Тени прошлого

8

Сидя на диване, Гермиона укладывала свежевыстиранное белье в корзину и параллельно наблюдала за тем, как расположившийся на ковре Люциус играет с Элиасом в волшебные шахматы. Все еще казалось чуточку странным и непривычным почти ежедневно видеть Малфоя в их гостиной. Но ситуация потихоньку менялась, и с каждым новым визитом Люциуса, с каждым проведенным у них вечером, Гермиона воспринимала его присутствие все спокойнее. Да что лукавить? Порой она даже поражалась выдержке и терпению Люциуса, которые он проявлял, общаясь с ее непоседой-сынишкой. Как, например, сейчас, когда пытался рассказать Элиасу о тонкостях игры, а того гораздо больше интересовали бои шахматных фигурок. Однако Люциус держался молодцом: аккуратно, но настойчиво, он снова и снова переводил внимание мальчика на правила ведения партии. Гермиона поймала себя на мысли, что все происходящее кажется каким-то… милым. И правда, было очень приятно наблюдать, как Люциус играет с Элиасом, или читает ему перед сном, или порой помогает купать. Иногда Малфой ненадолго задерживался, чтобы поболтать с ней о чем-то, и Гермиона искренне наслаждалась этими минутами, потому что именно они позволяли забыть о собственном одиночестве. «Нет, конечно же, у меня есть друзья. Замечательные. Самые лучшие на свете. Но с тех пор, как у каждого появилась собственная жизнь, видимся мы все реже, и чаще всего по какому-то поводу. Еще у меня есть Джесса — умная, язвительная и очень добрая. Но любой разговор с Джессой неизменно скатывается к мужчинам и сексу, то бишь к темам, в которых чувствую себя полным профаном. А уж признаться ей, что меня тянет к Люциусу, и вовсе неловко. Хм… тем более, что меня действительно тянет к нему. Хотя мне это и не нравится…» Отставив наполненную корзину, она занялась сортировкой полученных на днях писем. Гермиона отбросила в сторону рекламные рассылки и взялась за счета, раскладывая их по мере наступления крайней даты оплаты. Потом прочла письмо от Полумны Лавгуд, интересующейся, как у них дела, и записку от Гарри, сообщавшего, что в субботу планирует провести весь день с крестником. И наконец, в руках оказалось уведомление из Гринготтса о состоянии счета. Как же она ненавидела эти выписки, каждый раз унизительно подтверждающие, что живут они с Элиасом от зарплаты до зарплаты. Однако, собравшись с духом и распечатав конверт, изумленная Гермиона чуть не сползла с дивана: баланс ее счета каким-то невероятным образом увеличился на сумму, которую она не заработала бы в магазине даже за пару лет. «Нет! Это… это, наверное, какая-то ошибка…» Гермиона опустила глаза ниже и наткнулась на уточнение из журнала транзакций. Там черным по белому было написано: Перевод средств со счета Люциуса Малфоя в размере 100 000 (сто тысяч) галлеонов. — Люциус! — даже не пытаясь сдержаться, возмущенно прорычала Гермиона. Малфой поднял голову от шахматной доски и, увидев, что именно держит она в руке, мысленно застонал. — Элиас, подумай пока над своим следующим ходом. Мне нужно немного поговорить с твоей мамой, — поднявшись с пола, Люциус прошел к задней двери и вышел на крыльцо. В свежем воздухе ощутимо пахло приближающейся грозой. Глянув на Гермиону, Малфой машинально отметил, насколько она сейчас красива: в прищуренных глазах сверкало яростное возмущение, на щеках алел густой румянец. «Хороша… вот только боюсь, что со злости комплимент вряд ли воспримет адекватно…» — Как ты посмел?! — Гермиона помахала листком уведомления прямо у него перед носом. — Что посмел? И что такого ужасного я сделал, чтобы вызвать столь яростное негодование? — осторожно забрав у нее бумагу, Люциус мельком глянул на текст. Сказать по правде, он просто не понимал причину подобного возмущения. — Ты перевел на мой счет деньги! — уже не сдерживаясь, почти кричала она. — И что? У меня они есть, и немало. А тебе они нужны для того, чтобы воспитывать Элиаса, — он небрежно пожал плечами, отчего Гермиона разъярилась еще сильней. — Но мне не нужно столько денег, чтобы воспитывать его, Люциус! О чем ты думал, переводя в мое хранилище сумму, которая кому-то может показаться небольшим состоянием? — от злости Гермиона чуть ли не скрежетала зубами. — Извини, но я думал лишь о тех пяти годах, пропущенных мною не по своей вине, когда не принимал абсолютно никакого участия в жизни собственного ребенка! И о том, что хочу лишь помочь вам обоим. Почему ты так злишься? Элиас имеет право на эти деньги, даже не будучи формально Малфоем. Надеюсь, пока не будучи. Но он, так или иначе, Малфой. И уже одним этим заслуживает свою долю фамильного состояния! — не сдержавшись, тоже вспыхнул Люциус. — Знаешь, что? Мы не продаемся! Ты не можешь купить нас. И уж тем более не стоит пытаться таким образом заглушить свое чувство вины, даже если оно и гложет тебя! — резко парировала его тираду Гермиона. — А я и не пытался купить кого-то! Лишь хотел помочь тебе и ему. Хотел, чтобы ты спокойно смотрела в завтрашний день, зная, что теперь тебе больше не придется растить его в одиночку! И почему же я не могу это сделать, скажи на милость? Почему не могу помочь своему сыну и его матери, если имею для этого более чем огромные возможности? «Черт! Ну зачем эта женщина постоянно все усложняет? Неужели она так и будет в каждом моем поступке видеть какую-то гнусную подоплеку? Подкуп! Да твою ж мать!» Но, даже ужасно злясь на Гермиону, Малфой опешил, когда взглянул ей в глаза и увидел мелькнувшую в них боль. «Да не хотел я оскорбить тебя! Просто помочь хотел!» — Хочу тебе напомнить, Люциус, что нам и сейчас неплохо живется. По крайней мере, все необходимое у нас есть. И этого достаточно, — уже немного спокойней заметила Гермиона. — Да, согласен, все необходимое у вас есть. Но как насчет того, что Элиас растет и его нужно учить, лечить, возить отдыхать? Как насчет уверенности в том, что тебе не надо экономить, считая оставшиеся галлеоны и пытаясь свести концы с концами? Это тоже не важно? — Малфой подошел к перилам и посмотрел в ночное небо, которое как раз осветил яркий росчерк молнии, окрасив в разные оттенки фиолетового. В груди яростно клокотала обида на несправедливые обвинения. — Почему каждый раз, когда я пытаюсь сделать что-то хорошее, это оборачивается против меня? Гермиона ощутила, как ее охватывает стыд. — Прости… Я… я не хотела показаться тебе неблагодарной дрянью, — вздохнула она, понимая, что в этой ситуации выглядит злобной гарпией. Сейчас, уже чуточку успокоившись, Гермиона начала осознавать, что отреагировала столь бурно и остро лишь потому, что за эти годы привыкла постоянно и от всего защищаться, надеясь лишь на саму себя. А поскольку Люциус появился в их жизни так недавно и так неожиданно, то и от него Гермиона по привычке тоже начала обороняться. Она подошла ближе и положила руку на плечо Люциуса, а когда он, вздрогнув, повернулся, то увидела на его лице разочарование и боль. — Пойми меня… Я пытаюсь воспитать Элиаса так, чтобы деньги не стали для него наивысшей ценностью. Мне хочется, чтобы он понимал, что, в конечном счете, главное — это то, что представляет из себя сам человек. И что он несет в этот мир. Тем более, если смотреть на жизнь здраво, то обойтись можно и небольшими деньгами… И я надеюсь, что став взрослым, Элиас будет четко понимать — не деньги и не имя, доставшееся от поколений предков, определяют его судьбу. А лишь сам он. — Гермиона, прости, но это нереально. Ты не сможешь научить ребенка игнорировать значение денег, когда весь мир вокруг будет проповедовать ему абсолютно противоположное. Нет, конечно, тебе может и удастся воспитать в нем некое пренебрежение к роскоши и материальным благам, несомненно. Но не к деньгам. Поскольку они по своей природе даруют человеку еще кое-что. Независимость, степень свободы, статус. Их не стоит недооценивать. Тем более, что рано или поздно, Элиас станет Малфоем. И к нему уже будут относиться, как к одному из членов семьи, даже несмотря на то, что он — первый полукровка, появившийся в роду. Он — Малфой, а данный факт уже означает, что Элиас богат. Нравится тебе это или нет… — присев на перила, Люциус наблюдал за ее реакцией. — Не он, Люциус, а ты. Богат не мой ребенок, богат его отец, — упрямо возразила Гермиона, которой хотелось верить, что сможет защитить Элиаса от влияния высокомерия и снобизма, сможет вырастить из него хорошего порядочного человека и без огромных капиталов. И осознание того, что Люциус, по сути, прав, дико раздражало. — Ошибаешься. Как мой сын, он унаследует приличную часть моего имущества, тем более, что я уже через адвокатов учредил трастовый фонд на его имя и изменил завещание. Не волнуйся, пока об этом известно лишь юристам, но дело уже сделано. Так что, Элиас — уже очень богатый мальчик. — И ты сделал все это, даже не спросив для начала меня? Люциус, тебе не кажется, что я имею право знать о таких важных вещах? Черт, я его мать! И все, что касается Элиаса, касается и меня! — Гермиона даже топнула ногой, а поняв, что именно сделала, смутилась и покраснела. «О, Боже… Почему этот мужчина может вывести меня из равновесия всего парой фраз? Да что со мной?» — Вот уж не думал, что тебе будут интересны подробности моих финансовых и юридических решений! Тем более, что я не пытался провернуть у тебя за спиной что-то вредное для нашего ребенка! — защищаясь, Люциус повысил голос еще раз. — А как ты мог подумать, что я не захочу узнать об этом? И что я делала бы, если б, упаси Бог, с тобой случилась какая-то беда? Откуда я бы узнала, что ты, оказывается, что-то там сделал для Элиаса? — Гермиона вновь вспыхнула от праведного негодования, и Малфой снова невольно отметил про себя, насколько красива она сейчас. «О чем я только думаю?» — От моего адвоката, который обязательно связался бы с тобой, конечно. Тем более, что женщины моего круга не вмешиваются в подобные вопросы и не засоряют ими голову, поскольку это — удел мужчин. И, кстати, именно потому практически у всех состоятельных вдов есть профессиональные управляющие и юристы, занимающиеся их капиталами и недвижимостью. Извини, но такое решение — более чем разумно, — Малфой снова пожал плечами и этот жест показался бы Гермионе милым, если б не разозлил еще сильней. — Ну, знаешь ли, я — не одна из женщин твоего круга. И кое-что понимаю в финансах, а то, что не понимаю, как-нибудь в состоянии изучить и разобраться. Поэтому, Люциус, уж будь добр, когда принимаешь какие-то финансовые решения, касающиеся Элиаса, ставь меня в известность, — упрямо продолжила она гнуть свою линию и вдруг увидела, как Малфой, стиснув губы и сузив глаза, качнулся к ней и крепко схватил пальцами за подбородок, наклоняясь к самому лицу. — Скажи, почему ты такая упрямая? Чертовски упрямая! — сквозь зубы спросил он, встречаясь с ней взглядом. В эту минуту, глядя ей в глаза, Люциус искал в них… «Мерлин! Да я и сам не знаю, чего! Разве что какой-нибудь мельчайший знак, который скажет мне о том, что она не испытывает ко мне ненависти? Или, что думает обо мне, когда я ухожу от них? Или, что на самом деле рада моей заботе о ней и о мальчике?» Но все, что он видел сейчас — лишь остаток ярости и удивление, смешанные с чуточкой страха. И Люциус не сдержался. Он наклонился и поцеловал ее. Сначала осторожно коснувшись губ, а затем сильней, глубже. Краем сознания отмечая, что той ночью, когда случилась их неожиданная близость, он даже не прикоснулся к ее губам. Иначе бы не смог забыть их вкус и то, какие они мягкие, как несмело приоткрываются, поддаваясь его настойчивости. Как сладок вкус ее рта, который он смаковал сейчас, проникнув внутрь языком. И как тихо всхлипывает она, сжимая и разжимая ладошки, будто думая — оттолкнуть его или притянуть к себе еще ближе. Неохотно оторвавшись от Гермионы, Люциус медленно отстранился и с некоторым удовлетворением глянул в ее затуманенные дымкой глаза. Оба тяжело дышали, а когда молния снова сверкнула по ночному небу ярким росчерком, Малфой заметил, как губы ее еще блестят от поцелуя. Не отдавая себе отчета, он погладил их подушечкой большого пальца, уже затосковав по вкусу, но сдержался. А потом почувствовал, как тоненькие пальчики обхватили его запястье и резко дернули вниз. Приложив ладонь к губам, Гермиона быстро шагнула назад, и выражение ее лица слегка напугало Люциуса. «Она просто шокирована этим поцелуем или он ужаснул ее?» Не произнеся ни слова, Гермиона обошла его и вернулась в дом. А Люциус, озадаченный и смущенный, так и остался стоять на крыльце. * * * Продолжающая бушевать за окнами мэнора буря, как нельзя ярко отражала то, что творилось сейчас в душе Малфоя. И что абсолютно не хотелось анализировать. Люциус понимал, что он и злится, и негодует, и щетинится от обиды, и еще… боится. Отчаянно боится, что тот хрупкий мостик доверия, совсем недавно протянувшийся между ним и Гермионой, он только что разрушил собственными руками. Память услужливо подбросила воспоминания из прошлой жизни, когда он тоже был переполнен эмоциями, не находящими выхода. «Но вот только… в то время меня переполняла ненависть. Бессильная жгучая ненависть, которая, кажется, даже сочилась из пор кожи. Она обволакивала меня так густо, что практически стала самой сутью. Стала тем единственным, что мог тогда чувствовать. А потом… я потерял все, кроме Драко, потерял даже самого себя. И будто сгорел от боли, которая объединившись ненавистью, выжгла во мне то живое, что еще оставалось». Люциус сидел в небольшой комнате, предназначенной только для членов семьи, в своем любимом кожаном кресле, развернутом сейчас в сторону окон. Рядом, на небольшом столике, стоял графин со столетним огневиски, по которому Люциус периодически нервно барабанил пальцами, и полупустой бокал. А чуть неподалеку лежала разбросанная стопка колдографий, сделанных за последние несколько недель: Элиас, он и Элиас, Элиас с Гермионой. Колдографии его неожиданного маленького семейства, общением с которым он наслаждался день ото дня все сильней и сильней. «Итак… Я поцеловал ее и, возможно, совершил огромную ошибку…» Люциус вспомнил, как вернулся с крыльца в дом: опершись руками о столешницу, Гермиона стояла на кухне, потом обернулась и негромко велела Элиасу идти укладываться спать. По-прежнему не произнося в адрес Люциуса ни единого слова, и делая вид, что его вообще нет рядом. «Нет, конечно, я мог бы обратить на себя ее внимание, но не при мальчике же… И какова бы оказалась реакция, если б что-нибудь сказал ей?» Малфой вдруг отчетливо вспомнил, как осторожно приоткрылись губы Гермионы, когда он начал целовать сильней. И как робко скользнул навстречу его собственному ее язык… «Черт! Остается лишь надеяться, что она потрясена и шокирована, но… не испытывает отвращения к тому, что произошло. И ко мне…» Люциус до сих пор не мог понять, что заставило его сделать это. Ведь была же минута, когда в нем проснулся прежний Малфой, умеющий не только защищаться, но и причинять боль едкими и острыми фразами. Произнесенными в нужный момент и бьющими противника по самому больному. И ему, тому Малфою, очень хотелось бросить этой маленькой неблагодарной ведьме нечто резкое и ядовитое. О том, как же чертовски ей повезло, что он (Люциус Малфой!) признал своим ее бастарда-полукровку, обстоятельства зачатия которого почти и не помнит. И даже решил, что будет заботиться о нем. «Черт… вот это точно стало бы ошибкой! А еще — гнусной ложью. Потому что я бесконечно благодарен ей за Элиаса; за каждую минуту, проведенную с Элиасом, который лечит надломы моей души лучше любого зелья, прописанного целителем…» Люциус вспомнил, какой видел ее на крыльце, когда молния сверкнула так ярко, что ночь превратилась в день. Горящие гневом глаза, румянец на щеках, грудь, которая заметно поднималась и опускалась от тяжелого и рваного дыхания. В тот миг каждая клеточка его тела будто срывалась в крик: «Дотронься до нее! Прикоснись, наконец, к этой женщине!» «Хм… что, собственно, я и сделал. Теперь же остается лишь гадать: а что дальше?» — С чего это ты сидишь здесь, да еще в темноте? Услышав знакомый голос, Люциус не удержал сдавленный смешок. Драко почти месяц после того памятного и тяжкого для обоих разговора откровенно игнорировал отца, даже не здороваясь. И Люциус не осуждал, понимая, какой болезненный удар нанес ему. «Да уж… интересный момент ты выбрал, мой мальчик, чтобы заговорить с отцом. Уникальный даже…» — Да так… Размышляю… — Люциус потянулся за бокалом и отхлебнул глоток. — И как успехи? Люциус услышал, как Драко приблизился и, щурясь от света стоящей неподалеку масляной лампы, искоса взглянул на старшего сына. Тот собрал разбросанные по столу колдографии и начал небрежно перебирать их. Люциус знал, что сейчас видит Драко. Вот крупным планом лицо Элиаса — улыбающееся и испачканное шоколадным мороженым. А вот Элиас машет им с глянцевого черного пони, катаясь на карусели. А сейчас, наверное, та, где Гермиона с Элиасом сидят на деревянных качелях позади их дома. И, наконец, он сам, опирающийся на деревянную спинку детской кроватки, лежащий с вытянутыми и скрещенными в лодыжках ногами, и Элиас, одетый в клетчатую пижамку и уже привычно подкатившийся ему под бок. Люциус помнил тот вечер — Гермиона сфотографировала их, когда он читал малышу большую книгу о странных существах от того же доктора Сьюза, который придумал Сэма с его зеленой едой. И до сих пор категорически отказывался понимать, зачем его сынишке нужны эти дурацкие истории. — Так это, стало быть, он? Тот самый… — Элиас, его зовут Элиас. И это — он, твой младший брат, — с нажимом произнес Люциус и слегка повернулся, чтобы увидеть выражение лица Драко. — Который, кстати, очень похож на тебя. — Я заметил, — губы Драко тронула невольная улыбка. Последние недели он провел в мучительных размышлениях о том, что сделал отец. Вспоминал и ту ночь, когда Люциуса забрали под стражу, и он остался совершенно один в их огромном старом доме, пустом и неуютном. Находиться в мэноре не было ни сил, ни желания, и Драко отправился в Лондон, где в небольшом пабе долго и тщательно накачивался то виски, то пивом. А наутро проснулся в постели какой-то маглы, имени которой даже не помнил, и, быстро одевшись, сбежал из ее квартиры. Но именно потом, после тяжкого разговора с отцом, Драко понял: он сам переспал с той женщиной не потому, что она ему понравилась и не потому даже, что хотел ее… Нет, ему просто необходимо было забыться, отрешиться от напастей и проблем, бороться с которыми он оказался не в силах. И это стало возможно рядом с теплым женским телом. — Он, безусловно, расшевелил твое застывшее сердце, не так ли? — спросил Драко, аккуратно складывая колдографии на столе и призывая себе соседнее кресло. Похоже, он решил присоединиться к отцу в созерцании грозы. — Знаешь, чтобы влюбиться в это очаровательное создание, много времени не нужно, — с горделивой улыбкой отозвался Люциус. — С ним я понял, как много упустил из твоего детства, какие-то приятные и теплые радости, о которых даже не догадывался, когда ты рос. А он… такой славный, такой любознательный. Кажется, что ему интересно всё и обо всём. Бывают вечера, когда я возвращаюсь домой и не могу ворочать языком после ответов на все его вопросы. — Не думаю, что мои преподаватели позволили бы проявлять подобную любознательность. Удары линейкой по пальцам — хорошее лекарство от нее, — Драко немного задела такая очевидная привязанность отца к этому мальчишке, и в голосе его явно слышалось сожаление о собственном детстве. — Мне очень жаль, сын. Если б я знал, то положил бы этому конец, сразу же, — тихо произнес Люциус. — И если это имеет для тебя значение, то поверь — я бы хотел вернуть назад твое детство и изменить его. И сделал бы это, если б смог. — Спасибо и на том, — Драко был тронут больше, чем признал вслух. — И хочу, чтобы ты тоже знал: я понимаю тебя. Не одобряю, нет! Но понимаю, — ему не нужно было объяснять, о чем речь. Отец и так обо всем догадался. — Я очень рад этому, спасибо, Драко… — Люциус немного помолчал. — Надеюсь, что когда-нибудь ты решишь встретиться с ним? Элиас очень важен для меня, — признался он, наполняя бокал. — Думаю, да. Я всегда хотела брата… Конечно, не таким образом, но… что есть, то есть. Считай, что я благословил его появление, — ухмыльнулся Драко. — Нет, поначалу я ревновал тебя, но потом посмотрел, каким ты возвращаешься от него. Умиротворенным, улыбающимся, хотя и усталым. Знаешь, я даже благодарен этому пацану: он, по сути, вернул тебя к жизни. И я рад этому, папа. Драко взглянул на верхнее фото в стопке: смеющаяся Гермиона с Элиасом на руках качается на качелях и улыбается в камеру, а ее длинные шоколадные локоны струятся вокруг. — Хм, а Грейнджер выглядит довольно счастливой. И тут он с удивлением заметил, как отец вдруг нервно дернулся и смущенно пробормотал что-то неразборчивое, потянувшись за очередным глотком. «Так-так-так… Значит, вот оно что…» Нельзя сказать, что догадка удивила донельзя. Все-таки отец еще достаточно молод, а для волшебника так и вовсе в самом расцвете. И он практически каждый день видится с молоденькой и хорошенькой ведьмой вот уже несколько недель подряд. Тем более, что Грейнджер и впрямь очень похорошела. «Что ни говори, а материнство пошло ей на пользу: черты лица смягчились, да и юношеская угловатость сменилась приятными женскими округлостями». И было еще нечто такое в ее глазах и улыбке, что отличало от прежней Грейнджер. Какая-то сила и уверенность. И готовность защищать своего мальца, сидящего у нее на коленях. Драко прислушался к собственным ощущениям. «Что ж… с нашей семьей происходили вещи и похуже этой, да и не время сейчас цепляться за чистокровность, как нюхлер за найденное золото. Так что, добро пожаловать в клуб «Изменившихся целиком и полностью чуваков», папочка!» — У нее есть кто-нибудь? — как он и думал, отец тут же напрягся и судорожно сжал в руке бокал с огневиски. — Нет, она одна, — бросил глухо. — Ну, так может мне стоит как-нибудь заскочить, пригласить ее поужинать, отдохнуть? А ты посидел бы с мальчиком… — закончить Драко не успел. — Я настоятельно советую тебе не делать этого, — почти прорычал Люциус, с громким стуком ставя бокал на стол. — Понятно, — усмехнулся Драко. — А что сама Грейнджер думает на эту тему? Или ты не в курсе? — Решил позаботиться о моей личной жизни? — нахмурился в ответ Люциус, но продолжил. — Иногда мне кажется, что ее тянет ко мне. Иногда — что она боится меня. А может, и не меня, а того, что происходит между нами, — он вздохнул. — Знаешь, наверное, я уже стар для подобных штучек. Сколько лет прошло с тех пор, как я ухаживал за женщиной? Да и с Элиасом под боком — это невозможно. На нас тут же сыплется миллион шокирующих вопросов, и Гермиона сразу смущается, да и я, честно говоря, тоже. — Например? — Драко раздирало любопытство, каким образом его младший брат мог смутить их отца. — Почему ты открыл перед мамой дверь? Почему ты подал ей пальто? Почему ты так смотришь на нее? Ты собираешься с ней спать? И это — самые невинные из них, — услышав гогот Драко, Люциус поморщился. — Не смешно. Сегодня же Гермиона вообще устроила истерику за то, что я перевел на ее счет какую-то мелочь для Элиаса. Слышал бы ты… Она орала на меня, как фурия! Не знаю, наверное, я совсем разучился понимать женщин… Как только у тебя получается так легко общаться с ними? — Ну, я до сих пор ищу женщину, которая стала бы для меня единственной. А пока не нашел, приходится проводить время с не единственными, — засмеялся Драко. — Правда, думаю, что это не твой вариант на сегодня. — Предположим, по молодости я тебе не уступал, — Люциус усмехнулся. — Хотя, признаюсь, что это быстро надоело: все эти «не единственные» стали казаться на одно лицо, только с разными именами. А когда женился на твоей маме, то прежняя вольница и вовсе закончилась. Тем более, что прошло несколько лет, пока у нас не родился ты. Ну, а уж когда в нашей жизни появился он... сам знаешь, что происходило. — Отец, пойми, Грейнджер — порядочная, умная и правильная… Даже в юности она никогда не была кокетливой вертихвосткой, скорей уж занудным книжным червем. — Похоже… Уж если и сейчас в маленьком домике книг у нее больше, чем в некоторых семейных библиотеках. Да и работает в книжном магазине. Кстати, она до сих пор дружит с Поттером. Есть у нее еще подруга — коллега из книжного, Джесса, вот уж кто сексуален, как сам грех… Но. Не цепляет, понимаешь? Не привлекают меня женщины, готовые сожрать и косточек не выплюнуть… — Что, на твой взгляд, не хватает мягкости? — Да… — Люциус неловко шевельнулся в кресле. — Тут нужен особый подход, — Драко не ожидал, что когда-нибудь скажет подобное своему отцу. И о ком? О Гермионе Грейнджер! По изумленному лицу Люциуса он понял, что тот потрясен его позицией не меньше. — Только не говори мне, что сам не думал об этом! — Думал… Просто не ожидал, что именно ты станешь моим советчиком, — Люциус широко и искренне улыбнулся. — Боялся, что ты даже Элиаса не сможешь принять, а уж… — Ну… я много размышлял обо всем, пока мы с тобой не общались… — Драко помолчал. — И это оказалось полезным. Ты должен двигаться дальше: так почему бы и не с ней? Грейнджер нравится тебе, у вас уже есть общий ребенок, которого ты принял и полюбил, почему бы и нет? И уж точно Элиас не должен расти без отца потому, что я до сих пор тоскую по маме. — Я тоже тоскую по ней, Драко. Никто не сможет заменить мне Нарциссу, но… Кажется сейчас я готов отпустить свою боль. Оставить ее в прошлом… — негромко произнес Люциус и после долгого молчания добавил. — А ты стал совсем взрослым, сын. — Наконец-то ты это заметил, папа! — Драко ухмыльнулся в ответ. — Выпьешь со мной? — Люциус призвал второй бокал и плеснул в него порцию из графина. — За сложных женщин! Малфои отсалютовали друг другу. — Тогда уж за ту, которая подарила тебе вторую молодость. Гроза уже давно закончилась, а отец и сын еще долго сидели и впервые за многие годы говорили о чем-то легко и непринужденно. Как друзья. * * * Разбуженная оглушительным раскатом грома, Гермиона сидела на кровати. Обхватив согнутые колени руками, она вздрагивала от каждого последующего удара, боясь, что гроза может разбудить и Элиаса. Ощущая какую-то необъяснимую тоску и почти вселенское одиночество, Гермиона в который раз устыдилась своего давнего страха перед грозой. Ужасно хотелось позвать кого-нибудь из друзей и попросить переночевать здесь, но нежелание показаться смешной и глупой останавливало этот порыв. «Да уж! Очень прилично беспокоить приятелей, кстати, почти всех уже женатых, из-за какой-то глупой детской боязни обычного явления природы. У Гарри скоро свадьба, да он и так старается проводить с Элиасом почти все свободное время. Джордж женат и сомневаюсь, что Анджелине понравится моя просьба. Рон… Ну, с Роном как раз все еще сложней, чем с остальными…» Мысли вдруг снова вернулись к Люциусу… К Люциусу Малфою, который сегодня поцеловал ее. И не просто поцеловал. Гермиона вспомнила неловкие полудетские поцелуи с Роном, с Виктором, даже с одним мальчиком из Рэйвенкло, пытавшегося как-то поцеловать ее после танца — и ничего. Никаких эмоций и ощущений, хотя бы отдаленно напоминающих ей то, что испытала сегодня, на ум не приходило. Поцелуй Люциуса оказался невероятным… Обжигающим, заставляющим тело дрожать и плавиться, будто растворяясь от прикосновений его губ. И их вкуса. Никогда раньше Гермиона не думала, что ее зачаруют гладкие, мягкие мужские губы. Лишь сердце колотилось, словно сумасшедшее, и бился в сознании страх, какой неопытной дурочкой, наверное, считает ее сейчас Люциус. До сегодняшнего вечера ни разу в жизни Гермиона не думала о себе, как о темпераментной женщине, остро и болезненно жаждущей близости с мужчиной и удовольствий с ней связанных. Да и откуда она могла знать о чем-то подобном? Единственное занятие сексом привело к рождению Элиаса, и это было прекрасно, вот только не имело ни малейшего отношения к тому, что называют «заниматься любовью»… Щеки полыхнули от вдруг пришедшей на ум мысли: «А что бы я почувствовала, если б Люциус занялся со мной… любовью? Как занимаются ею по-настоящему любящие и вожделеющие друг друга? Если бы снова начал целовать, как там, на крыльце? И касаться…» Она откинулась на подушку и поняла, что тело снова колотит дрожь. И теперь уже не от страха перед грозой. Гермиона медленно провела руками по животу, представляя, что это — не ее руки, а перед глазами упорно стояло лицо мужчины, думать о котором она долго, но безуспешно, пыталась запретить сама себе.