[I still want you]

𝓘'𝓶

Чонгук крутой до невозможности. Он готов на любой движ, смеётся над всеми шутками и вообще не имеет проблем с зоной личного комфорта. У него её нет. Чимину можно держать его за руку, кусать за ухо, обнимать и спать на коленях тоже можно. Можно до полуночи смотреть фильм, а после засыпать рядом. Можно забираться холодными руками под футболку. Можно тереться носом об висок. Можно.
Чимину можно делать с Чоном что угодно, только на правах лучшего друга и хёна.

А любить нельзя

Чонгук вообще поставил какой-то запрет на это слово.

***
Чимин решает назначить встречу в ближайшее кафе.

—Ты мне нравишься,—вот так просто признаётся посреди кафе, попивая горячий чай с лимонными кексами.

Чимин не любит тянуть и много думать тоже не любит. Поэтому признаётся сразу, как есть.
А у Чонгука на пол лица окно всплывает : «команда не распознана».

В затянутой тишине слышно, как шумит кофемашинка, как шумно разговаривают вокруг люди и как вилки царапают поверхность тарелок.

А потом Чонгук светло улыбается, широко. Накрывает чиминовскую руку своей, крепко сжимает и говорит:

—Ты мне тоже нравишься, хен! Ты самый лучший друг!

Чимину вроде как радоваться надо — первое место среди хенов, но сердце сжалось почему-то.
В горле пересохло и дышать больно.

—Ты не понял, да?—Чимин улыбаетсся, когда они выходят из кафе.

Мелкий дождь стал пятнать чиминову одежду холодными каплями.

—Не понял, да?—спрашивает он с надеждой.— Нравишься ты мне. Очень нравишься.

Чимин протягивает свою любовь осторожно, не спеша и с опаской, боится, но не знает и не видит другого выхода.
Ему уже не терпится обнять и коснуться Чона по-другому что ли.
Не терпится взять его за руку и обнять.

—Хен,—Чонгук встряхнул его за плечи.—ну чего ты? Говорю же, что ты мне тоже нравишься. Будешь сэндвич?

Конечно, Чимин будет. Чоновское «нравишься» такое горькое и не такое вовсе, что его срочно нужно заесть.
Он пихает в рот кусок сэндвича, жуёт и пытается вспомнить, когда все стало таким? Таким серым, скучным и безразличным. Когда эта влюблённость сломалась и треснула по шву?

Чимин заглядывает в себя и видит там дыру, ошмётки чувств и выпотрошенную душу. И Чона посреди всего этого.

***

Тэ говорит:

—Запиши песню.

А Чимин с горечью:

—Я кажется влюбился.

Они сидят на кухне Юнги, в квартире мертвая тишина стоит, надымленно так и единственная сижка, тлеет меж юнгиевских пальцев.
Тэхён смотрит на Чима, вертит в руке бутылку вина и не моргает.

—И чего теперь?
—В Гука,—говорит Чимин.

Вселенная расслаивается, делится на две плоскости. В одной — Чимин, в пустой надымленной двушке, задыхаясь, ломая рёбра, говорит о своей любви, о недопонимании, о «ты такой крутой, хён». В другой — Тэ и Юнги. Вдвоём на холодной кухне. В форточку насквозь дует ледяной ветер и Мин ни с того ни с сего хрипло выдаёт: «ну, блять, приплыли».

Когда вселенные собираются обратно в одну, скрепляются громким хлопком, Чимин уже чуть ли не плачет, Юнги раскуривает новую сигарету, забыв о предыдущей.

Чимин говорит:
—Какую песню?

Тишина. Никто не кидается объяснять и уговаривать.

Тэ считает, что за свою любовь нужно бороться. Он вообще любит бороться за все. За право, за идею, за голос. Он тот ещё вояка.

А Юнги молчит. Он тоже вообще молчать любит.

Чимин морщится, закрывает лицо руками. Тоска током проходится по телу, покалывает кончики пальцев и отдаётся болью в глазах. Чимин не умеет с таким справляться — у него не бывало такого никогда. Чимина все любят, а Чимин любит всех. А вот кто-то взял, да не полюбил Чимина в ответ, такое впервые.

—Что теперь то?—шепчет он.—Теперь чего?