Драбблы по КХ ( !ЗАКРЫТ! )

РиРус³

Автор:  Ваш вождь Сталин (https:/ficbook.net/authors/2115811) 
Б

ета: Эон (https://ficbook.net/authors/3986250) 

💯🔞💯???

Рваные розы

            Есть в царских детях особенности, которые им не должны быть присущи, и где же берётся у этого начало, одному только Господу известно. Есть странности и глупости, несхожести, оттуда сомнения и слухи, но царь не глуп и сам знает, что правда, а что людской вымысел, потому доказывать ему нечего. Народ ведь хлебом не корми, дай какую-нибудь интрижку для обсуждений на балах и за обедом. Им бы классиков читать, газеты, но семья государя и все её дела — тема интереснее любых романов. Злые языки, косые взгляды, недоверие. Не было такого, чтобы с подобным не сталкивались люди, чьё имя многие знают. Нас так волнует честь, что мы, ослеплённые угрозой позора, всё забываем о морали, какой-то доле человечности. Людям достаточно лишь капли серебра, чтобы ощутить себя всех выше на полголовы.       Издав свой первый детский крик, младенец одобрения праотца своего не получил. Царь был уверен, что и этот ребёнок будет так же безнадёжен, как и родной сын. Союз негодование сие не поддержал. Он сыну был, конечно, рад, как и отец его, когда сам Союз народился, и полюбил его таким, каков он был, лежа на его руках. И это всё-таки своё, ему и так хватает слухов, а с рождением сына они умножатся на два.       Мальчика СССР растить собрался сам. У них это семейное — забывать о матерях, но император не позволил. Да, внуку он особо-то не рад, но жить внук будет тут, спать в стенах его дворца и есть его еду. И назван был в его честь, как в царских семьях принято — давать сыновьям имена отцов, отдавая дань и уважение тем за жизнь и воспитание. Пусть Империя воротит нос сколько ему угодно, мальчишка-то красивый вышел, не как его отец Союз. Тот больше близок был к народу, а сын его — голубой крови: и бледность кожи, и глаза, и волосы светлее, румянец на щеках, — как куколка хорош. Странным был император, однако то был отнюдь не старческий маразм, он был таким с рождения. Не в ладах с самим собой, не знающий, чего же хочет, не отталкивающий и не принимающий. Как заметил СССР, такая нерешительность проявлялась только тогда, когда дело касалось личной жизни, в правлении же ему равных не было. И в плохом, и в хорошем смысле.       Дождь забарабанил по окнам. Капли, врезаясь в стекло, превращались в небольшие полоски, покрытые бусинками. Так красиво, словно порез на руке чем-то острым. Моросит, но всё равно неприятно. Тишина и стук выводят из себя, мешают, не дают работать. Перо лучше отложить, дельное из-под него всё равно ничего не выйдет, по крайней мере сейчас. Ему просто нужен отдых, нужен воздух. Самый приятный, вдыхать который будет одно лишь удовольствие.       Землистый запах ощущается, даже если то не был полноценный дождь. Ароматы, которые дарует нам природа, были и есть самые лучшие, человеку никогда не удастся сделать нечто подобное. Каблуки сапог громко цокают, когда он ступает по паркету, покидая зал, затем коридор, выходя на веранду, а оттуда и на улицу. Он слышит плеск воды: прислуга стирает в прачечной бельё. Поднимает, выжимает, затем опускает снова. Кажется, звуки быта не менее приятны, чем игра на пианино. Император идёт дальше. Вечереет, запахли лилии и розы, сад готовится ко сну. Жаль, уже скоро осень, август выдался дождливым, это может вызвать некоторые неприятности в сельском хозяйстве. Тонкая шинель не спасает от дождя, да и от холода тоже, но Империя надевал её не для этих целей.       Красивые, пышные пионы снизу уже погнили, а ведь какими они были, когда их срезали и поставили на стол. Никогда не пахли; к ним ставили лилии, и всё одного оттенка. Император любил цветы, даже те, что были всего на сезон. Его сын никогда не ценил подобной красоты, и в юности позволял себе поступать с несчастными растениями, как ему вздумается. Срывать, вырывать с корнем, не жалея рук, когда шипы роз впивались в ладони. Союза пороли, сам Империя, он не мог простить сыну подобной выходки, ведь родное дитя губит всё, что ему так дорого, — особенно самого себя. Он правда зря воротится от внука, Союз воспитает из него такого же недоверчивого коммуниста, как и он сам.       Император всегда был хорош во лжи и лицемерии, но только с теми, кто не знал его достаточно хорошо. Это никогда не срабатывало с его сыном или финном, ведь эти двое испытали его на себе больше всех. Что бы он ни говорил, а внук ему нравился. Конечно, напрямую царь того не скажет, но и догадаться не трудно. Из окна на себе Российская Империя ловит пристальный взгляд.       Над мальчишеской люлькой в ажурных тканях кружат ангелы, развлекая ребенка, желающего протянуть к прекрасным созданиям ручки, но те парят так высоко. На нем мягкий хлопок, белое платьице, хотя ему вряд ли есть дело, во что он одет. Маленькое сознание берут на руки, осторожно укутывая в одеяло, прижимая к холодной груди. Третий месяц уже малышу, всё засыпает лишь под колыбельные. СССР был другим, когда император взял его на руки. Его сын, но ничего родного, кроме крови, был даже на него не похож, а этот — совсем другое дело. Просто маленький ангел, ниспосланный небесами, как дар за все страдания. Империя ласково гладит нежные щечки через перчатку, ощущает дрожь в пальцах. Нет, это совсем неприятно. Потянув зубами за указательный палец, он избавляется от ненужной вещи, чтобы вживую ощутить блаженство чистой младенческой кожи. За этим их застаёт Союз, и каверзного диалога, увы, не избежать.       — Что я вижу, сударь, никак с ребенком моим балуетесь? — спрашивает коммунист, скрестив на груди руки. Император закатывает глаза и цокает, не желая отвечать. Маленькое тельце кутают в белоснежный перкаль, укладывая обратно в люльку.       — Ещё одного я не потеряю, — наконец говорит Империя, поправляя мальчику одеяло.       — Я для вас мертв, отец? Чи боле видеть меня не желаете и знать, что есть такой у вас сын? — Союз подходит ближе, глядя на то, как его ребёнка заботливо укрывают.       — Я дал тебе жизнь, взяв за тебя ответственность. Бог не простит мне, если я посмею оставить тебя или забыть. Моё дитя, моё наказание и искупление.       — Вы слишком чтите религиозные законы, отец. Или боитесь признать, что не хотите отпускать меня?       — Не говори ерунды. Принеси лучше сыну молока, не мори ребёнка голодом. — говорит Империя. СССР покорно уходит, оставляя сына и своего отца наедине, зная, что тот ничего не сделает мальчику, как бы ни отзывался о нем при рождении.       Малыш всё так же смотрит на парящих ангелов, тянет руки, желает поймать. Он даже не видит, что это, — лишь пятна, но ему любопытно потрогать, чтобы узнать: опасны ли для него эти пятна, или же, наоборот, они не несут в себе угрозы. Император запускает обнажённую руку под воротник, доставая свой позолоченный крест. Тонкая цепь сменила бечёвку, когда он взошёл на престол вместе с Петром. Отстегнув застёжку, Император протягивает украшение к младенцу, закрепив так, чтобы оно не спадало.       — Не передал сыну, так хотя бы внуку.       Подаренное украшение берётся в руки, чтобы лучше понять, что ему дали, и непременно младенец должен попробовать его, но праотец не даёт, пряча вещь под сорочку малыша, где тот её не сможет найти. Россию это расстраивает, и, конечно же, на лицо наворачиваются слёзы. Он бы заплакал, если бы Союз дольше разогревал ему молоко. Во время трапезы он уже и забыл, что его так разочаровало.       Что же, первое знакомство было не совсем удачным. Малыш в том не виноват, это РИ больно гордый, но нельзя же так долго упрямиться. Тоже ведь не чужое, да и, к тому же, не врал сын, мальчонка-то и правда копия молодого Империи. Ещё более молодого, чем сейчас, хотя СССР, не знай его настоящего возраста, не дал бы ему больше тридцати. Император словно купается в крови девственниц, раз выглядит так молодо и сохраняет холодность своего рассудка. Он находит наслаждение в обычных вещах, но разве это дивно? Услада от вида, запаха и музыки, стихов и любимых рассказов, — радость в мелочах, ведь царь довольно педантичен по своей натуре. Это вызывает смех, но ничего юмористического император в своем характере не видит.       Голая рука касается бархатной повязки. Приятный подарок, презент в качестве извинения. Царь потерял левый глаз по чистой случайности, сейчас и вспоминать забавно. Когда с казахским ханом не в ладах ещё были, молодые, амбициозные, что с них взять, на договор силком оба шли, и получилось так, что по неосторожности крыло казаха заехало по лицу русскому, повредив тому глаз без надежды на восстановление. Глаз пришлось удалять, предварительно напоив Империю, либо же он, в сознании, погиб бы от болевого шока. Конечно, хан извинился, и былая страсть поутихла, да и не специально это было сделано, император простил. Казах же на прощание ему подарил черную повязку с гербом его страны, сшитую вручную казахскими ткачихами. Выглядит красиво, и при любой температуре с ней комфортно, даже спать.       От воспоминаний запахло ягодным чаем, ведь именно его пили новые друзья, когда русский гостил на чужой земле. Самый вкусный, самый ароматный, с земляникой. Ничего для царя не было слаще этой ягоды, и, кажется, хан велел специально подать именно её. Такое внимание приятно.       Сейчас ему тоже хочется того чая, но у него нет такого. Лишь то, что обычно пьют на его земле, а это совсем не то. Неприятный момент, когда знаешь, что конкретно хочешь, но это слишком недосягаемое желание. Придется просто свыкнуться и отвлечь себя чем-то более доступным, например, музыкой, однако сам он играть не изъявляет желание, а больше некому. Сын умеет, но не станет, просто оттого, что не хочет, да и вредничает, не перерос ещё эту глупую детскую черту, когда обиды забываются и начинаешь думать как взрослый. Что же, чтение книг не менее приятное и полезное занятие, особенно хорошо сейчас перечитать что-то старое, что читалось сотни раз, но нравится слишком сильно. Например, «Горе от ума». Просто божественная комедия. Кстати — тоже неплохая книга, но сейчас хочется больше реализма. Старый переплёт, запах влаги, желтые страницы и погнутые углы — эта книга стара как мир, да и менять её на что-то посвежее не собираются, это же самый первый экземпляр, большая редкость! Читать её уже привычно, со старыми пометками, подчеркиваниями, какими-то символами и знаками препинания. На бумажных трещинах видны волокна, что ничем, увы, не исправить, да оно и не нужно. Время переплет не пощадило, зато теперь это может по праву называться «винтаж». Слово-то какое красивое. Теперь уже не обидное «старое», а гордое «винтажное».       В руке потрепанная твёрдая обложка, страница за страницей, действие за действием, явление за явлением, и время для читающего больше не существует. Под влиянием произведения приглушаются звуки, Империя ловит себя на мысли, что уже практически не слышит монотонного цоканья часов, не ощущает в волосах прохладного ветра, пальцы незаметно немеют. Сложив книгу, он сжал руку в кулак, ощущая, как пальцы замерзли, пока он был в литературном трансе. Ах, куда приводит чтение. Отложив свое увлечение на место, император спускается в столовую, чтобы попросить чая.