Сорок восемь часов

8

Кофе некстати закончился. Гермиона предложила его чем-нибудь заменить. Из альтернативы было только Кандиль-синап и джойс. Начали с джойса. Джойс был ягодный и легкий. — Я сразу… поняла… ну, в общем, когда ты про формулы объяснял. Искривить спирально нельзя! — Ну, почему же? Искривить всё можно. И в частности спирально. Только какой при этом получим результат? — А почему… аламании… Аномали -и-и в большинстве своём группируются в экваториальной зоне? — Гермиона смотрела на зельевара сквозь пустой бокал. — Между прочим, Миллерс оскорбился бы, узнай, что его творение обсуждают за бутылкой Кандиль-синапа. — Не за бутылкой. А за тремя бутылками! — Но оскорбился бы! Гермиона чувствовала себя потрясающе. Такой легкости она не испытывала никогда. И причина не в том, что она банально быстро напилась. Было что-то другое. Важное. И опасное. Но что именно она не помнила. А вот Северус, казалось, был совершенно трезв. Вот везет же некоторым! — У меня предложение. А давай на желание? — предложила Гермиона, весьма кстати вспомнив школьные вечеринки. — У вас еще имеются желания, мисс Грейнджер? — Да. Два. — Озвучите? — Первое — простое. Выпить на брудершафт. — И только-то? — Ой, у меня бокал пустой. Северус его наполнил. — Брудершафт? Маг возражать не стал. — Второе? — Не скажу-у-у. — Тогда не исполнится. — Почему? Потому что если скажу, ты попытаешься его исполнить? Да? — Не обязательно. — Угадай! — Мне больше нечем заняться? — Нечем. Я немного подскажу. Девушка наклонилась и коснулась губами его губ. Сладковатый дурман, с нотками яблочного привкуса, нерешительный язычок, трепетно дернувшийся навстречу. Наваждение, имя которому — блаженное помешательство. — Гермиона! — пока не поздно надо остановиться. — М-м-м… — Не очень… хорошая идея… — А, по-моему, просто потрясающая… — Герми… она… — Стол очень… меша-а-ает… — Ты… в своём уме? — Нет. Совершенно… И мне это нравится. Кажется… — радостно заявила она, огибая угол стола и устраиваясь у Северуса на коленях. — Знаешь, там была одна гравюра. Ну, такая… — она мечтательно закатила глаза. — Кстати, а кто скормил Хлюпу Камасутру? Да еще и столь старинную? — Понятия… не имею, — прошептал Северус в пылающее от удовольствия ушко. Потом они переместились в спальню. Почему-то в её. Сама она что ли предложила? Одежда неимоверно мешалась. В комнате было невероятно холодно. На постели лучше. Северус никак не мог подстроиться под ритм Гермионы. Она хотела всего и сразу. Пока не плюнул на все предосторожности и не подчинил своим желаниям. Всё было необычно и в то же время правильно. И уже не холодно. И совсем не одиноко. * * * Гермиона проснулась поздно утром. Одна. Перед глазами плыли пятна. Голова раскалывалась. Но ощущение полного покоя и наслаждения никуда не делось. Обнаружив на столе антипохмельное средство, улыбнулась. Приняв душ, она завернулась в утренний халат (в его халат!) и, напевая, спустилась в гостиную. На диване в лучах солнца нежился Хлюп. Заметив её, радостно что-то хлюпнул. — Ты знаешь, где Северус? — шепотом спросила она. Хлюп не ответил. Гермиона подошла к столу и обнаружила там записку. «Ушел проверять спиралевидные искривления пространства. Пирог в буфете. Хлюп накормлен. Скоро вернусь. Северус» Мысль задержаться в этой развалине больше не казалась столь удручающей. И даже напротив. Судя по всему, Северус усвоил истину — любовь подразумевает кормление. Желудок сжался от предвкушения. Его пирог — произведение искусства. Гермиона улыбнулась, подхватила Хлюпа на руки и спросила: — Что ты там ему такого показал, что он сошёл с ума, а? Проказник! Хлюп довольно заурчал. — Пойдём готовить завтрак? Что он любит? На девушку обрушился поток аппетитных образов. И она счастливо улыбнулась.