Карнавал Святых

8

Мы были изгоями. Каждый в своем обществе – лузер или задрот, у которого практически нет друзей. Наши дома были разбросаны по всему городу и за его пределами, но там мы появлялись редко, все чаще собираясь на наших особенных местах. Мы любили гулять по заброшенному парку аттракционов, тому самому, где два года спустя и провели Карнавал, но чаще оставались в гараже Хроноса, из всех нас он был самым старшим, а мне самой он был как любимый старший брат.

У Хроноса были темные кудрявые волосы и борода, которую он отращивал, чтобы казаться старше своих лет. Даже без нее он порой казался сорокалетним мужчиной – из-за уставшего мудрого взгляда, в котором всегда было много понимания и любви. Его лицо было изрезано мелкими шрамами, чью историю никто не знал, как и руки, как и все тело в целом. Хронос говорил, что ушло много времени на то, чтобы принять их и перестать ненавидеть, а у меня от каждого такого взгляда на них на глаза наворачивались слезы. Я протягивала вперед руки, и он обнимал меня. Мы оба любили наши теплые объятия. И тогда я не думала о том, что однажды они меня спасут.

В отличие от Данте, с которым изо дня в день мы все реже перекидывались хоть парой слов, с Хроносом мы трещали без умолку обо всем на свете. Он был умен, обаятелен и начитан. О Боже, я помню эти стопки книг выше меня ростом в его гараже, как он ловко выуживал старые пожелтевшие издания из самого низа и протягивал мне, а я говорила, что впервые в жизни слышу о книге с таким названием, и он улыбался, кивая на нее «читай, потом обсудим». Безусловно, я любила его. Не физически, но всем своим разумом я любила его за ту жизнь, что он вдыхал внутрь меня. Хронос говорил, что всегда мечтал управлять временем, но он на самом деле умел это делать – растворять часы и минуты в небыли, растягивать на долгую сладкую вечность наших бесед. Но мы оба знали, что мы друг для друга – не более чем друзья.

– Я бы стал монахом, – так говорил он. – Служить своему разуму, а не телу, вот чего я хочу. Сбежать в какой-нибудь буддийский храм...

– Ты еще молод. Не боишься, что это на всю жизнь?

– Ты не представляешь, каким старым я себя чувствую. Я ненавижу это тело, – он говорил это спокойно и обыденно, как само собой разумеющееся, – иногда мне хочется, чтобы душа покинула его, чтобы больше ничего не чувствовать.

– Не говори так...

И он не говорил, просто улыбался мне в ответ, но я всегда видела, сколько боли скрывала эта улыбка.

Да, мы были изгоями. Каждый из нас. Мы отдыхали так, как обычно отдыхали подростки – гуляя, подшучивая друг над другом, играя в компьютерные игры, смотря фильмы и напиваясь. Мы практически ничего не рассказывали друг другу о себе, но о многом догадывались. Так я постепенно узнавала, что после того, как мать Данте бросила его, он жил с бабушкой и они едва сводили концы с концами, а Астра числилась на учете в наркодиспансере. Я знала, что Немо боролся с приступами бесконтрольной агрессии, а Хронос неделями не появлялся у нас на глазах, когда его отец возвращается со службы. Я все видела, впитывала и понимала. Но я не знала, что делала рядом с ними – покалеченными и прекрасными, я, в чьей жизни все шло своим чередом, исключая одну погрешность.

– Я никогда не боялась смерти, – сказала я в тот холодный осенний вечер. Лил дождь, я куталась в толстовку на три размера больше необходимого, и горло горело от крепкого алкоголя.

– Все, кто боится хоть чего-нибудь, боятся ее, – возразил Немо.

В тот день он был мрачнее, чем обычно. Сидел на старом продавленном диване, сгорбившись и глядя себе под ноги. До этой фразы мы друг другу не говорили ни слова, но теперь во мне проснулся щекочущий интерес, подогреваемый спиртным.

– Правда? А если я боюсь потерять тех, кого люблю?

– Значит, ты боишься, что без них твоя жизнь потеряет всякий смысл.

Настроение было спорить, но слова перемешивались в голове, не позволяя рассуждать здраво:

– Я не считаю, что смысл жизни в людях.

– Спроси у Данте. Уж он-то знает об одиночестве больше, чем каждый из нас.

Я не понимала, о чем говорит Немо, но обернулась, почувствовав затылком привычный настойчивый взгляд. Данте беззвучно, словно призрак, находился в комнате. А я не знала, что сказать.

Немо поднялся и вышел из комнаты, оставив нас одних.

– У тебя... – слова не вязались друг с другом. – У тебя все хорошо? – спросила я, дрожа от внезапно накатившего холода.

Он промолчал. Опустился на то место, где только что сидел Немо и отвел взгляд. Запустил обе руки в волосы и шумно выдохнул. Громкий вздох перерос в рычание. Рычание – в крик.