Г. Лавкрафт "Ужас в музее"

Ужас в музее, часть 2

Позже, в кромешной тьме огромного сводчатого подземелья, Джонс проклялсвое ребячество, приведшее его сюда. В первые полчаса он время от временивключал карманный электрический фонарик, но затем, сидя в полном мраке наодной из скамей, служащей для отдыха посетителей, почувствовал приближениечего-то более сильно действующего на нервы. Вспыхивая, фонарик всякий разосвещал какой-нибудь из жутких, болезненно гротескных экспонатов - тогильотину, то неведомого монстра-гибрида, то бледное бородатое лицо созлобной хитрецой во взгляде, то тело с потоками крови из разодранного рта.Джонс понимал, что с этими мертвыми предметами не связана никакая зловещаяреальность, но после первого получаса уже предпочел вообще не видеть их. Теперь он не мог даже представить себе, зачем понадобилось емупотворствовать блажи сумасшедшего фантазера. Куда проще было оставить его впокое или предоставить попечению специалиста по умственным расстройствам.Возможно, размышлял он, здесь сыграло роль товарищеское сочувствие одногохудожника другому. Настолько ярким был талант Роджерса, что хотелось неупустить ни единой возможности, чтобы уберечь его от грозно надвигающейсямании. Человек, способный измыслить и создать столь неотразимой жизненнойсилы творения, конечно, близко к истинному величию. Он обладал фантазиейСайма или Дорэ, соединенной с отточенным, научно подтвержденным мастерствомБлачки. Поистине, он сотворил для мира кошмаров то, что Блачка, с егопоразительно точными моделями растений из тонко выработанного искусноокрашенного стекла создал для мира ботаники. В полночь сквозь густой мрак пробился бой далеких часов, и Джонснесказанно обрадовался этому посланию из еще живущего снаружи мира.Сводчатый музейный зал был подобен гробнице, ужасной в своем полнейшембезлюдье. Даже мышь показалась бы здесь веселой спутницей жизни, но Роджерсоднажды похвастался, что - как он выразился, "по известным резонам" - ниодна мышь, ни даже насекомое не осмеливалось приближаться к этомуподземелью. Слышать такое было странно, но, видимо, слова эти находилиполное свое подтверждение. Мертвенность воздуха и тишина были поистинеабсолютны. Хоть бы единый отзвук чего бы то ни было! Джонс шаркнул ногами, ииз мертвого безмолвия донеслось призрачное эхо. Он покашлял, но в стаккатоотзвуков слышалась насмешка. Начать разговаривать самому с собой? Онпоклялся себе, что не сделает этого. Уступка означала бы непорядок в нервах.Время тянулось, казалось, с ненормальной, выводящей из равновесиямедленностью. Он мог бы поклясться, что протекли уже целые часы с тогомомента, как он в последний раз осветил фонариком циферблат на собственныхчасах, но ведь пробило только полночь. Ему хотелось, чтобы чувства его не были сейчас так обострены. В этойтемноте, в совершенном безмолвии, казалось, некая сила намеренно изощряла ихдо такой степени, что они отзывались на самые слабые сигналы, едва лидостаточно сильные для того, чтобы породить истинно адекватные впечатления.Уши его, мнилось, по временам улавливали некие ускользающие шорохи, которыене могли быть вполне идентифицированы с ночным шумом на убогих окрестныхулочках снаружи, и он поневоле задумывался о смутных, не относящихся кнынешнему его положению вещах - наподобие музыки сфер и неизведанной,недоступной человеку жизни в других измерениях, сосуществующей с нашейсобственной. Роджерс частенько разглагольствовал о таких материях. Блуждающие искорки света в его погруженных во тьму глазах, казалось,были склонный воспринять чуждую, необычную систему форм и движения. Он часторазмышлял об этих странных лучах, исходящих из неизмеримых глубин, которыесияют перед нами при полном отсутствии всякого земного света, но никогда непримечал, чтобы они вели себя так, как сейчас. В них не было безмятежнойбесцельности обычных световых вспышек - здесь присутствовала некая воля инаправленность, недоступные земному восприятию. Потом возникло чувство, что вокруг него происходит непонятное движение.Все окна и двери были плотно закрыты, и все же, вопреки царящей кругомнеподвижности, Джонс ощущал некую неоднородность даже в самом покоевоздушной сферы. Происходили какие-то неопределенные перемены давления -недостаточно ощутимые, чтобы предположить гадостные прикосновения невидимыхпростейших существ. Он испытывал также странный озноб. Все это начинало емуне нравится. Воздух отдавал привкусом соли, словно бы он был смешан с густосолеными подземными водами, и одновременно чувствовался легкий запахнепередаваемой затхлости. Никогда днем он не замечал, чтобы восковые фигурычем-нибудь пахли. Да и сейчас этот почти неуловимый привкус едва ли исходилот них. Он был ближе к запаху экспонатов в каком-нибудьестественно-историческом музее. Как ни странно, но в свете утвержденийРоджерса, что его фигуры имеют не вполне искусственное происхождение, могложе случиться, что эти выдумки все же внушили самому Джонсу ложноеобонятельное восприятие. Да, надо ставить предел собственному воображению -не его ли излишек и привел беднягу Роджерса к безумию? И все же унылое безлюдье этих мест становилось просто убийственным.Даже отдаленный бой часов, казалось, исходил из космических бездн. Мысль окосмосе напомнила Джонсу о той немыслимой фотографии, которую днем показывалему Роджерс - украшенный фантастической каменной резьбой зал с таинственнымтроном, являвшийся, по словам этого безумца, только малой частью руинтрехмиллионнолетней давности, затерянных в недоступных безлюдных просторахАрктики. Возможно, Роджерс и побывал на Аляске, но эта фотография, безсомнения, не что иное, как искусственная имитация. Было бы нелепо признатьвсе это за реальность, вместе с фантасмагорическими изображениями и ужаснымисимволами. А эта чудовищная, как бы восседающая на троне фигура - что заболезненный полет фантазии! Джонс начал прикидывать, как далеко от негоможет сейчас находиться это жуткое восковое страшилище - возможно, онохранится за той тяжелой дощатой дверью с висячим замком. Но ни к чемуслишком много думать о восковом идоле. Разве этот зал не полон такими жештуковинами? Иные из них, наверное, не менее ужасны, чем это неведомое"Оно". А за тонкой холщовой занавеской, налево от него, расположеназапретная часть зала с ее бредовыми фантомами и надписью "Только длявзрослых". По мере того, как протекали одна четверть часа за другой, близостьмножества восковых фигур все неотвратимее действовала на нервы Джонса. Онзнал музей настолько хорошо, что даже в полнейшей темноте не мог отделатьсяот всплывающих в памяти привычных образов. А темень эта и сама, похоже,обладала свойствами расцвечивать их весьма зловещими красками. Поройначинало казаться, что гильотина то и дело зловеще поскрипывает, а бородатоелицо Ландрю - убийцы пятидесяти своих жен - искажается в безмолвной угрозе.Из перерезанного горла мадам Демер будто бы исходил страдальческий стон, абезголовые, безногие жертвы расчленителя трупов пытались все ближе и ближепридвинуться на своих окровавленных обрубках. Джонс, в надежде, что страшныеобразы сами собой потускнеют в воображении, плотно прикрывал веки, но всебыло тщетно. Кроме того, стоило зажмурить глаза - и эти странные, поначалубезобидные узоры из световых пятен под веками становились зловещевызывающими. Неожиданно для себя он стал вдруг пытаться удерживать в памяти ужасныеобразы восковых монстров, от которых только что мечтал отделаться, потомучто они стали уступать место чему-то еще более жуткому. Помимо воливоображение его начало рисовать еще неведомые ему химерические чудовища,населяя ими самые темные углы зала, и эти бесформенные, мерзкие, ублюдочныепорождения странным образом растекались, струились и ползли к нему, как кдобыче, загоняемой в ловушку. Черный Тсатхоггуа переливал сам себя изжабоподобной готической горгульи в длиннейшую змеевидную кишку с тысячамирудиментарных ножек, и весь тянущийся, как резина, расправлял в сумракечудовищные свои крылья, словно грозя прильнуть к непрошенному соглядатаю изадушить его... Джонс обхватил себя руками, чтобы удержаться от крика. Ончувствовал, что возвращается к давно забытым кошмарным видениям детства, изаставил себя использовать весь свой зрелый разум, чтобы не допустить этифантомы в сознание. И это, как он обнаружил, возымело свое действие -настолько, чтобы он осмелился снова включить фонарик. И, как бы ни былистрашны восковые фигуры в реальности, они не навевали сейчас такого ужаса,какой струился от них в кромешной тьме. Но и этого было недостаточно. Даже при свете фонаря Джонс не моготделаться от впечатления, будто один из краев холщовой занавески,скрывавшей монструозную экспозицию "Только для взрослых", еле заметно, какбы украдкой, подрагивает. Он знал, что находится там, и затрепетал от ужаса.Воображение подсказывало ему очертания легендарного Йог-Сотота - то былалишь груда радужных шаров, но она всегда поражала посетителей музея своейзловещей многозначительностью. Что знаменовала собой эта проклятая коснаямасса, тянущаяся к нему и бьющаяся на своем пути о зыбкую преграду? Правеенебольшая выпуклость на холсте обозначала острый рог Гнопх-Кеха, властногомифического существа из гренландских льдов, передвигавшегося, по преданию,то на двух, то на четырех, то на шести ногах. Желая изгнать все эти страхииз головы, Джонс решительно направился к самой жуткой части зала свключенным фонариком. Действительно, ни одно из его подозрений не имело подсобой никакой почвы. И все же - разве и сейчас еще не шевелились, медленно иковарно, длинные лицевые щупальца великого Ктулху? Он знал и ранее, что ониспособны легко изгибаться, но не сознавал того, что даже слабого токавоздуха, вызванного его приближением, было достаточно, чтобы заставить ихшевелиться. Вернувшись на место, он закрыл глаза, дав волю симметричным световымискоркам под веками творить худшее из того, на что они были способны.Далекие часы отбили один удар. Неужели всего лишь час ночи? Он направил лучфонарика на циферблат и убедился, что так оно и есть. Действительно,дождаться утра будет нелегко. Роджерс спустится сюда к восьми, немногораньше Орабоны. Где-то в другой части подвала, видимо, горел свет, но ниединый его луч не достигал сюда. Все окна здесь заложены кирпичом, и толькотри узкие щели выходили во двор. Да, он нашел себе недурное занятьице,нечего сказать! Теперь слух его, очевидно, оказался полностью во власти галлюцинаций -он мог бы поклясться, что слышит чью-то крадущуюся тяжкую поступь в рабочейкомнате, за запертой на ключ дверью. Ну какое ему дело до той невыставленнойвосковой штуки, которую Роджерс именовал "Он"? Она пагубна по сути своей,она привела своего творца к безумию, и даже фотография ее способна быланагнать страху. Впрочем, ее еще не было в рабочей комнате; наверняка онапомещалась за той запертой на висячий замок дверью. И шаги в соседнейкомнате, конечно, были игрой воображения. Но, похоже, кто-то уже поворачивает ключ в замке. Включив фонарик, онне увидел ничего, кроме старой шестифиленчатой двери в прежнем ее положении.Он снова попытался, закрыв глаза, спокойно погрузиться во мрак, но сейчас жепоследовала мучительная иллюзия негромкого скрипа - но на сей раз негильотины. Кто-то медленно, осторожно открывал дверь, ведущую в рабочуюкомнату. Он удержал себя от крика. Довольно вскрикнуть раз, и он пропал.Теперь слышалось нечто вроде мягкого шарканья чьих-то ног по полу, и этотзвук медленно приближался к нему. Нужно хранить самообладание. Разве не такон поступил, когда казалось, что те ужасные шарообразные глыбы пытаютсяприблизиться к нему? Шарканье, крадучись, подступало к нему все ближе, и егорешимости настал предел. Он не закричал, он просто вытолкнул из себявызывающий оклик: - Кто здесь? Кто ты? Что тебе нужно? Ответа не последовало, но шарканье все приближалось. Джонс не знал,чего он больше боялся - включить фонарик или оставаться в темноте, в товремя, как нечто неизвестное все ближе подкрадывалось к нему. То, чтопроисходило в эти мгновения, резко отличалось от уже пережитых ужасов.Пальцы его и горло спазматически сжимались. Молчать дальше было невозможно,а мучительное ожидание во мраке начинало становиться невыносимым из всехдругих вероятных состояний. Он снова вскрикнул истерически: "Остановись! Ктоздесь?", одновременно дав вспыхнуть все проявляющим лучам фонарика. Но тутже, парализованный тем, что пришлось увидеть перед собой, выронил из рукфонарик и издал несколько пронзительных воплей. То, что подкрадывалось к нему во тьме, было гигантское черное существо- полуобезьяна, полунасекомое. Шкура его складками покрывала тело, аморщинистая, с мертвыми глазами, голова-рудимент раскачивалась, как упьяного, из стороны в сторону. Передние его лапы с широко раздвинутымикогтями были протянуты вперед, а туловище напряжено в убийственнозлонамеренной готовности в резком контрасте с полнейшим отсутствиемкакого-либо выражения на том, что можно было бы назвать лицом этогосущества. Когда раздались вопли и вслед за тем мгновенно воцарилась темнота,оно рванулось вперед и в один миг распластало тело своей жертвы на полу.Сопротивления оказано не было, так как непрошеный свидетель ночных ужасовоказался в глубоком обмороке. Но, очевидно, обморок длился не более момента, потому что сознаниевернулось к жертве, когда невероятное существо, все еще неуклюже,по-обезьяньи волокло ее сквозь мрак. Что заставило Джонса полностью очнуться- это звуки, производимые чудовищем. То был человеческий голос, и голос этотбыл знаком ему. Только одно живое существо могло произносить хриплые,лихорадочные восклицания, являвшие собой гимн вновь открытому чудовищномубожеству. - Йе! Йе! - завывало оно. - Я иду, о Ран-Тегот, я иду к тебе с пищей.Ты долго ждал и питался скудно, но теперь получишь обещанное. Оно большетого, что ты ждал, это не Орабона, но одна из тех тварей рангом повыше, чтосомневались в тебе. Ты произведешь его в ничто, ты выпьешь его кровь вместес его сомнениями и тем самым сделаешься сильным. А потом он будет показандругим людям как свидетельство твоей славы... О Ран-Тегот, бесконечновеликий и непобедимый, я твой раб и Верховный Жрец! Ты голоден, и я дам тебепищу. Я прочел твои знаки и повел тебя к могуществу. Я буду питать тебякровью, а ты меня - своей мощью... Йе! Шуб-Ниггурат! Священный Козел сЛегионом младых! В единый миг все страхи ночи спали с Джонса как сброшенный заненадобностью плащ. Он снова был хозяин своему рассудку, ибо знал, что емугрозит совершенно земная, материальная опасность. Ему противостояло нестрашилище из легенд, но опасный безумец. То был Роджерс, наряженный вчудовищное одеяние, сотворенное по его собственному безумному замыслу кмоменту ужасного жертвоприношения в честь сатанинского божества выделанноеиз воска. Теперь было ясно, что он вошел в рабочую комнату через заднююдверь, надел свою ужасающую личину и перешел в зал, чтобы схватить умелозавлеченную ловушку и уже сломленную ужасом жертву. Он очень силен, и еслиоказывать ему сопротивление, то действовать надо стремительно. Джонс решилиспользовать уверенность безумца, что жертва не скоро очнется, и напасть нанего неожиданно, когда хватка немного ослабнет. Чутье подсказало ему, чтовот сейчас противник переступает порог рабочей комнаты, погружаясь в еечернильную тьму. С энергией, приданной ему смертельным страхом, Джонс совершил мощныйнеожиданный рывок из полулежачего положения, в котором его тащили по полу. Вединый миг он высвободился из рук ошеломленного маньяка, а следующим ловкимброском во тьму попытался схватить его за горло, но оно оказалось страннымобразом чем-то прикрытым. Завязалась отчаянная схватка не на жизнь, а насмерть. Единственным верным шансом Джонса на спасение была его постояннаяатлетическая тренированность - безумный его противник, свободный от любыхусловностей честной игры или приличий и даже от инстинкта самосохранения,являлся сейчас слепой машиной свирепого разрушения, столь же грозной, какволк или пантера. Место жестокой схватки во тьме обозначали порой только гортанные воплиманьяка. Брызнула кровь, затрещала разрываемая ткань, и наконец Джонсуудалось нащупать истинное горло противника, с которого была сорвана егопризрачная, страшная личина. Джонс не произносил ни слова, вкладывая каждуюкаплю энергии в защиту собственной жизни. Роджерс пинался, бодался, щипался,кусался, царапался - и все же порой находил в себе силы, чтобы хриплопролаивать отрывистые фразы. Большую часть его восклицаний составляли словаритуального жаргона, полные обращений к "Нему", или к Ран Теготу, а впереутомленном мозгу Джонса они звучали отголосками дьявольского рыканья илая, доносящихся откуда-то из бесконечных пространств. В смертельной схваткеони катались по полу, опрокидывая скамьи, ударяясь о стены и кирпичноеоснование плавильной печи. До самого конца Джонс не мог быть уверен всобственном спасении, но все же настал момент, когда чаша весов перевесила вего сторону. Удар коленом в грудь Роджерсу сделал свое дело, сразу сталолегче бороться, а минуту спустя он уже знал, что победил. Едва способный владеть своим телом, Джонс все же поднялся на ноги ипобрел вдоль стены, ища выключатели - ибо фонарик его был утерян с большейчастью одежды. Пошатываясь от слабости, он волок за собой бессильное телопротивника из боязни, что тот очнется и снова совершит неожиданноенападение. Найдя распределительный щиток, он долго шарил рукой, пока ненащупал нужный рубильник. Затем, когда оказавшаяся в диком беспорядкекомната озарилась внезапным сиянием, он связал Роджерса всеми веревками иремнями, которые только сумел найти. Личина недавнего приятеля - или то, чтоеще осталось от нее, - по-видимому, была сфабрикована из поразительностранного вида кожи. Какая-то тайная сила заставляла плоть Джонса трепетать,когда он касался ее, и от нее, казалось, исходил чужой, недобрый запах. Подличиной, в собственной одежде Роджерса отыскалось кольцо с ключами, и его-тоизмученный победитель в первую очередь и схватил - как решающий все пропускв свободу. Все шторы на щелевидных оконцах были надежно закрыты, но оноставил их в том же положении. Смыв кровавые следы битвы над раковиной, Джонс осмотрел развешанные накрючках причудливые одеяния и, выбрав менее экстравагантную и болееподходящую к его фигуре одежду, облачился в нее. Подергав дверь, ведущую водвор, он обнаружил, что она заперта на внутреннюю щеколду, которую можнобыло открыть без ключа. И все же он держал кольцо с ключами при себе, чтобыможно было снова войти сюда, когда он вернется с медицинской помощью - ибо,по всей очевидности, первое, что сейчас следовало сделать, так этопригласить психиатра. В музее телефон отсутствовал, но делом несколькихминут было отыскать поблизости ночной ресторан или аптеку, где он мог быоказаться. Джонс уже распахнул дверь, чтобы шагнуть за порог, когдапронесшийся через всю комнату поток грубой брани дал понять, что Роджерс -чьи видимые повреждения на теле ограничились длинной и глубокой царапинойсверху вниз через левую щеку - пришел в сознание. - Олух! - вопил он. - Отродье Нот-Йидика и испарение К'Тхуна! Щенок,воющий в водовороте Азатота! Ты, кто мог быть принесен в жертву и статьбессмертным, а теперь предающий Его и Его жреца! Берегись - ибо Оно страдаетот голода! На твоем месте мог оказаться Орабона - этот проклятый предатель ипес, готовый восстать против меня и Его, но я предоставил право первенстватебе! А теперь вы оба берегитесь, потому что Оно, лишившись своего жреца,перестает быть милосердным. Йо! Йо! Отмщение за мной! Понимаешь ли ты, что тебе дано было статьбессмертным? Посмотри на эту печь! В ней огонь, готовый вспыхнуть, и воск вкотле. Я поступил бы с тобой точно так, как с другими, тоже когда-то жившимина земле. Хей! Ты - кто клялся, что все мои фигуры из мертвого воска - смогбы сам превратиться в восковую фигуру! Печь всегда наготове! Когда Ононасытилось бы тобой, и ты бы стал подобным тому псу, которого я показалтебе, я сделал бы твои сплющенные, испещренные ранами останки бессмертными!Это под силу моему воску. Тебе ведь говорили, что я - великий художник? Воскв каждую твою пору - воск на каждый квадратный дюйм твоего тела - Йо! Йо! Ипотом целый мир смотрел бы на твою пустую, искореженную оболочку и сновапоражался бы моему искусству. Хей! А потом к тебе присоединился бы Орабона,а за ним и другие --ты ведь понимаешь, как сильно пополнилась бы вскоре моявосковая семья! Пес - неужели ты все еще воображаешь, что это я сам сделал все этифигуры? Почему ты никак не возьмешь себе в башку, что я только сохранил их?Ты ведь знаешь теперь места, где я побывал, и видел славные вещицы, которыея привез оттуда. Трус - ты никогда не посмел бы встретиться лицом к лицу стем неуклюжим чудовищем, чью шкуру яна дел, чтобы испугать тебя - тебехватило бы только глянуть на него, только помыслить о нем, чтобы тут жеиспустить дух! Йо, йо! Оно, Великое Божество, лишенное пищи, ждет крови,дарующей ему жизнь!.. Роджерс, упираясь в стену, бился и извивался в своих ременных узах. - Послушай, Джонс, - снова заговорил он, - если я позволю тебе уйтиотсюда живым, ты отпустишь меня? Его Верховный Жрец обязан позаботиться оНем. Будет достаточно и одного Орабоны, чтобы поддерживать Его жизнь - апотом я сделаю останки этого подлеца бессмертными, чтобы мир всегда виделих. На его месте мог оказаться ты, но ты пренебрег этой высокой честью. Я нестану больше уговаривать тебя. Отпусти меня, и я поделюсь с тобой великоймощью, которой одарит меня Оно. Йо, йо! Велик Ран-Тегот! Отпусти меня!Отпусти меня! Оно мучается от голода там, внизу, за этой дверью, и если Оноумрет, Старые Боги никогда не вернуться на землю. Хей! Хей! Отпусти меня!.. Джонс, только упрямо помотал головой, хотя ужасы, рисуемые владельцеммузея, бесконечно возмущали его. Роджерс, не отводя взгляда от запертой нависячий замок двери, все бился и бился о каменную стену и стучал в полстянутыми веревкой конечностями. Джонс опасался, что пленник нанесет себесерьезный раны, и стал приближаться к нему, чтобы крепко привязать его ккакому-нибудь неподвижному предмету. Но Роджерс, пресмыкаясь на полу, отползот него и издал целый ряд яростных воплей, ужасающих своей нечеловеческойприродой и неимоверной силой звучания. Трудно было представить себе, чтобычеловеческое горло могло произвести столь громкие и пронзительные завывания,и Джонс понял, что если они продолжатся, телефон уже не понадобится. Еслидаже учесть, что в этом безлюдном торговом районе особенно некому былоприслушиваться к дикому шуму, доносившемуся из подвала, все равно появленияполицейского ждать оставалось недолго. - Уза-и'эй! - выл безумный. -И'каа хаа - бхо-ии, Ран-Тегот-Ктулхуфхтагн - Эй! Эй! Эй! Эй! - Ран-Тегот, Ран-Тегот, Ран-Тегот! Крепко связанное безумное существо, извиваясь, продолжало ползти вседальше по захламленному полу, добралось наконец до двери с висячим замком ипринялось с грохотом биться об нее головой. Джонса, измученного предыдущейсхваткой, просто пугала необходимость снова заняться пленником. Ужепримененные им насильственные меры и без того изнурили его нервы, ончувствовал, что малодушие, охватившее его во мраке, снова подступает к нему.Все относящееся к Роджерсу и его музею мучительно напоминало об адскихчерных безднах, скрытых под поверхностью обычной жизни! Было невыносимовспоминать о восковом шедевре безумного гения, таящемся сейчас совсем рядомво мраке за тяжелой, запертой на висячий замок дверью. Но тут произошло нечто ужасное, отозвавшееся трепетом во всемпозвоночнике Джонса и побудившее каждый его волосок - вплоть до мельчайшихзавитков на запястьях - подняться дыбом от смутного, не подлежавшегоопределению страха. Роджерс вдруг перестал визжать и биться головой ожесткую дверь, он успокоился и сел, склонив голову набок, как бы внимательноприслушиваясь к чему-то. По лицу его разлилась улыбка дьявольскоготоржества, он снова начал рассуждать разумно - на этот раз хриплым шепотом,зловещим образом контрастирующим с недавним громовым рычанием. - Слушай, олух! Слушай внимательно! Оно услышало меня и теперь идетсюда. Ты ведь почуял плеск воды, когда Оно вышло из бассейна - его я устроилв конце подземного хода? Я сделал его очень глубоким, чтобы Ему было удобнои хорошо. Ведь Оно - амфибия, ты ведь видел жабры на фотографии. Оно пришлона землю из свинцово-серого Йугготха - там, под теплым глубоководным океаномеще существуют древние города. Ему трудно распрямиться в моем бассейне вовесь рост - Оно ведь слишком высоко и должно сидеть или стоять пригнувшись.Верни мне ключи, мы должны выпустить Его и преклонить перед Ним колени. Апотом мы с тобой выйдем наружу и отыщем собаку или кота - или, может быть,заблудшего пьяницу, - чтобы предложить Ему в жертву, в которой оннуждается... Нет, не слова, произносимые свихнувшимся фантазером так поразилиДжонса, но сам тон его речи. Безоглядная, безрассудная доверительность иискренность безумного этого шепота с заразительной силой проникали в самуюдушу. Ведь воображение, подталкиваемое столь неотразимым стимулом, могло и всамом деле усмотреть реальную угрозу в дьявольской восковой фигуре, невидимозатаившейся за тяжелой дверью. Уставившись на нее в дьявольскойзачарованности, Джонс заметил на ней несколько неотчетливых трещин, хотя снаружной стороны не видно было никаких следов попыток взломать ее. Онпытался представить себе размеры помещения, находившегося за ней исообразить - могла ли там расположиться восковая фигура. Идея маньяка обустройстве бассейна и подземного хода к нему была столь же изощренной, как ивсе прочие его измышления. В следующий момент у него перехватило дыхание. Кожаный ремень,прихваченный им с целью еще больше ограничить свободу пленника, выпал из егоослабевших рук, и дрожь сотрясла все его тело с головы до ног. Ведь он давнопредугадал ужасное место, которое лишило рассудка Роджерса - и вот теперь онстал сумасшедшим. Он спятил с ума, потому что вместил в себя галлюцинациикуда более ужасные, чем все, что он пережил за эту ночь. Безумец требовал отнего услышать плесканье мифического монстра в бассейне за дверью - но ведь,помоги Боже, он и в самом деле слышал теперь его. Роджерс уловил спазм испуга, прокатившийся по лицу и телу Джонса, азатем обратившийся в неподвижную маску ужаса. Он торжествующе захихикал. - А, наконец-то, олух, ты веришь! Наконец ты все понял. Ты слышишь Егои Оно идет сюда! Отдай мне ключи, глупец - мы должны поклониться и услужитьЕму. Но Джонс уже не был способен внимать никаким человеческим словам - нибезумным, ни разумным. Паралич ужаса вверг его в состояние столбняка иполупотери сознания, в помертвевшем его мозгу проносились фантасмагорическиеобразы. Там слышался плеск. Там слышались тяжкие шаги, словно бы чьи-тоогромные мокрые стопы шлепали по твердой поверхности пола. Что-то явственноприближалось. В ноздри Джонса, сквозь трещины в этой кошмарной дощатойдвери, била ужасная животная вонь, похожая, и все же непохожая на ту, чтоисходит от клеток в зоологическом парке. Он не осознавал, говорил ли что-нибудь Роджерс в эти мгновения. Всереальное лишилось красок и звуков, а он сам обратился в живое изваяние,полное видений и галлюцинаций столь неестественных, что они сделались почтичужими, отдалившимися от него. Он слышал сопенье и урчанье из неведомойбездны за дверью, и когда в его уши резко ворвались лающие, трубные звуки,он не был уверен, что они исходили от крепко связанного ремнями и веревкамиманьяка, чей образ теперь лишь смутно колыхался в его потрясенномвоображении. Сознанием его упорно владела фотография той проклятой, еще невиденной им в натуре восковой фигуры. Такая вещь, конечно, не имела права насуществование. И не она ли довела его до безумия? Он еще рассуждал, но уже новое свидетельство его безумия подступило кнему. Кто-то с той стороны нащупывал щеколду тяжелой двери с навеснымзамком. Кто-то похлопывал по доскам, щупал их громадной лапой, толкался вдверь. То были глухие удары по твердому дереву, становившиеся всенастойчивей и громче. Стоял страшный смрад. И вот уже тупой напор на доскиизнутри обратился в зловещий, отчетливый грохот, как от ударов тарана встену. Что-то угрожающе затрещало - расщепилось - внутрь хлынуло резкое,пронзительное зловоние - выпала доска - и черная лапа с клешней, как украба... - Помогите! Помогите! О боже, помоги мне! А-а-а!.. Лишь отчаянным усилием воли заставлял себя Джонс припомнить теперьневероятное, неожиданное обращение вызванной ужасом скованности в попыткуспастись, в безумное, беспамятное бегство. Его действия в те минуты можнобыло бы сравнить, как ни странно, с неистовыми, стремительными полетами всамых страшных сновидениях: казалось, в один прыжок он преодолел этотхаотически разворошенный склеп, распахнул наружную дверь, котораязатворилась за ним на щеколду с оглушительным грохотом, взлетел по истертойкаменной лестнице вверх, перепрыгивая через три ступеньки враз, и неистоворинулся, не зная сам куда, через мощенный булыжником двор и убогие улочкиСаутварка. Это все, что он мог вспомнить. Джонс не ведает, каким образом добралсядомой, и ничто не говорит о том, что он нанимал кеб. Скорей всего, он,руководимый слепым инстинктом, весь путь промчался пешком - через мостВатерлоо, вдоль Стрэнда и Черинг-Кросса, сквозь Хей Маркет и Регент-стрит -в свои родные места. Когда он почувствовал, что в состоянии вызвать врача,на нем все еще был весьма причудливый костюм - смешение из разнообразныхчастей музейных одеяний для восковых фигур. Неделей позже невропатолог разрешил ему встать с постели и выйти начистый воздух. Врачам он рассказал очень немногое. Над его приключениями нависалпокров безумия и ночных кошмаров, и он чувствовал, что молчание окажетсяпредпочтительней всего. Немного оправившись, он внимательно просмотрел всегазеты, накопившиеся в доме с той ужасной ночи, но не нашел ни малейшихупоминаний о странном происшествии в музее. Так что же, после всего,осталось здесь реального? Где закончилась явь и началось болезненноесновидение? Не рассыпался ли его разум в том мрачном музейном зале наосколки и не была ли та схватка с Роджерсом всего лишь фантастическимвсплеском лихорадки? Сумей он увязать в одно целое все эти сводящие с умадетали, это помогло бы ему окончательно победить недуг. Он должен вновьувидеть ту проклятую фотографию восковой фигуры, названной Роджерсом "Оно",ибо ни один мозг, кроме мозга этого фантазера, не мог измыслить такоечудовище. Лишь через две недели Джонс осмелился снова придти на Саутварк-стрит.Было позднее утро, и вокруг старинных, обшарпанных лавок и складов ужекипела оживленная, вполне здравая деятельность. Музейная вывеска виднеласьна прежнем месте и, подойдя ближе, он увидел, что музей действует как ни вчем не бывало. Привратник с улыбкой кивнул ему как старому знакомому, когдаон, наконец, набрался решимости войти внутрь, а внизу, в сводчатомдемонстрационном зале один из служителей весело, в знак приветствия,коснулся пальцем козырька своего кепи. Очевидно, то был только страшный сон.Но осмелится ли он постучать в дверь рабочей комнаты и справиться, на местели Роджерс? К нему подошел поздороваться Орабона. Его темное, гладкое лицосветилось, как всегда, несколько насмешливой улыбкой, но в глазах не было ниграна недружелюбия. - Доброе утро, мистер Джонс, - заговорил он с заметным акцентомчужеземца. - Давненько мы вас не видели. Вы хотели видеть мистера Роджерса?Очень жаль, но его сейчас нет. У него дела в Америке, и он должен былуехать... Да, это вышло очень неожиданно. Теперь за него я - и здесь, идома. Но я стараюсь поддерживать высокие стандарты мистера Роджерса - покаон не вернется. Чужеземец улыбнулся - может быть, просто из вежливости. Джонс едва лисам знал, что ему следовало ответить, и все же он задал несколько не оченьрешительных вопросов о том, все ли было благополучно на другой день послеего последнего визита в музей. Орабону эти вопросы, похоже, немалопозабавили, но он старался отвечать достаточно уклончиво, держась в некихрамках. - О, да, мистер Джонс - это было двадцать восьмое число прошлогомесяца. Я хорошо помню этот день - по многим причинам. Утром - как выпонимаете, до того, как сюда пришел мистер Роджерс - я обнаружил рабочуюкомнату в ужасном беспорядке. Дел было хоть отбавляй - по уборке, я имею ввиду. Поздно ночью, сами понимаете, было много работы. Нужно было отлить извоска один важный экспонат, совсем новый. Мне пришлось довести дело доконца. Само собой, справиться было не просто - но, конечно, мистер Роджерсмногому научил меня. Вы же сами знаете, он - великий художник. Он пришелпозже, и помог мне закончить экспонат - уверяю вас, весьма существенно, - носкоро отбыл, даже не попрощавшись с другими служащими. Я же сказал вам, еговызвали неожиданно. Пришлось провести и кое-какие химические процессы. Какойбыл шум! В самом деле. Кое-кто из возчиков во дворе вообразил себе, что этобыли выстрелы из пистолета - весьма забавное сравнение! Что же касается судьбы нового экспоната - с этим не все в порядке.Конечно, это великий шедевр, задуманный и исполненный - вы же понимаете -мистером Роджерсом. Но он сам о нем позаботится, когда вернется. Орабона снова улыбнулся. - Вмешалась полиция, вы же понимаете. Мы выставили его на обозрениенеделю назад, но уже случилось два или три обморока у посетителей. Одногобеднягу даже свалил приступ эпилепсии. Видите ли, этот экспонат немножко -покруче, что ли - чем прочие. Ну и, прежде всего, покрупнее. Конечно, егопоместили в раздел "Только для взрослых". Но на следующий день двое ребят изСкотланд-Ярда тоже осмотрели его и заявили, что он производит чересчурболезненное впечатление. Велели его убрать. Ужасный позор - ведь такойшедевр! - но в отсутствие мистера Роджерса я не счел необходимым обращатьсяв суд. Ведь это полиция, мистеру Роджерсу не пришлась бы по вкусу такаяогласка, но когда он вернется - когда он вернется... Сам не зная почему, Джонс испытывал все большее беспокойство иотвращение. Но Орабона продолжал: - Вы же у нас знаток, мистер Джонс. Уверен, что не нарушу закон, еслипредложу вам - в частном порядке, разумеется - взглянуть на этот экспонат.Вполне возможно - само собой, если пожелает сам мистер Роджерс, - что мы вскором времени уничтожим его, но это, конечно же, было бы преступлением. Больше всего Джонсу хотелось отказаться от осмотра и поскорее убежатьотсюда, но Орабона, с энтузиазмом художника, уже тащил его за руку к новомуэкспонату. В разделе "Только для взрослых" посетителей не было. Одну избольших ниш в дальнем углу закрывала занавеска, к ней-то и направился сулыбкой ассистент владельца музея. - Думаю, вы догадываетесь, мистер Джонс, что этому экспонату присвоеноназвание "Жертвоприношение Ран-Теготу". Джонса пробрала дрожь, но Орабона словно бы не заметил этого. - Это безобразное, колоссальное божество главенствует в некоторыхмалоизвестных преданиях, которые изучал мистер Роджерс. Все это, конечно,вдор, как вы и сами часто уверяли мистера Роджерса. Предполагается, однако,что оно явилось к нам из космоса и обитало в Арктике три миллиона лет назад.Как вы увидите, обходится оно со своими жертвами, пожалуй, необычным и дажеужасным способом. Мистер Роджерс воспроизвел его дьявольски жизненно -вплоть до замечательного сходства в чертах лица самой жертвы. Дрожа всем телом, Джонс ухватился за латунную оградку передзанавешенной нишей. Свободной рукой он потянулся было к Орабоне, чтобыостановить его, но полог уже начал отодвигаться в сторону, и какое-топротиворечивое побуждение заставило его отдернуть руку. Чужеземецторжествующе улыбался. - Ну вот, смотрите! Джонс, хотя и крепко держался за ограду, пошатнулся. - Бог! Великий Бог! Внушающее неизъяснимый ужас чудовище - огромное, высотой в десять футов- несмотря на неуклюжую, как бы в полуприседе, позу, выражало безграничную,нездешнюю, космическую злонамеренность и было представлено в грозномдвижении вперед с циклопического трона слоновой кости, изукрашенногогротескными резными изображениями. Шестиногое, оно в средней пареконечностей держало смятое в лепешку, искаженное, обескровленное мертвоетело, испещренное бесконечным множество мелких, подобных укусу, точек, аместами словно бы обожженное едкой кислотой. Только изувеченная, отвисшая наодну сторону голова жертвы свидетельствовала о том, что некогда онопринадлежало человеческому существу. Для того, кто видел прежде фотографию чудовища, не нужно было называтьего имени. Жуткий снимок был до омерзительности достоверен, но даже в нем незаключалась вся полнота ужаса, какой внушала эта реальная гигантская масса.Шарообразное тело - пузырчатое подобие головы - треугольник рыбьих глаз -бесконечное множество растущих, как волосы из тела, змеевидных присосков -шесть гибких конечностей с черными когтями и, как у краба, клешнями - Боже,как они были схожи с той черной лапой! Улыбка Орабоны сделалась нестерпимо отвратительной. Джонс задыхался, онвглядывался в страшный экспонат со все нарастающим гипнотическим влечением,смущавшим ум и обжигавшим душу. Какой не до конца осознанный ужас держал егов плену, выискивая в нем все новые и новые подробности? Это оно привело кбезумию Роджерса... И это Роджерс, не знающий себе равных художник, уверял,что его экспонаты имеют не совсем искусственное происхождение... Теперь, наконец, Джонс осознал, что именно притягивало его взгляд. Тобыла изувеченная, свисающая вниз, восковая голова жертвы, и в ней заключалсянекий страшный смысл. Она не окончательно была лишена лицевой своей стороны,и лицо это казалось ему все более знакомым. Оно чрезвычайно напоминалобезумное лицо Роджерса. Джонс пригнулся поближе, едва ли понимая, чтозаставляет его поступать так. Разве не было естественным желаниесумасшедшего эгоиста придать восковому шедевру свои собственные черты? Ноодно ли это уловил Джонс подсознательным чутьем, стараясь подавить в себеновый прилив беспредельного ужаса? Воск искаженного лица был обработан с чрезвычайным мастерством. Этиследы проколов - как идеально воспроизводили они мириады ранок, неведомым,жутким образом нанесенных тому несчастному псу! Но тут было нечто большее.Левая щека сохранила след какого-то несовершенства, какого-то ненамеренногоотступления от общего замысла - как если бы мастер пытался прикрыть некийнезначительный дефект, допущенный в начале работы. Чем больше Джонсприглядывался к щеке, тем более она повергала его в мистическю дрожь - ивдруг он вспомнил реальное обстоятельство, в миг доведшее его ужас допредела. Та ночь кошмаров - бешеная схватка - связанный безумец - и длинная,глубокая царапина сверху вниз через левую щеку живого Роджерса... Рука Джонса, державшаяся отчаянной хваткой за латунную ограду,расслабилась, и он погрузился в глубокий обморок. Орабона продолжал улыбаться.