Костер догорал. Ночь облизывала языки пламени как жадный ребенок рожок мороженого, пока не слизала подчистую, до самых угольков. Но Бард смотрел не на огонь, а поверх него, на человека, сидевшего с той стороны костровища. Тот пришел в сумерках и попросился скоротать время до рассвета у их очага. Здесь не принято прогонять даже случайных путников, его радостно позвали к огню, и он долго звенел гитарными струнами, песнями благодаря за гостеприимство. Вечер сгустился в ночь, один за одним все расползлись спать, лишь он сидел, отложив в сторонку гитару, да Бард подбрасывал в пламя тонкие прутики, наблюдая, как они вспыхивают алыми маками, свиваются в серые спирали и рассыпаются в прах. А сквозь высокое пламя Бард смотрел на красивое лицо пришельца, и гадал, кто он, откуда и куда держит путь. Он не знал этого, как не знал и имени человека, но чем ниже становились языки костра, чем яснее видел он отрешенный взгляд путника, тем яснее становилось ему, что впервые в своей жизни он не ждет наступления рассвета. Ибо знал, что с первыми лучами солнца человек встанет, поклонится гревшему его костру и уйдет. Такие всегда уходят. И Бард больше не услышит его мягкий чуть хрипловатый голос, и слова песен вскоре выветрятся из памяти. Но Бард уже не представлял, как сможет без этого жить. Бард сам был поэтом, и пел, и умел извлечь музыку не только из гитары или свирели, но и почти из любого предмета. Однако он не почувствовал зависти, глядя на завороженные и восхищенные лица людей, внимавших пришлому певцу. Он и сам был околдован негромким голосом и странными непривычными мелодиями его песен. А еще сильными пальцами, быстро перебиравшими струны, и стрельчатыми черными тенями, что отбрасывали на щеки его ресницы, когда он склонял голову. И его ясными глазами, цвета которых Бард не мог разобрать в красном свете костра. И Барду нравилось, как потертые джинсы обтягивают его колени, и как он кладет на них узкие крепкие ладони. И Барду очень хотелось взять его руку в свою и не отпускать. Просто не отпускать его никуда. И это было странно и тревожно, ибо еще никогда и никого Барду не хотелось удержать. Он с радостью знакомился с новыми людьми и с легким сердцем расставался. Но не с ним. Костер погас. Головешки перемигивались горячими искрами, напоминая город, населенный маленьким волшебным народцем. Барду нравилось представлять крохотных человечков, живущих в крохотных домиках, освещавших улицы волшебного города огнями своих окошек. Он хмыкнул и поднял руку, чтобы бросить на угли очередной прутик. И вдруг с той стороны костровища протянулась рука и остановила его. - Осторожно, ты так разрушишь целый квартал! – путник встал со своего места и сел рядом с Бардом. Они улыбнулись друг другу и придвинулись ближе. Бард положил свой прутик с краю, и они вместе смотрели, как он сначала почернел, потом скрутился в кольцо как живой и растворился серым пеплом в жаре углей. – Через пару часов рассвет. Путник указал на розовую линию, обозначившую горизонт на востоке. У Барда заныло сердце. Скоро этот человек уйдет, так и оставшись для него незнакомцем. Они молча сидели, глядя на мигание угольков. Их бедра и локти соприкасались. И Барду казалось, что между их телами тоже тлеют угли. А, может, это казалось только ему. Или только казалось. Через два часа небосвод светился жемчужно-сизым, и в воздухе стояла перламутровая дымка. Путник встал, вслед за ним поднялся и Бард. Время проститься пришло. - А ты не хотел бы... - начали они одновременно. Бард проглотил «остаться» и опустил глаза. Чтобы увидеть, как узкая ладонь обхватывает его запястье, скользит ниже и сплетает пальцы с его пальцами. - ...Пойти со мной? - закончил путник свою фразу.
К сожалению, это изображение не соответствует нашим правилам. Чтобы продолжить публикацию, пожалуйста, удалите изображение или загрузите другое.
