Абдель Селлу - Ты изменил мою жизнь

39

Я говорю то, что хочу, когда хочу и если хочу. Правда скрывает ложь. А есть правда, которая кажется настолько невероятной, что выглядит ложью. Ложь копится, растет, и мы в конце концов спрашиваем себя, нет ли в ней доли правды... Я говорю правду, я вру, я великолепно владею собой, когда это нужно. Но бывает так, что я позволяю делать с собой какие-то вещи.

Журналисты, бравшие у меня интервью для документального фильма Мирей Дюма, не получили ответы на все вопросы, но они смогли понять, почему я не хочу отвечать. Они сняли, как я молчу. Показали мое лицо крупным планом. Поймали взгляд, устремленный на месье Поццо. И эти кадры говорили сами за себя – то, чего я не хотел произнести вслух..

Когда я принял предложение написать эту книгу, то наивно думал, что смогу двигаться по тому же пути, который всегда выбираю, – плюс на этот раз не будет ни камер, ни микрофонов. Говорю, что хочу, молчу, когда хочу. До того как решиться на это, я не отдавал себе отчета, что готов заговорить. Объяснить другим – читателям – то, чего я еще никогда не объяснял себе самому.

Я вновь говорю «объяснить», а не «оправдать». Следует иметь в виду, что я охотно впадаю в самодовольство, но никогда – в жалость. Я боюсь этой мании, которой подвержены французы: они, ссылаясь на разницу культур, отсутствие образования и тяжелое детство, пытаются все анализировать и прощают даже то, что простить нельзя.

У меня не было тяжелого детства, наоборот – я рос, как лев в саванне. Я был королем. Самым сильным, самым умным, самым лучшим. Если я позволял газели пить из ручья, то только потому, что не был голоден; но если я хотел есть, то набрасывался на нее. Когда я был ребенком, меня редко упрекали в том, что я жесток, – ведь львенка не попрекают его охотничьими инстинктами.

Разве это можно назвать тяжелым детством?.

Это было просто детство, но никто вокруг не думал о том, что ребенку придется вырасти. Я не отдавал себе в этом

отчет, и мои родители тоже. Винить некого.

* * *

Я никогда не говорил месье Поццо о своем прошлом. Он осторожно пытался вызвать меня на разговор, а я все сводил к шуткам. Мсье Поццо понимал, что я отказываюсь анализировать свою жизнь, и не настаивал. Делая вид, что ему все равно, он подталкивал меня на правильный путь.

– Навести свою семью.

– Будь ближе к тем, кто тебя вырастил.

– Побывай в своей родной стране.

И, наконец:

– Ты получил предложение написать книгу? Соглашайся. Это возможность разобраться в себе самом. Ты увидишь, это интересно!

Он знал, о чем говорит. До своей аварии он всегда гонял двести кэмэ в час, никогда не оглядываясь назад. Потеряв способность двигаться, обреченный на полтора года реабилитации в специализированном центре – в окружении таких же несчастных, которые были даже моложе, чем он, – месье Поццо разобрался в себе.

Узнал, кто он такой, и, глубоко погрузившись в себя, научился видеть Другого с большой буквы (он сам так говорит), которого не разглядел раньше..

В моем молчании и шутках месье Поццо разглядел отказ остановиться и подумать. И постарался ободрить меня.

Нужно было, чтобы со мной произошли события, которые я не мог контролировать – и благодаря которым стал прислушиваться к его советам.

Для начала я отправился навестить свою семью. То есть побывал в своей стране.