Проклятие

8

Когда от наготы ее отделяло всего ничего, лишь пара предметов одежды, Грейнджер обернулась. Малфой курсировал вокруг пентаграммы, добавляя по краю окружности какие-то знаки. — Готова? Получив от Гермионы утвердительный кивок, Драко невозмутимо избавился от последнего предмета своего гардероба и опустился на колени в самом центре рисунка. — Ну? — раздраженно спросил он, видя, как Грейнджер застыла, сосредоточенно изучая пол. — Закрой глаза, — попросила она, подходя ближе, и стараясь избегать смотреть на Малфоя. Она не стеснялась обнаженного тела, но как и многим представительницам прекрасного пола ей было неловко раздеваться перед мужчиной, с которым, по сути, ее не объединяло ничего, что бы делало эту наготу естественной — ни секс, ни, прости Мерлин, какая-то романтическая связь. — Твою ж мать, ты серьезно? — обреченно спросил Драко. — Как можно думать о том, что кто-то увидит твои сиськи, когда ты вот-вот взвалишь на себя силу, способную запросто тебя убить? Грубо конечно, но он прав. Отчасти. И все же. — Закрой, — упрямо произнесла Гермиона. Малфой повернул голову в ее сторону и продемонстрировал закрытые глаза. Даже в таком виде ему каким-то образом удавалось выглядеть крайне раздраженным. — Пообещай, что не будешь смотреть, — серьезным тоном произнесла Грейнджер, вызывая у Драко новую порцию обреченных вздохов. В конечном счете, она все же добилась от него короткого “Обещаю”, что однако отнюдь ее не успокоило. Она и сама не знала, что ее смущает больше — то, что ей предстоит сделать, или то, как придется при этом выглядеть. Второе, Гермиона была полностью согласна с Малфоем, было довольно глупо. Но поделать она с собой ничего не могла. Грейнджер торопливыми движениями сбросила последнее, что отделяло ее от самого позорного позора в ее жизни, и присоединилась к Драко. Стоять в непосредственной близи от абсолютно голого Малфоя, да еще на коленях, да еще и посреди пентаграммы в полутемной комнате, было, мягко говоря, не очень. Как морально, так и физически. Ощутив движение воздуха рядом с собой, Драко… Повел себя самым что ни на есть лучшим образом. Он не сделал ничего, только терпеливо ждал, пока тараканы в голове Грейнджер угомонятся, и она даст ему знать, что можно начинать. Гермиона немного помолчала, пытаясь унять чувство неловкости и дискомфорта, и всеми силами избегая опустить взгляд и узнать о Малфое явно больше того, чем ей хотелось бы сейчас знать. Вся эта ситуация была и без того из ряда вон. — Ну… Начнем? — неуверенно спросила она. — Наконец-то, — проворчал Малфой и только было открыл глаза, как моментально его левую половину лица обожгла знатная оплеуха. — Ты обещал! Не смотреть! Опешивший от такого поворота событий, Драко выставил было руку в предупредительном жесте, чтобы пресечь дальнейшее надругательство над своим лицом, но то ли он вскинул ее слишком резко и не в том направлении, то ли Гермиона потеряла равновесие и сместилась, но вместо ожидаемого женского запястья или локтя, он перехватил... — Твою мать, Грейнджер! Женскую грудь. И как только до него дошло, что сейчас он стоит, ухватившись рукой за левую грудь Гермионы, как это же, по всей видимости, осознала и она. Потому что его правую щеку настигло возмездие в виде увесистой пощечины. Малфой издал гортанный звук, не рык и не рев, а что-то среднее между ними, когда увидел, как Грейнджер лихо замахивается в третий раз. Благо, он успел схватить ее за обе руки, пресекая эту расправу над невинными. И теперь, крепко держа ее за оба запястья, буравил воинственную ревнительницу женской чести тяжелым взглядом. — Что это только что было? — процедил он. — Это ты мне ответь! — негодовала Гермиона. — Что ты вытворяешь?! — Что ты вытворяешь! — прошипел Драко. — Какого хрена ты набросилась на меня? — Ты. Обещал. Не. Подглядывать. — Отчеканила она. — А сам, воспользовавшись... Как только я… Открыл глаза, моментально! Малфой наконец выпустил запястья Грейнджер, которая все это время пыталась освободиться от его хватки. Как только ей это удалось, она попыталась прикрыть руками хоть часть своей наготы. Малфой же и в ус не дул, совершенно не заботясь о том, как они оба сейчас выглядят. — Истеричка, — выплюнул он. — Как по твоему я покажу что надо делать, если у меня глаза закрыты? Как я покажу тебе движения, руны? Что за херня, Грейнджер? Гермиона молчала. Она чувствовала себя неловко — от того, что Малфой полностью раздет, от того, что раздета она сама. И от того, что набросилась на него с кулаками, поддавшись собственной нервозности. Мерлин, что с ней творится? Почему она сама не своя? — Из нас двоих, похоже, голые титьки больше волнуют тебя, а не меня, — констатировал Драко, потирая все еще горящую от ударов кожу. — Прости, — тихо сказала Гермиона, — я неправа. — Ты опасна для общества. — Прости, — повторила она. Малфой сверлил Грейнджер взглядом, который должен был показать ей всю степень ее вины. В голове вдруг промелькнула веселая мысль, что облапать неприступную гриффиндорку и выставить ее же виноватой — дано точно не каждому. У него талант. Драко не был отпетым ловеласом, но обнаженных девушек он видел и, спасибо Мерлину, не раз. Грейнджер однозначно не поражала воображение выдающимися формами, но вспомнив свое спонтанное посягательство, Малфой с ужасом осознал — здоровый мужской организм реагирует на женское тело вполне предсказуемо. А может, он просто извращенец, которого возбуждают ритуалы, пентаграммы, руны, капающий с парящих свечей воск и тощие гриффиндорки с виноватыми глазами, матовой бархатистой кожей, хрупкими руками, которые пытаются прикрыть маленькую грудь с затвердевшими от холода… Блядь. — Блядь, — повторил вслух Драко. — Что?! — поразилась Гермиона. — Я говорю, Грейнджер, извинения приняты, — подчеркнуто строго произнес Малфой. — Ты готова? — Готова, — немного растерянно буркнула она, отмечая, как неожиданно он сменил гнев на милость, и что вообще-то правила хорошего тона в таких ситуациях подразумевают извинения обеих сторон. Если вообще хороший тон подразумевает такие ситуации. Драко, как и в прошлый раз, рассек палочкой тонкую кожу на раскрытой ладони. На этот раз, правда, не на своей. Крепко перехватив Гермионино запястье и ожидая, пока на пол упадет хотя бы пара капель крови, он внимательно следил за ее лицом, разглядывая единичные веснушки, прямые брови, радужку ее глаз — что угодно, лишь бы не опускать взгляд. Потому что, во-первых, один черт знает всю глубину грейнджеровской неуравновешенности, и еще одного повода для физической расправы лучше ей не давать, а во-вторых, если он еще и увидит все то, что он уже, кхм, потрогал и, чего уж греха таить, представил, его тело снова начнет вытворять непонятно что. Точнее, вполне понятно. Но совершенно неуместно. Сейчас ему нужна холодная голова. Верхняя, желательно. Вернув, с некоторым усилием, свои размышления в русло предстоящего действа, Малфой снова ощутил зарождающуюся панику. Тело сотрясала сильная дрожь, а внутри, где-то на уровне солнечного сплетения, будто стоял ком, состоящий из волнения и тягучего чувства страха. Гермиона же внешне была абсолютно спокойна. У нее не дрожали руки, дыхание было ровным и спокойным, взгляд — сосредоточенным. Складывалось ощущение, что она проделывала все это уже сотню раз. — Надеюсь, ты не заразная, Грейнджер, — произнес он, усмехнувшись, когда заметил, что невольным движением задел рассченную ладонь и испачкал пальцы в чужой крови — Родителей хватил бы удар. Гермиона одарила его скептичным взглядом. — Я показываю рукой, ты повторяешь палочкой. Произноси то же, что и я, — объяснил Малфой. Гермиона только послушно кивнула. Она повторяла за ним несложные символы, чертя их в воздухе. Руны предсказуемо на мгновение загорались ярким светом и тут же поспешно таяли. С каждой фразой, произнесенной ей, с каждым растворившимся в воздухе символом, она чувствовала, как по телу растекается тепло, а камень на шее становится все тяжелее. Малфой истово вцепился в нее взглядом, будто силился что-то рассмотреть. В какой-то момент Гермиона сильно дернулась, почувствовав, как внизу живота зарождается тягучая ноющая боль. Драко схватил ее руку еще сильнее, однако боль от пореза и вовсе перестала ощущаться, потому что спазмы все нарастали. Грейнджер согнулась, силясь унять болевые ощущения. Казалось, нутро сворачивается в тугой узел, который кто-то раз за разом невидимой рукой затягивает все сильнее. Когда рваным шепотом Гермиона произнесла последнюю фразу, все ее тело охватил неистовый жар, казалось, что даже кулон на шее плавится и обжигает кожу. Она ссутулилась, сгорбилась, опустила голову, не в силах даже вдохнуть от продолжающих накатывать спазмов, от ощущения, что все ее тело в огне, от того, что амулет на шее стал неимоверно тяжелым и тянет ее ниже, и ниже, и ниже. Драко вздрогнул, когда Грейнджер метнулась и замерла, неестественно изогнувшись. Он судорожно сжал ее ладонь, метаясь взглядом по ее лицу. Но она опускалась все ниже, складывалась, сгибалась, тяжело дыша. Оба неподвижно застыли. Малфою казалось, что он слышит даже стук собственного сердца, настолько стало тихо. В прошлый раз, когда он отыскал Место Силы и воспользовался таящейся в нем магией, ничего ужасного не произошло. Ему не было больно, он не метался в агонии, не испытывал никаких странных ощущений. Единственное, что он помнил, так это неистово сокращающиеся мышцы от того, что по венам струилось чужеродное волшебство. Сильная дрожь и неимоверное жжение и жар, будто его кожу обдували раскаленным ветром. Внезапную тишину нарушил рваный вдох Гермионы. Она судорожно втянула воздух, и Малфой почувствовал, как расслабилась ее ладонь в его руке. Почти сразу же Грейнджер выронила палочку, и звук ее падения показался Малфою грохотом — такая вакуумная тишина сейчас окружала их. Гермиона медленно подняла голову, тут же перехватывая взгляд Драко, который смотрел на нее какими-то совершенно безумными глазами. И он тут же уловил разницу между Грейнджер, которая задыхалась перед ним минуту назад, и Грейнджер, что с вызовом смотрела на него сейчас. Если бы у Гермионы Грейнджер была пресловутая темная сторона, она несомненно выглядела бы именно так. Малфой не мог понять — то, что он сейчас видел, было плодом его воображения или реальностью? Может, это игра сумрака и тусклого света свечей? Кожа Гермионы будто светилась в темноте неестественной белизной, а волосы рассыпались по хрупким плечами, обвивая их словно тысяча маленьких змеек. Взгляд Грейнджер — обычно внимательный, пытливый, но неизменно добрый и светлый, сейчас источал какую-то несвойственную ей томность и загадку, таящую неизведанную опасность. Гермиона бесстыдно скользнула взглядом по телу Малфоя, внимательно рассматривая его от макушки до щиколоток, проследила направление каждой бьющейся в четком ритме венки, каждого черного завитка на теле Драко, и, наконец, мягким движением положила руку туда, где билось его сердце. В то же мгновение Малфой ощутил, как острые словно бритвы не ногти, а настоящие когти впиваются в его кожу. Раздирают мягкую плоть, вдавливаясь все глубже и глубже, к самому сердцу. Он закричал, задохнувшись болью, попытался оторвать руку Гермионы от своего тела, но не сумел. Она словно вросла в него. Драко, судорожно дыша и сжимая ее запястье руками, опустил взгляд, ожидая увидеть нечто жуткое, потеки крови и скрюченные пальцы, вгрызающиеся в грудную клетку. Но ничего из этого не было. Маленькая женская рука едва касалась его торса. В какой-то момент боль начала усиливаться так стремительно, что заполонила собой все, она стучала в висках, металась в груди, раскаленным железом текла по венам. Но когда в голове пронеслась мысль, что большего он не выдержит, что просто напросто умрет здесь и сейчас, на грязном полу деревянной лачуги, все оборвалось. Время будто изменило свой ход и теперь текло в десять раз медленнее. Малфой видел, как распахнулись глаза Гермионы. Как она посмотрела на него уже своим, привычным взглядом, а потом начала оседать на пол. Медленно-медленно. Пока ее тело не коснулось пола, а лицо не скрыла копна растрепавшихся волос. Секундой позже и самого Драко накрыла темнота. * * * Сколько времени он был без сознания, Драко не знал. Видимо, не очень долго, потому комната так и не погрузилась в кромешную ночную тьму, а была по-прежнему окутана сумеречной серостью. Затылок неприятно ныл после падения, но в остальном Малфой чувствовал себя на редкость легко. Не было уже привычной усталости и слабости, не было странного чувства, будто в груди мечется что-то неспокойное, а самое главное — его кожа была бледна, но абсолютно чиста везде, где он только мог рассмотреть. Единственное, что напоминало о случившемся ранее — на месте сердца краснело небольшое пятно, словно от ожога, и кожа в этом месте абсолютно потеряла чувствительность. — Получилось, — восторженно, неверяще прошептал Драко, стараясь как можно лучше осмотреть тело на наличие смоляных узоров. — Грейнджер, у тебя получилось! Он обернулся к ней в стремлении разделить свой восторг, но Гермиона по-прежнему лежала в той позе, в которой он видел ее перед тем, как отключился. Навязчивая мысль, что он убил Гермиону Грейнджер, моментально замаячила где-то на периферии сознания. Но, хвала Мерлину, это было не так. Когда Малфой подошел ближе, он понял, что она до сих пор без сознания. Откинув волосы с ее лица и шеи, он нащупал пульс, который оказался слабым, но все же он был. Дышала Гермиона очень тихо, но ровно. — Отлично выглядишь, — непонятно зачем обратился к ней Драко, — когда молчишь. На груди у нее было точно такое же обожженное пятно, как у него, разве что размером меньше. Его форма точно повторяла форму камня, который Малфой велел ей надеть. Драко огляделся и увидел, что тот рассыпался, раскрошился и теперь острыми маленькими осколками покрывал пол вокруг Грейнджер. Укладывая Гермиону на свою дорожную мантию, Драко заметил, что Грейнджер чрезмерно горячая для человека, который провел какое-то время на холодном полу, а тело покрывает влажная испарина, отчего ее мантия, которой Малфой накрыл ее сверху, тут же облепила девичью фигуру, точно повторяя силуэт. Разобравшись с собственной наготой, Драко уселся на один из ободранных стульев. Ему предстояло принять решение. Малфой старался не думать о том, что у Грейнджер может ничего не получиться. Он поставил на эту упертую всезнайку и не прогадал. И то, что получив желаемое, он поспешно исчезнет из поля ее зрения — не вызывало у него никаких сомнений. За сутки до настоящего момента он дал домовому эльфу четкие инструкции, как именно тот должен вести себя, когда Драко и Гермиона завершат свое общее “дело”. Малфой не сомневался, что Грейнджер попытается его задержать, и, в конечном итоге, придется применить силу, чтобы она не стояла у него на пути. Но все сложилось совсем иначе и гораздо проще. Гермиона, которая лежала перед ним безвольным телом, уж точно никому и ничему теперь помешать не могла. И это оказалось проблемой. В его жизни, весьма предсказуемо, были женщины. Были девушки, которым он нравился, были и те, кого он не интересовал ни капли. Объекты полудетских-полуюношеских мечтаний остались, как это заведено, в прошлом. Туда же отправились и первые партнерши, с которыми Драко познавал не только женское тело, но и самого себя. Зачастую, первые и вторые были одними и теми же лицами. Первая сильная влюбленность, во время которой его бросало из одной крайности в другую — из нездоровой эйфории на самое дно самой глубокой депрессии, хвала Мерлину, закончилась вместе с началом войны. Впрочем, Драко успел пройти все ее беспощадные стадии — от “это любовь всей моей жизни, женюсь” до “мы же совершенно разные, она поверхностна/глупа/примитивна и далее по списку”. Скоротечные увлечения и случайные связи, которые случались уже во взрослой жизни Малфоя не оставили после себя ничего, кроме приятных (или не очень) воспоминаний. Так что на момент, когда Драко расположился на обветшалом стуле, раздумывая, что ему делать, в его жизни была лишь одна женщина, которая многое для него значила и, безусловно, оказала влияние, несопоставимое ни с каким другим. Это его мать, Нарцисса Малфой. Если отец был тем, кто всегда служил примером для подражания, тем, на кого стоило равняться, то мать — совершенно другое дело. Люциус в погоне за имиджем семьи, своими идеалами и стремлением вырастить достойного, в его представлении, наследника, иногда бывал чрезмерно строг и требователен. Нарцисса же лишь дарила нежную материнскую любовь и поддержку, независимо от того, что Малфой-младший делал и чего он не делал. Рядом с ней Драко выдыхал и расслаблялся. Рядом с матерью он мог позволить себе все то, что не мог позволить с отцом: быть уязвимым, быть не всезнающим, ошибаться и не всегда уметь исправить свои ошибки, жалеть о сделанном или, наоборот, о том, что сделано не было. Рядом с Нарциссой было абсолютно нормально быть слабым. И это, пожалуй, главная причина, по которой в данный момент Драко сидел на старом стуле в какой-то халупе, а не активировал порт-ключ. С Нарциссой было нормально позволять себе слабость, а с Грейнджер естественным стало эту слабость преодолевать. Малфой не знал о Гермионе многих вещей, но в одном был уверен абсолютно точно — если Грейнджер по какой-либо причине понадобится грызть камни, она вздохнет, сходит в библиотеку, а потом сядет и примется за дело. И успешно с этим справится, потому что она, Грейнджер, необычайно сильна по духу. Не каждый мужчина способен на то, с чем справлялась Гермиона — она умела жить в длительном стрессе, не теряя при этом веру в лучший исход. Многие из нас способны на волевой рывок, когда нужно собраться с силами и махом решить поставленную задачу, но раз за разом, день за день и месяц за месяцем медленно идти к намеченной цели, оступаясь и даже возвращаясь на шаг назад — под силу не каждому. И что удивительно, при необыкновенной внутренней силе, Гермиона оставалась по-женски уязвимой, той, кому хотелось подавать руку, открывать дверь и пропускать вперед, подавать плащ. Она умела за совершенно незначительную помощь наградить таким взглядом, что Малфой ощущал себя героем, одолевшим великана, не меньше. И еще она с таким убеждением твердила, что они справятся со всем вместе, что она поможет, что Драко способен на большее, чем думает сам, что, твою ж мать, он начал в это верить. Форменный болван. Грейнджер бросала ему вызов, и, что самое отстойное, ему этот вызов был по душе. А когда Малфоя накрывали отчаяние и паника от происходящего, Гермиона каким-то невероятным образом умела своими до блевоты правильными добрыми словами и взглядом, будто перед ней стоит образец храбрости и верности, уверить его, что все образуется. Какое-то время Малфой ощущал себя объектом какого-то благотворительного проекта Гермионы Грейнджер или чем-то в этом роде. Но несмотря на его нападки и колкие замечания, она продолжала делать то, что делала. И это получалось так естественно, что Драко пришлось и оставить попытки отыскать в ее "У тебя все получится, я уверена" скрытый смысл и понять, что же ей движет и чего она добивается. Одним словом, полнейшее дерьмо. Ему отчаянно нравилось, как он ощущал себя рядом с ней. И так же отчаянно он пытался это чувство побороть. Драко прекрасно понимал, что его ждет, пойди он у Грейнджер на поводу. Судя по ее состоянию, пару дней он будет бороться с ее горячкой, а потом, когда Гермиона пойдет на поправку, смотря на него своими умными глазами, она скажет что-то вроде “Ты поступил правильно”, “Я ни минуты не сомневалась в тебе”. И улыбнется. Как будто он не Малфой, а герой похлеще ее Поттера. Последнего, возможно, Грейнджер таки уговорит дать им время. Но ничего у них не получится. Волан-де-Морт — не мстительный недомерок, а самый что ни на есть хладнокровный расчетливый убийца. И Драко ничего не останется, как, лелея в себе того, кого ему показала Гермиона, попрощаться с ней, сказать на прощание что-то патетическое и сдаться мракоборцами. Или самому послать в себя Убивающее заклинание. И все это ради того, чтобы еще какое-то время ощущать себя кем-то отличным от того, кем он привык быть. Тихий хлопок. Малфой повернул голову в сторону источника звука. — Хозяин, — тихо произнес домовой эльф. Драко встал. Главное сейчас — не позволять себе думать. — Уходим, — коротко бросил он, сжимая палочку и готовясь к сдавливающему чувству трансгрессии. Но ничего не произошло. Драко замер. — Мракоборцы, хозяин. Они закрыли территорию для трансгрессии. — С этого и стоило начинать, идиот, — сердито бросил Малфой. — Живо перенеси меня. Домовик, всем своим видом излучающий сожаление и вину, цепко ухватился маленькой ручкой за запястье хозяина. — А мисс? — приложив недюжее усилие, пробормотал Сэмми, избегая поднимать взгляд на Малфоя. Тот молчал, прикрыв глаза. Сглотнул. Ему, Драко, показалось, что после фразы домовика время стало тянуться словно резина, а вымученное решение бежать как можно дальше от всего этого, от проклятой правильной Грейнджер, от такого себя, становится все менее и менее отчетливым. Он обязательно пожалеет, он будет злиться на себя, на нее, снова и снова будет мучать себя вопросами: что, черт возьми, это было, что на него нашло, будет называть себя слабаком и трусом, который не в состоянии следовать намеченному плану. Может это и называется “не судьба”. Если бы человеку было под силу разорваться надвое, без сомнений, это бы сейчас с ним и произошло. Драко поморщился, словно от сильной боли, чертыхнулся и, поспешно кинувшись к бесчувственному телу, взвалив на плечо укутанную в мантии бездыханную Гермиону, услышал, как в дверь ударили заклинания. Укрепленная изнутри защитными чарами, она выдержала первую волну атаки. Вторую Малфой уже не слышал, потому что ощутил крепкую хватку домового эльфа и рывок трансгрессии, уносящий всех троих далеко отсюда. Жаль, что лишь один из них в этом время крепко сжимал свою волшебную палочку.