Глаза не лгут

275 33 0
                                    

      …Он оседает на пол после сильного удара, пошевелиться не находя сил. Он парализован, кажется, разве что дышать получается… и то — с перебоями. По телу  мурашки бегут, и что-то холодное касается его шеи и ведёт неровную дорожку вниз, к ключицам. Он щекой в холодный пол врезается, прижимается к нему, вжимается. Скребёт короткими ногтями цемент, ломая их и сдирая подушечки пальцев в кровь...
     
      ***
      Как объяснить всё это Тэхёну, Чимин не знает. Поэтому не ставит его в известность, хлопая входной дверью и уходя навстречу неизвестности, давящей на сознание болезненным отчаянием. Чонгук обещал ему относительную безопасность, но ему не верится в это от слова «совсем».
     
      Чимин отлично понимает, что Чонгук не прибежит к нему по первому зову спасать, потому что не скрывает даже своей глубокой ненависти. И он это в его глазах видит и верит. Даже сомнений никаких нет по этому поводу. Чимин спрашивает его несколькими часами назад, мол, «Что мне делать, если будет больно?», потому что не хочет этого чувствовать. Никогда не хотел. «Терпи», — отвечает Чонгук безразлично. И Чимин просто кивает, проталкивая это слово внутрь и хороня его там, среди прочей ерунды.
     
      Ему проводят инструктаж, всё, как положено: что можно делать, что нельзя, а что — обязан. Ему в ухо наушник тычут с прослушкой и отслеживающим устройством. Говорят, чтобы утверждал, что это слуховой аппарат. Он же немой, поэтому всё должно быть в порядке.
     
      Чонгук отвозит его до места назначения почти в одиннадцать, и они ждут открытия клуба молча. Чимину тревожно немного от одного только взгляда на тяжёлую железную дверь, но он вида не подаёт, продолжая гипнотизировать яркую вывеску перед собой. Чонгук выпивает третий стаканчик кофе на голодный желудок, от холода трёт ладони друг о друга и на него даже не смотрит. Чимина тишина напрягает очень, он достаёт блокнот с маркером и что-то усердно пишет, потому так просто сидеть сил больше нет. Телефон ему запретили с собой брать, потому что через него можно многое выяснить. Он соглашается мысленно.
     
      «А что будет, если я умру?» — отрывает маркер дрожащей рукой от бумаги и показывает Чонгуку. Он не хочет так рано, он не хочет так бесполезно, он не хочет, чтобы его помнили таким беспринципным.
     
      — Ничего не будет, ты просто умрёшь, а я скажу тебе «спасибо» за это, — отвечает тот, поглядывая на часы и шумно выдыхая. Его немного раздражает вся эта ситуация, инициатором которой стал именно он. Он просто разозлился.
     
      Чимин горько хмыкает и продолжает писать, затаив, казалось, дыхание. До этого неразборчивый почерк стал совсем непонятным сейчас, потому что это всё слишком страшно, чтобы происходить на самом деле.
     
      «У тебя есть Ын Ха, у неё есть ты. У вас есть любящие родители, которые поддерживают. А у меня… у меня только Юнги и Тэхён. Больше у меня никого нет. Мне не ради кого жить, но это не значит, что я хочу умирать».
     
      Чонгука от одного упоминания Ын Ха коробит, и он еле сдерживается, чтобы самому не убить его прямо здесь. Он давно такой ярости не испытывал, как по отношению к этой мрази. «Всем ведь болит одинаково», — собственный голос звучит в голове неправильно и неправдоподобно. Чонгук отгоняет его всё время, хотя понимает, что поступает неправильно, что Чимин тоже всего лишь человек.
     
      И он просто ошибся.
      Фатально.
     
      — Предыдущие жертвы тоже не хотели, — цедит он сквозь зубы и взгляд отводит, кулаки разжимает, дыхание восстанавливает, потерять контроль себе не даёт.
     
      «А они знали, что умрут?» — пишет Чимин медленно, закусывая внутреннюю сторону щеки почти до крови.
     
      Чонгук на этот вопрос отвечать не собирается, на провокации не поддаётся. Он не намерен сейчас проникаться к нему сочувствием или чем бы то ни было.
     
      — Сегодня ты не умрёшь, — чеканит чётко каждое слово. И оно в груди Чимина болезненными ударами отдаётся.
     
      Но всё же это немного успокаивает.
      Нет.
      То, что он не умрёт сегодня, не значит, что он не умрёт завтра. Он вообще только сейчас подумал о том, что ему не один раз придётся возвращаться сюда, чтобы медленно умирать. «Как долго?» — спрашивает он, шумно сглатывая стоящий в горле ком. Хотя знает, что любой ответ не покажется ему приятным. Абсолютно любой.
     
      — Я не знаю, — выдыхает тот и устало переносицу трёт. — Он может вообще никак себя не проявить, тогда это будет значить, что я ошибся или что шлюха из тебя так себе, — Чонгук говорит довольно жестко, откидывает голову на спинку сидения и прикрывает глаза. — Первый вариант меня не устраивает, — протягивает тихо. — Я чувствую в нём агрессию, он не сможет скрывать её долго. Такая злоба рано или поздно выльется во что-то, — продолжает, открывая глаза и ладонями в свои волосы зарываясь. — Мне не нужны новые трупы, — он смотрит на Чимина почти без явной ненависти, почти с сожалением, почти не враждебно. — Ты не умрёшь. Если… — запинается, опуская взгляд, — внезапно станет совсем  невыносимо, хлопни в ладони три раза, мы остановим это и закончим операцию.
     
      И замолкает, с мыслями стараясь собраться.
     
      Чимин думает о том, что даже здесь и сейчас к нему относятся снисходительно. В некотором смысле. Ему вспоминается Ын Ха с её наивно-добродушным: «Людям не позволено причинять боль другим людям». И ему выть от этого хочется. От того, что у Чонгука это внутри так же заложено, что это у них будто семейное.
     
      — Я зол на тебя, но я тоже человек и понимаю, что перегибаю. Мне жаль тебя, — Чон выдыхает шумно, изучая взглядом прохожих за окном. — Но Ын Ха мне жаль больше, ты должен понимать.
     
      Чимин это отлично понимает.
      И верит каждому слову.
     
      — И если бы ты не согласился, я бы не посадил тебя, — смотрит прямо на собеседника внезапно, — хочу, чтобы ты знал. Ын Ха сказала оставить всё так. Я много думал и склонен согласиться с ней, — делает паузу, будто с силами собирается. — Она не в порядке и никогда не будет. И я никогда не смогу смотреть на тебя иначе, как на насильника, причинившего ей боль. Каким бы ты хорошим человеком в последствии не оказался, я знаю, что ты можешь делать ужасные вещи, а такое не проходит бесследно, — Чимин просто смотрит на него, боясь даже дышать. Откровения людям всегда даются с трудом, он знает. — Я говорю это для того, чтобы ты знал, что мы спасём твое тело от смерти, но душу… — сглатывает вставший в горле ком сожаления и злости. — Спаси себя сам, Чимин.
     
      «Там уже нечего спасать», — Чимин так и не пишет на бумаге, проглатывая без посторонней помощи. Он сам себя не спасёт, он безнадёжен настолько, на сколько это вообще возможно. И он вроде бы смирился уже, но что-то внутри ноет и болит, желая вырваться из этой паутины. Но выхода нет. И его никогда не было.
     
      — Мой подозреваемый — владелец заведения, — произносит Чонгук, показывая ему фото в папке. — Мне неприятно это говорить, — он морщится, будто от чего-то мерзкого, — но было бы неплохо, чтобы ты понравился ему. Хотя я понятия не имею, где логика в его действиях. Может, наоборот — ему нужно не понравиться? — задумчиво протягивает. — Я не знаю, в чём была ошибка предыдущих жертв и каким образом он их выбирал. Их ничего не связывает.
     
      Чимин слушает внимательно, по возможности, не морщится и не сжимается в клубок боли. Предстоящая пытка кажется ему чем-то невыносимым — почти самоубийством, но он молчит.
     
      — Веди себя, как обычно, — выдыхает раздражённо Чон. — Я не умею давать напутствия, — грустно улыбается, пряча папку с делом подальше и на часы бросая мимолётный взгляд. — Уже время.
     
      У Чимина внутри что-то рвётся внезапно больно. Дыхание замедляется, биение сердца учащается, в горле ком стоит и не двигается. Отчаяние в глазах вспыхивает на мгновение и сразу же гаснет под тяжестью «нужно».
     
      — Просто помни: хлопни три раза, и всё закончится, — вдогонку говорит ему Чонгук, когда тот выходит из тёплого салона автомобиля. — Будь осторожен.
     
      ***
      — Пак Чимин… — шепчет мужчина ему прямо на ухо, ядовито ухмыляясь. — Я знаю тебя, Пак Чимин.
     
      Чимин пока не уверен, хорошо это или плохо, но слушает. Взглядом за движениями мужчины следит. Подмечает злобу на дне чёрных зрачков и даже отшатывается немного назад, но стоит.
     
      — От тебя блядством несёт за версту.
     
      Чимина почти выворачивает от таких комплиментов. А в сознании красным мигает: «Опасность», но он игнорирует. Сглатывает шумно собравшуюся во рту слюну, закусывает нижнюю губу почти до крови и ловит на себе заинтересованный взгляд затуманенных глаз. Мужчина под наркотой, он не сомневается.
     
      — Как Шуга? — тот обходит стол, роется в выдвижном ящичке и достаёт оттуда документы. — Он чувствует себя уже лучше? Такая трагедия! — наигранно. — Я слышал: полицейский Чон вытащил его. Это он зря, конечно.
     
      Чимин даже вздрагивает так, будто его уже раскрыли. Ладони резко потеют, взгляд начинает растерянно блуждать по кабинету, отделанному красным.
     
      — Ты знаешь полицейского Чона?
     
      Он отрицательно качает головой.
     
      — Замечательный человек, только нос свой сунет не туда, куда надо. Но ты же не такой? — мужчина подходит ближе, опасно близко. — Тебе же денежки нужны, правда? И ты пойдёшь на всё ради денег?
     
      Чимин усилиями заставляет себя кивнуть. Сцепляет зубы, будто алмазы в мелкую пыль дробит ими, намертво. Скулы напрягаются. Губы нервно подрагивают от обиды, что в сознание проникает вместе со словами, острыми, словно клинок.
     
      — Ты с рождения немой или…?
     
      «Или», — пишет Чимин и видит ещё большую заинтересованность на лице мужчины. От этого противно становится очень.
     
      — Мне нравится, — протягивает тот, усмехаясь уголками губ. — Твои глаза не лгут, я вижу в них отчаяние. Только вот… — он подходит со спины и к наушнику в ухе тянется, когда Чимин останавливает его, — что это такое?
     
      «Слуховой аппарат», — спешно пишет он в блокноте. Мужчина долго всматривается в его лицо и начинает заливисто смеяться.
     
      — Ты даже врёшь красиво, — протягивает, кладя руку Чимину на плечо. — Сколько тебе лет? — спрашивает и получает в ответ кривое «23». — Совсем молодой. Зачем же портить себя так рано? — заглядывает прямо в глаза, словно ищет там признаки лжи. — Тебе бы жить и жить. Неужели так нравится? — наклоняется к нему слишком близко, Чимин даже дыхание его, казалось, чувствует. — Сними это, — указывает на рубашку.
     
      У Чимина в глазах туман, он голос слышит словно издали. Но подчиняется ему. Дрожащими пальцами цепляется за пуговицы, отчего-то не желающие поддаваться. Медленно расстёгивает одну за другой, чувствуя, как в груди отчаяние разгорается с новой силой, вынуждая дышать глубоко и медленно, стягивать с себя одежду заторможено и словно на автомате. Не реагировать на чужой взгляд. Уставиться в пол и не смотреть. Не видеть заинтересованность. Не хотеть видеть. Не чувствовать холод. Не вздрагивать от чужих рук на собственной едва тёплой коже. Не поднимать взгляд с пола. Свою гордость усилиями опускать туда же. Умолять время течь быстрее, а дыхание — не сбиваться.
     
      — Жалко такое тело, — прямо над ухом хриплое.
     
      Жалко.
     
      — С тех пор, как ты тут был, много всего изменилось, — мужчина отходит к столу, и Чимин находит в себе силы выдохнуть. — Выпей, чтобы расслабиться, — таблетку какую-то протягивает.
     
      Чимин косится на него подозрительно. Он не хочет пить эту гадость, потому что на витамины это мало смахивает. У него в голове образ обдолбанного Юнги всплывает, и он два плюс два складывает легко. Здесь действительно многое изменилось. Он отрицательно качает головой.
     
      — Мне травить тебя смысла нет, ты мне деньги приносить будешь, а деньги я люблю, — произносит мужчина ласково и чуть резче добавляет: — Больше, чем людей.
     
      У Чимина в наушнике голос Чонгука говорит, что «Не смей», но он смеет. Сам не знает зачем, но смеет. С трудом проглатывает таблетку, запивая водой. Но горькота на языке остаётся надолго.
     
      Чимин думает, что наркотики так быстро никогда не действуют, когда через минут пятнадцать на месте стоять не может. В коридоре он словно никого не различает — силуэты, чёрные фигуры вдалеке. Они плывут перед глазами, расплываются. Чимина ведут куда-то, но он не уверен, что понимает, куда именно. Его ведёт конкретно из стороны в сторону. Ноги слабеют, подкашиваясь ещё на полпути. Жарко. Ему пиздец как жарко, хоть он и почти не одет. Ему кожу снять с себя хочется, по полу растечься одним сплошным ничто.
     
      — Ты немой, мне сказали, — женский голос в сознание проникает слабо и неразборчиво. — А стонать ты умеешь?
     
      Чимин сейчас ничего не умеет, кроме как по прохладным простыням рассыпаться и в единое целое не суметь собраться. Туман перед глазами сгущается, переходит границы видимости, он не видит перед собой ничего, кроме пугающей темноты. Холодные руки обвивают его, словно удавки, и грозятся задушить. Дыхание сбивается напрочь.
     
      — Что это? — недовольно шипит кто-то, вытаскивая наушник из уха вместе с взволнованным напоминанием: «Хлопни в ладони три раза». Чимин даже руки поднимает для этого, когда их перехватывают, тянут и укладывают на талию, вынуждая его занять позицию сверху. — Он мне не нравится.
     
      Чимин в чужие губы впивается, ластится, языком десна исследует, внезапную необходимость в этом чувствуя и проникая так глубоко, как только может. Его за волосы больно назад оттягивают, в лицо усмехаются и с протяжным «Какой хороший мальчик» снова в пухлые губы поцелуем вгрызаются. Чимин прокладывает влажную дорожку из своего дыхания прямо к подбородку, шее, ключицам. Придвигается ближе, целует влажно, ладонями накрывая грудь и возбуждённые соски между пальцами пропуская. Чимин сглатывает шумно, в ложбинку между грудей носом зарываясь, проводит вниз языком, оставляя влажный след и касаясь впалого живота губами.
     
      Чимин овощ: он соображает на том уровне, на котором нужно подаваться навстречу и к чужому теплу ластиться. Чимин собственное возбуждение чувствует болезненно и отрешенно. Тянется за поцелуем снова, сквозь проходящее помутнение понимает, что от него действительно «блядством за версту несёт». Соглашается с этим, стягивая с себя последнюю одежду. И надежду. Если это уже так глубоко в нём, то не должно быть стыдно, обидно, больно. Но почему тогда это не проходит вместе с возбуждением, разрядкой, чужими губами на своих и чужими пальчиками на своём члене?
     
      Чимин определённо сегодня кончился как человек.
     
      И это неприятно осознавать.

Спаси себя сам | 18+Место, где живут истории. Откройте их для себя