Metzengerstein
Pestis eram vivus-moriens tua mors ero.
(Чума я был при жизни; умирая, стал твоей смертью).
Мартин Лютер
Ужас и рок во все века блуждали по свету. Зачем поэтому обозначать время, к которому относится мой рассказ? Будет достаточно, если я скажу, что в глубине Венгрии существовала незыблемая, хотя и скрываемая, вера в учение о переселении душ. Я не стану распространяться о самом учении, т.-е. о его ложности или вероятности, однако утверждаю, что очень значительная часть нашего недоверия, по выражению Ла-Брюера, о всех наших несчастьях "vient de ne pouvoir être seul" (происходит от того, что мы не можем оставаться одни).
Однако в венгерском суеверии были некоторые пункты, которые быстро перерождались в нелепость. Они, т.-е. венгры, расходились очень во многом с восточными авторитетами. Так, например: "Душа, — говорят первые (я привожу слова очень остроумного и умного парижанина), — живет только один раз в осязаемом теле: лошадь, собака, даже человек, суть только призрачные подобия этих существ".
Фамилии Берлифитцинг и Метценгерштейн в продолжение многих столетий враждовали между собой. Не было, кажется, примеров такого взаимного озлобления между двумя другими столь знаменитыми семьями. Происхождение такой вражды, по-видимому, находим у пророка: "Страшное падение постигнет высокое имя, когда, подобно всаднику над лошадью, смертность Метценгерштейна восторжествует над бессмертием Берлифитцинга".
Без сомнения, эти слова сами по себе или вовсе не имеют смысла или весьма мало, но известно, что и еще более незначительные причины влекли за собой — и не в давние времена — последствия столь же значительные. К тому же, владения, которые были смежными, долгое время соперничали за влияние на правительство в управлении страной. Кроме того, близкие соседи редко бывают друзьями, и обитатели замка Берлифитцинга могли смотреть с своих высоких башен прямо в окна дворца Метценгерштейнов. Более чем феодальное великолепие, открывавшееся при этом, конечно, вовсе не способствовало смягчению чувства раздражения в менее древних и богатых Берлифитцингах. Что же удивительного, после того, что слов пророчества, хотя и бессмысленных самих по себе, было достаточно, чтобы возбудить и сохранить вражду между двумя семьями, уже подготовленными к ссоре подстрекателями наследственного соперничества? Пророчество как будто предсказывало, если вообще предсказывало что-нибудь, окончательное торжество могущественнейшему дому, и поэтому вспоминалось, конечно, с ожесточением более слабым и менее влиятельным.
