальными фактами?
— Ч-что такое? С тобой всё в порядке? — увидев, как лицо парня вытянулось, а сам он, схватившись за грудь, стал улыбаться по-безумному, не на шутку перепугалась за его состояние (он ведь потерял дорого человека!); моментально подбежала, обнимая. — Всё хорошо, — успокаивающе гладя по голове, — всё будет хорошо. Я с тобой. Я тебя не брошу.
— Ты меня не бросишь?
— Нет, глупенький, никогда.
— Даже если узнаешь что-то нехорошее обо мне? — Отодвигая от себя, хватаясь цепко за запястье, не сильно, но так, чтобы в случае чего можно было не дать ей убежать.
— Адриан, я и так обо всём знаю, чем ещё... ты можешь меня удивить?
— Прям-таки всё и знаешь?
— Ты меня пугаешь...
— Но ведь это неправда! Ты видишь только обёртку.
— А-ай! Отпусти! — Моментально меняя своё положение, Адриан скрутил ей руку, заставляя осесть на пол. — Что ты делаешь? Мне же больно!
— Мне тоже было. Но как-то потом всё ушло.
— Отпусти. — Катерина начала вырываться — это было напрасной тратой сил, а когда он поволок её к балкону, от одной мысли всё похолодело. Но сразу же девушка её отпрянула, находя другие причины для такого нестандартного поведения. Скорее, просто затронула одну из его болячек. Соболева никогда бы не подумала, что этот человек будет так себя невменяемо вести. Наверное, стоит поменять взгляды на его счёт.
— Как хорошо, что ты живёшь так высоко. Десятый этаж помогает решить проблемы.
— Нет! — Она снова предприняла отчаянную попытку вырваться; Адриану, видите ли, надоела эта борьба — резким движением уложил её на пол, а потом ногой со всей силой ударил в живот, на что девушка, скрючившись, закашляла, через мгновение рвота подступила к горло.
— Тут уже ничего от тебя не зависит, Кать, — подходя к окну и открывая его. — Совсем уже ничего. Но, знаешь, ты была хорошей девушкой, как и Фёдор одно время моим парнем. Интересно вот так вот, вкушать сразу всё.
— Кха-хка... твоим... что! Парнем?!..
— Я даже сначала начал его ревновать к тебе. Да что там! Считал, что вы обо всём знаете, и хотите от меня избавиться, но как потом выяснил — ни черта подобного. И как я мог видеть то, чего нет на самом деле? Наверное, мне просто было скучно с вами.
— Адриан, прошу...!
— Да не проси, это не поможет. Я собираюсь от тебя избавиться. Мне свидетели не нужны. Сама понимать должна — оставлю в живых, вырою себе яму.
— Я никогда...
— Не придала б? Всё верно, оказавшись в таком положении, я тоже говорил бы подобного рода слова, призывая убийцу подумать.
— Но я...
— Достаточно, на меня это не действует. Ты ведь не первый человек, который умирает от моих рук. Вон, та байка, что я провёл целый день на работе и не знал о произошедшем с Фёдором — ложь. Я был там, и видел его последние минуты. — От перехода к зудящему рассказу, Адриану стало дурно, голова закружилась на пару секунд, ведь непросто так вспоминать злополучный инцидент с поездом. — Как он пытался спасти себя, но транспорт вынес ему окончательный приговор.
— Ты был там... и ничего не сделал? — Соболевой было мучительно, живот разрывало адской болью, не позволяя ей делать лишних телодвижений, но более — от правды. Мир в её глазах разрушался. Она уже не думает о спасении, зная, что этого не будет, но, быть может, разговор по душам, в уходящие минуты, поможет ей пробудить что-то новое в парне? Единственное, на что она ещё была способна.
— Я не смог. А ты смогла бы двинуться на помощь, посмотрев в эти глаза? — и ясной картинкой мелькнули два немигающих болотистого цвета глаза перед ним. — Нет, пошли прочь! — отмахиваясь от иллюзий, Адриан ударился сильно рукой об раскрытую раму, в этот раз морщись от боли, переключая своё внимание.
Замечательный момент, чтобы ретироваться. И Соболева, потерявшая уже надежду, на негнущихся ногах, преодолевая боль, поползла, что было мочи, прочь; недолог был порыв.
— Не уйдёшь. — Балановский, здоровой рукой хватая за лодыжку, тут же, предвидя удар пяткой, уворачивается, притягивая ногу к себе, и, следом, повреждённой рукой выуживая из кармана найденную в ворсах пола бритву, располосовывает ей хладнокровно икры.
Кровь стекает на пол, но это не так важно, как в следующую минуту поднятое тело, исступленно кричащее, вылетает из балкона, пролетая этажи, разбивается, заканчивая свой вздох на асфальте.
А времени насладиться кончиной не было — взволнованные люди начали постепенно собираться, послышались роптания у двери квартиры, — спасаться надо. Но сколько ж в этой комнате сейчас оставлено его отпечатков! А на самом теле! Плевать! Он выберется, определённо, полиции ему не видать! Сменит внешность, паспорт, на время уедет жить за границу, и пока всё не уляжется, будет сидеть, как мышка, продолжив встречать с будущей своей жертвой «смертельного расчёта».
Адриан через пять минут выбежал из квартиры. Спустился вниз. При выходе из подъезда создал через дверь щёлку, в выжидании момента, когда люди, с охами и ахами акцентируют всё своё внимание (не смотря по сторонам) на неживое тело девушки, — и в это мгновение решалось многое, успеет ли он скрыться с места преступления, или судьба наконец-таки признает его виновным, отправив в камеру.
Сердце застучало, руки вспотели — Балановский чувствовал свой конец. (ему кажется - или слышен приближающийся звон сирены?). Сейчас он в ловушке из-за собственной неосторожности, а выйти-то и нельзя, его одежда в крови — что подумают люди? Он убийца! А раз так, нет смысла ждать у двери людей закона.
Полный вздох, шаг в сторону спасения (заключения?), ударяющий в лицо свежий воздух, и новое начало.
YOU ARE READING
В омуте преждевременных неточностей
RastgeleВыстроенные Адрианом собственноличные стандартны, забывающего, что он для рассмотрения берёт в оборот не машину или животное, с их предвиденными реакциями, а живого человека, способного меняться, чьи поступки и действия, предугадать практически нево...