Гордая птичка воробышек

Потом

Во мне тысячи маленьких солнц, теперь я это точно знаю, что бы ни говорил Игорь. Они зажглись с первым прикосновением Ильи и разгорелись так жарко где-то внизу живота и в сердце, что я почти оплавилась свечой в смелых руках парня. Засияли так ярко, что мне пришлось закрыть глаза, боясь, что слепящий внутренний свет отразится в них, затопит собой комнату и выдаст меня с головой.
Господи, неужели можно так целовать женщину, словно испивая ее душу до самого донышка? И неужели можно так хотеть близости, что поджимаются пальцы ног?..
Я почти ответила Люкову «да», когда его простое и в то же время пробирающее до дрожи «я хочу», заставило свет внутри меня померкнуть и застыть, воссоздав в памяти череду девичьих лиц. Красивых, ищущих внимания, исходящих ревностью, так и не забывших его ласк.
«Наивная. Он бросит тебя уже завтра».
«Это не ты. Не такая, как ты».
И совсем потухнуть, когда он неожиданно «высоко» оценил меня.
Господи, Люков, как бы я хотела, чтобы именно ты оказался первым, ты, даже забыв обо мне поутру! Может быть, тогда мне не было бы от твоих слов настолько горько.
Я видела, сколько их было рядом с ним, и сама виновата, что позволила. Не оттолкнула сразу, не смогла. Зато Ирина не добралась до него сегодня, а я… Что ж, я постаралась быть убедительной. Хотя, кого я обманываю? Себя? А он? Кого обманул он, так неистово припадая ко мне?.. Даже тогда, когда она ушла?
Ты не Ирина, Женька, ты просто еще один способ спасения от нее. Просто еще одна подвернувшаяся под руку девчонка…
Люков рывком отстраняется от меня и садится в кровати, спустив ноги на пол. Ссутулив плечи, запускает длинные пальцы в закрывшие лицо волосы, обхватывая поникшую голову. Гнетущая тишина разъединяет нас, он сидит не двигаясь, и я, не выдержав, говорю, глядя на светлый абрис мужской спины:
– Илья, ты… очень любил ее, да?
– Что? – руки Люкова тут же падают на кровать, и он поворачивает ко мне лицо. – Кого? – спрашивает тихо и как-то потерянно.
– Ирину, – почему-то смущаюсь я, хотя куда уж краснеть больше. Полотенце в ногах разметалось, бедро по-прежнему обнажено… Вспомнив об этом под темным взглядом, я неловко поднимаюсь на локте и тяну на себя одеяло, пытаясь спрятать под ним так и не покинувшее меня волнение.
– Нет, – отвечает Люков с едва заметной досадой в голосе. Вновь устало отворачивается, пряча лицо под волосами. – Было время, когда мне только казалось, а теперь… Теперь я точно знаю, что нет.
Это не тот ответ, который я ожидаю услышать, и я растерянно смотрю в потолок, не зная, что и думать.
– Спи, Воробышек, – не оборачиваясь, бросает парень. – До утра не так уж много времени. Спи. Обещаю, больше нас никто не побеспокоит.
Снежная морось тихо царапает стекла, ветер за окном качает голые ветви, отбрасывая на стены и потолок рассеянные гардинами неясные тени… Я долго всматриваюсь в их размеренный танец, не в силах сомкнуть глаз.
– Знаешь, Илья, – отваживаюсь разорвать голосом струной натянувшееся между нами молчание, чувствуя необходимость сказать. – Что бы ты ни думал, и как бы у нас ни случилось, я не обижаюсь, честно. Просто не ожидала, вот и все. Так уж вышло, что ты сегодня со мной, я понимаю.
Он не отвечает, но поднимает голову. Тяжело выдохнув, опускает руки. Он не смотрит на меня, но я поворачиваюсь к нему сама – ложусь на бок, утыкаюсь в наволочку щекой, и сую ладони под подушку. Смотрю, не отрываясь, на напряженный мужской профиль.
– Я сожалею, что так легко попалась на крючок Якову, а затем твоему отцу. Что из-за меня на тебя свалилось все это. Вся эта ерунда с приглашением на праздник и свадьбой. Правда, Илья, мне очень жаль, но иногда язык не удержать на замке. Если ты извинишь меня, мы будем квиты. Хорошо?
Да что же он как камень?! Ну хоть бы словечко сказал, ну или полсловечка. Эта повисшая неловкость между нами, как занесенный над головой Дамоклов меч – того и гляди обрушится стеной непонимания. Но Люков молчит, и я решаюсь. Я выжидаю еще две долгих минуты и говорю то, что, наверно, никогда и никому не сказала бы:
– Хотя, пожалуй, мы не можем быть с тобой квиты. Потому что Илье Люкову не за что извиняться – все девчонки универа знают, что целуется он замечательно. Мне понравилось. Пусть и огорошил меня слегка… э-э, своей внезапностью.
Парень смеется, и у меня отлегает от сердца. Я с улыбкой смотрю, как он сжимает пальцами затылок, вновь показывая, какие красивые у него руки и спина.
– Ты врунья, птичка, – наконец отзывается, несмотря на смех, не весело, но это уже кое-что. – Бессовестная фантазерка.
– Что, не все? – шутливо удивляюсь я, перекидывая шаткий мостик к его настроению. – Как же так, парень-не-прочь-провести-с-девчонкой-вечер? Ни за что не поверю.
– Не все, Воробышек, всего лишь через одну. Я, видишь ли, очень скуп на поцелуи. Очень. Раздариваю только в нечетные дни и исключительно по большой симпатии. Так что тебе повезло.
– О-у! – вздеваю я брови, улыбаясь, пусть он этого и не видит. – Это уж точно. Но все равно результат впечатляет.
– Воробышек?
– Да?
– Я… Черт! Так все сложно… – пальцы Люкова царапают простынь, сминая ее у бедра. – Не думал, что будет так…
Он вновь возвращается к тому моменту, на котором мы замерли, и я чувствую, как смех тут же уходит из моего голоса, а в грудь стальными ногтями впивается серая безысходность.
– Не надо, Илья, пожалуйста, – прошу умоляюще и еле слышно. Медленно вдыхаю в себя воздух, стараясь не замкнуться в круге истязающих меня воспоминаний. – Очень тебя прошу, не надо.
Люков туже запахивает на бедрах полотенце, встает и подходит к окну. Смотрит в ночь, остановившись в ниспадающем в комнату сумеречном луче света.
– Чего ты хочешь сейчас больше всего, птичка? – неожиданно говорит, выдержав тяжелую паузу. – Просто скажи, и я сделаю.
Не знаю, какими веревками оплел меня Люков и какими узлами связал, но я не могу ни обижаться на него, ни просто оставаться безучастной, когда он со мной такой открытый.
– Вот прямо все-все-все? – говорю, закусывая губы в возвращающейся на лицо улыбке. – Прямо сейчас?
Он стоит без единого движения, чуть расставив ноги и сжав руки в кулаки. Такой серьезный, что несмотря ни на что, так и тянет подтрунить над ним. Должно быть, сейчас ему чертовски неудобно за сегодняшний спектакль и за то, что между нами произошло.
– Все, – просто отвечает он.
Ну, ничего себе! Умела бы, так и присвистнула бы от удивления. Неужели слова адресованы мне, и сказал их самый лучший на свете парень?! Такой обманчиво холодный с виду, и, вместе с тем, такой горячий, что шрамы от прикосновений его обжигающих рук еще долго не затянутся в сердце?
– Тогда, пожалуй, – я делаю вид, что раздумываю. Скольжу рассеянно рукой по волосам, собирая их у шеи и перебрасывая на плечо, – скажу, что буду сегодня скромной и попрошу всего лишь крохотную звезду с неба и кристальную слезу единорога. Говорят, кто однажды увидит в отражении слезы себя, обретет надежду.
Он фыркает очень многозначительно и почему-то разочарованно. Отвернувшись от окна, спрашивает негромко:
– Шутишь, птичка. А что же звезда?
– Звезда? – я пожимаю плечом, отыскивая его глаза в темноте. – Просто дань несбыточному желанию. Так же глупо, как хотеть проглотить солнце. Мечта, не важно, огромная или крохотная. Но ты прав, Илья, я шучу. На самом деле я хочу совсем другого, но у меня вряд ли хватит духу тебе признаться.
– Что же? – мне кажется, или у него перехватывает дыхание? – Что же ты хочешь, птичка? Скажи. Это всего лишь я.
У Люкова такой мягкий, вкрадчивый голос, очень приятный и правильный. Успокаивая, словно приручая, он ласкает мой слух неспешным мужским рокотом, приближаясь, и я признаюсь:
– Больше всего на свете я хочу, чтобы ты лег рядом, хотя это и смущает меня до чертиков в глазах. Без тебя мне не уснуть в этом огромном чужом доме, а мне ужасно хочется спать. Очень! Я уже почти сплю, поэтому завтра буду считать все с нами произошедшее просто сном. А еще, – и это очень серьезно, несмотря на то, что почти тайна, – я благодарна сегодняшнему дню за то, что ты был со мной, и что с тобой ничего не произошло. Я уже не обижаюсь на злой поступок Якова и жалею его за его глупость и за его болезнь. Мне кажется, даже с Ириной и со всеми деньгами Большого Босса он глубоко несчастен и нуждается в тебе как в брате.
– Ты не можешь этого знать наверняка, Воробышек.
– Могу, Илья. Ты просто не замечаешь. Все, кто хоть раз касался тебя, был близок к тебе, теперь в тебе нуждаются. Это как неизбежность. От этого не убежать, как бы ни хотелось иного. Твой брат, твой отец, девушки… – я медлю со словами, – Ирина. Ты ведь знаешь, что если захочешь, сможешь легко вернуть ее, а Яков уступит?
– Воробышек…
– Тшш… – я прикладываю палец к губам и закрываю глаза. – Я все еще жду, а ты все еще не исполнил желание, хотя обещал. И потом, я еще не задала тебе самый главный вопрос вечера.
– Какой же? – он послушно ложится рядом, очень близко от меня и все же не касаясь. Замирает, закинув руку за голову, так и не укрывшись одеялом. Но это не страшно, я тяну одеяло за край и сама укрываю его. Вновь прячу ладонь под подушку.
– Скажи, Илья, почему Донг назвал меня рассветной? Это что-то из китайской философии? И чем ему не пришлись по вкусу наши печенья? Зачем он заставил меня съесть твое?
Парень вновь молчит, но это молчание куда светлее прежнего и не пугает меня. Я терпеливо жду его слов, так и не размыкая глаз:
– Ты задала четыре вопроса, любопытная птичка, я отвечу только на один.
– Поймал, – вздыхаю я. Тепло парня так близко, мне сразу становится спокойно и хорошо. И почти все равно, что он скажет, лишь бы говорил.
– Есть древняя китайская легенда, в которой рассказывается о молодом ткаче Люй Хане, что жил когда-то в ремесленном городе Линьдзы, столице царства Ци, в старенькой хозяйской фанзе. Люй Хань был беден, но очень честен и трудолюбив, старик хозяин не мог на него нарадоваться. Ткач ткал такие красивые ткани и ковры, что богачи съезжались в ткацкую лавку издалека, оставляя звонкие монеты и доброе слово, а красивые девушки сами искали внимания завидного жениха. Но Люй Хань не смотрел на них, он давно отдал сердце черноокой и круглолицей красавице Дан-дан, дочери своего хозяина.
Уже готовилась свадьба, молодые люди были счастливы, когда на их беду в лавку зашел богатый работорговец Чжоу Су и увидел Дан-дан. Он так поразился красоте девушки, что предложил Дан-дан за ее любовь несметные богатства, что хранили его сундуки, – атлас и шелк, золото и серебро, жемчуг и дорогие камни, и Дан-дан не устояла. В тот же день она сбежала с работорговцем на одном из его кораблей, оставив Люй Ханя с разбитым сердцем.
Перестал ткач ткать ткань, ничто больше не радовало его глаз, ничто не ублажало сердце. Не было больше в лавке звонких монет, и хозяин прогнал его.
– Сволочь, – шепчу я, а Люков продолжает:
– Пять лет скитался Люй Хань отшельником по земле, еще на пять связался с разбойниками, он стал жесток и беспощаден, его сердце зачерствело, но человек не может жить без счастья, и все эти годы он просил бога Юйди – верховного владыку, которому подчинялись небо, земля и подземный мир, – открыть ему тайну, за что тот наказал его.
И вот, когда наш бывший ткач уже отчаялся получить ответ, однажды южный ветер принес ему на языке женское имя «Веики», что значит «Сохраняющая любовь», и Люй Хань заплакал. Упал на колени и зашелся плачем, потому что вспомнил.
«Рассветная девчонка», так он называл свою Веики, когда целовал сотни раз, пробираясь к порогу ее фанзы ранним-ранним утром. «Только ты, Рассветная», – так обращался, когда обещал вернуться, уезжая в большой город. А потом забыл. Красота Дан-дан, звон ярких монет застили ткачу образ девушки, которой он дал первую клятву любви, а после так легко нарушил.
– И что же? – от возмущения я даже отрываю щеку от подушки и заглядываю в лицо Ильи. – Бедная Веики после стольких лет ожидания приняла назад такого вероломного гада?
– Нет, Воробышек, – хмыкает Люков, неожиданно щелкнув меня по носу пальцем. – Она долго и преданно ждала Люй Ханя, лила слезы и, в лучших традициях мыльных опер, смотрела на дорогу, меняя носовые платки. Давала от ворот поворот всем женихам, пока своей верностью не сразила сердце самого красавца Юйху – сына бога Юйди, гордого сторожа небесных светил, впервые за многие тысячи лет решившего снизойти к земной женщине, – так поразила его сила ее чувств. Ради Веики Юйху принял образ Люй Ханя и подарил девушке вечную жизнь. С тех пор они вместе затерялись где-то в кромке горизонта.
– А что же Дан-дан?
– Ничего. Шторм забрал их вместе с работорговцем в первую же брачную ночь. Со всем золотом и прочим скарбом.
– Надо же… – разочарованно тяну я, возвращая щеку на подушку. – И все же, Илья, я не совсем поняла, что хотел сказать Донг.
Люков поворачивает ко мне лицо и задумчиво смотрит. Я не знаю, на чем сосредотачивается его взгляд, но почему-то облизываю губы.
– Любовь Веики – большая награда, ее надо заслужить. Когда-нибудь для кого-то ты станешь спасением и большой любовью, Воробышек, – вот что хотел сказать китаец. Если этот кто-то, конечно, заслужит твоей любви.
Едва он произносит эти слова, я тут же чувствую, как у меня обрывается вздох и замирает сердце. Отступившие было тени наползают со всех сторон, и в их сгустившейся пелене так легко угадать ненавистное лицо со стальным взглядом. И руки – крепкие, безжалостные, намертво прижавшие меня к груди…
– Нет, – дергаю я головой. – Я не хочу. Пожалуйста, Илья. Не хочу!