Жизнь Хатидже Турхан султан.

На корабле

      Кер Сулейман-паша человек совсем не вспыльчивый и уж тем более не злой, но терпение любого человека могло иссякнуть, если всячески его испытывать. А паша этот, кстати, был одним из тех людей, которые любят большую наживу на людях, но меж тем его любовь к человеку была несоразмерная и великая. Хотя, если перед ним поставить выбор одного из двух, он, не задумываясь, выбрал бы первое. Ему, как и многим сановникам, имевшим власть, не хватало в характере того качества, которое исчерпало все свои влияния на нравственные ценности, присущие когда-то ему молодому, ещё непорочному. Пожалуй, виной этому могла послужить и сама власть.
        Но погибшим или падшим человеком назвать его нельзя.
       Корабль, везущий не одну дюжину рабов, качался на легких пенистых волнах Чёрного моря. И так случилось, что одной из тех, кому остаток своей жизни придётся провести в рабстве, почувствовала лёгкое недомогание, перешедшее в болезнь. Бедняжка была так разрушена и бесконечно огорчена тем, что она оказалась в таком ужасном положении, выхода из которого не сможет больше найти. Поначалу она бредила, но бред этот был не от того, что она больна и, её лихорадило, а от отчаяния и безнадёжности. Ей чудилось, что всё это нереально, что это плод её дурного воображения, что ей просто снится ужасный сон, вводящий её в потрясение. Но вот с осознанием своего положения её и поразила болезнь. Озарение, несмотря на то, что открыло ей ужасную правду, увы, не помогло ей в решении этой трудной жизненной задачи. Аббас ага, один из помощников паши, заметил, что девушка совсем не ест и не пьёт, и потому сразу решил, что она в скором времени умрёт от горя. Доложил об этом самому паше, чем привёл его в величайшее раздражение. Этого ещё не хватало! Поверив ему на слово, он спустился вниз и лично убедился в том, что рабыня в самом деле больна, однако вовсе не находится на смертном одре, как доложил ему Аббас. Он только с укоризной взглянул на него и принялся ухаживать за девушкой.
      — Отпей ещё, - сказал он, подавая фляжку с водой несчастной.
      — Паша, - ухмылялся Аббас, - ты так лелеешь рабыню, что я...       
      — Тебе, Аббас, думать незачем. Ты, глупый человек, умнее от того не станешь. Займись ты лучше этой рабыней. Она слишком слаба и больна. Боюсь, что когда мы привезём её во дворец, она совсем расхворается, и тогда точно худо нам будет, - сухо ответил Кер и встал с колен.
       Напоследок, перед тем как покинуть трюм, он обвёл рабов глазами. Свежий морской бриз дунул на его морщинистое, но ещё молодое лицо, что он невольно нахмурился. Стоял поздний осенний день, но солнце в этот день обогревало сушу и воду так, что могло показаться, что лето и не заканчивалось. Стамбул в холодные месяцы года часто видел теплые деньки. На корабельной палубе каждый был занят той работой, которая предназначалась ему, и потому паша решил отправиться в свою каюту для того, чтобы написать важное письмо, которое он пожелал отдать султанше по прибытии в Стамбул. Но как только он совершил шаг, его вновь окликнули.
       — Паша, - почти истерично прокричал Аббас, поднимаясь по лестнице, - о Аллах, паша, одному из тех так плохо, что он упал на пол и стал биться и кричать. Вы должны на это посмотреть!
         Пашу это неожиданное известие изрядно так напугало, что взгляд его исказился, а брови нахмурились. Нет, он не сердился. Скорее страх заставил его оцепенеть. Но мигом овладел собой в полной мере, он снова спустился вниз и лицезрел обстановку. Как оказалось, один из юношей замертво свалился на пол, издавая истошный крик. Его конечности будто вывернула какая-то неведомая сила, которая причиняла ему большую боль, доставлявшую неудобства не только ему, но и остальным, кто находился с ним. Они прижались к стенкам трюма и со страхом в глазах смотрели на эту картину; где-то в уголках слышались молитвы Богу и разговоры о бесах и демонах. Паша и Аббас замерли, наблюдая за этим, затем первый, схватив второго, вышел вновь на палубу. Руки его дрожали, на лбу появились капельки пота.
      — Что это за Шайтан такой? - почти прошептал он, озираясь по сторонам; хотя страх и не был ведом османам, Кер был до смерти волнован и удручён.
      — Я, право, не знаю, паша, впервые вижу такое! - таким же голосом ответил он, - а что делать нам? Вы видели его?! Кому нужен такой убогий?..
       Он бы так и продолжил сетовать о "негодном" рабе, если бы продолжению его речам не помешала юная девушка, которая выскочила из трюма. Её появление сверху подзадорило всех находившихся на палубе, они отложили все свои дела и с интересом стали наблюдать за ней. Собственно, начала она по-русски:
      — Почему вы ушли? Вы не видите разве, что ему плохо?! Он мой брат, брат мой, прошу вас, не пугайтесь этого! - она опустила ярко-синие глаза в пол почти в полном отчаянии, - он болен... Падучая у него...
       Кер Сулейман-паша выслушал её, a затем подозвал к себе какого-то человека, который как раз оказался справа от него.
      — Что сказала она?
      — Эта рабыня говорит, что брат её болен и вы не должны уходить, а должны помочь, - отчеканил тот.
      Девушка так же стояла на верхней ступени и чуть подшатывалась на израненных ногах, она сильно щурилась от солнечного света, а глаза её слезились (не от солнца). На пашу эта рабыня произвела необычайный восторг. Он почти что с восхищением смотрел на эту храбрую и своевольную девушку, лицо которой было не менее прекраснее её стойкого нрава. А она была и в самом деле очень хороша собой. Белолицая, с густой косой каштановых волос, высокая, статная и с гордой осанкой, как султанша. В её взгляде опытный человек, разбирающийся в людях с первого взгляда, может прочесть крепость духа и, потому, как были сведены её брови - строгость. Однако глаза, сливающиеся с цветом моря, такие выразительные и чистые говорят об обратном: об её целомудрии, непорочности и знаком её бесконечной доброты и кротости. Два таких противоречивых чувства столкнулись в душе Кер Сулейман-паши. Чего хочет она? Чтобы ей подчинились или оказали помощь?
     — Если ему не помочь, он погибнет, и смерть его будет на вашей совести до конца дней ваших! Прошу, будьте благочестивы, не предавайтесь пороку под названием равнодушие... Я умоляю вас!
       По всей вероятности, никто бы и не рискнул прийти на помощь, если бы на месте этой девушки был другой человек. Но способность располагать к себе каждого, пожалуй, и спасла того юношу. Они сделали всё как полагается (вернее сказать, как сказала его сестра, ибо в таком положении они оказались впервые и какие действия, обычно, нужно принимать, конечно, не знали), отнесли его в чистенькую каюту, уложили в чистую постель, напоили, успокоили и дали отдохнуть. После того, больной лёг почивать, сестра его горячо поблагодарила каждого, кто участвовал во спасении жизни её единственного близкого человека, оставшегося в живых. Хотя большинство и вовсе не понимали, какие тёплые и добрые слова говорит этот ангел, но по её шёлковому голоску и нежной улыбке не трудно догадаться, о чём она говорит. Ёе серьезное личико так прояснилось, а в глазах появился блеск, что добропорядочные её спасители возблагодарили Всевышнего за то, что сохранил жизнь юноши и утешил его сердечную сестру. Несмотря на то, что некоторое время назад это неблагоприятное обстоятельство ввергло пашу и его свиту почти в чрезвычайное положение, окружение вокруг этой светлой девушки постепенно стало под стать ей самой. Кое-кто знающий русский язык попытался даже завести с ней знакомство и заговорил:
       — Откуда ты? Как тебя зовут?
       Она улыбнулась. Его произношение было забавным.
      — Я рабыня с русских земель. На нас часто совершались набеги татар, и в последний раз мне не повезло. Украли. Меня и моего братца, - она опустила глаза, и, кажется, слеза скатилась по её румяной щеке.
       — Я ведь тоже рабом был когда-то, только не с русских земель, а сербских. Я был тогда возрастом как ты вот. Тяжело переносил это бремя, не то, что ты, - грустные воспоминания смешались с его мыслями.
        — А мне ещё тяжелее, чем тебе, добрый человек, - исподлобья глянула на него, почти лукаво.
        — Как же?
        — Ты ведь сейчас свободен и сам вправе судьбу свою решать! А мне что? Куда мне? Отвезут на рынок, наверное, не знаю, как дальше будет... Может продадут кому-нибудь, буду чьей-то десятой женой, это если повезёт мне. А не повезёт, то рыб в воде кормить буду, - снова слеза покатилась.
        — А братец твой? Что же с ним будет? Вас разлучат, похоже...
         — Не бывать тому, - заговорила громко, с нарастающей злобой, - стану биться, упрямиться, но статься этому не позволю!
         И убежала она снова наверх, к брату. Забежала в каюту и стала обнимать его голову, целовать его каштановые кудри, прижимать к груди, плакать. От её громких лобзаний юноша стал постепенно приходить в себя и осознать, что произошло. Кровь прилила к его щекам.
        — Надёжа, как же так? Что будет с нами? - слабо проговорил он, сильно сжав ладошку девушки, - продадут тебя, а меня выкинут из ненадобности.
         — Не смей, родненький, миленький мой, говорить так, ты разбиваешь моё сердце такими словами! - слёзы текли ручьём по её лицу, - нас не станут разлучать, я не позволю...
         Брат её сжалился и сам зарыдал как дитя.
         — У меня не осталось кроме тебя никого на всём белом свете, Надёжа, сестрица моя, не переживу я твоей потери, пусть всё пропадёт...
         — Миленький мой, что же делать нам? Рабы мы с тобой теперь, чужаки среди них, никто мы, слова теперь у нас нет. Если пропадать, то пропадём вместе! - затем заговорила более спокойно, - времени у нас нет совсем, брат, нас скоро выпроводят отсюда, и пойдем мы с тобой к остальным рабам, будем вместе наше горе общее переживать. Поднимись-ка...
       Пока в каюте происходила семейная сцена, у дверей собралась толпа, крайне заинтересованная тем, что происходит внутри. Послышался шёпот и разговоры. "Горячий, необузданный нрав у них обоих", - сказал один. "А ревут как дети", - сказал другой. "Значит правду говорят, что русские такие...", - сказал третий. Они мигом расступились и разошлись, когда брат с сестрой, оба красные от слёз, слабые, но гордой походкой ступают по палубе, чтобы сойти вниз. Один из тех, кому удалось завести с ними разговор, окликнул девушку:
      — Как твоё имя?
       Она не задумываясь и не оборачиваясь ответила:
      — Надежда.
      — Значит надейтесь на Аллаха, - незамедлительно ответил тот.
       Надя многозначительно посмотрела на него и глубоко призадумалась. Мысли шедшие в её юную головку теперь совершенно не давали ей покоя. Когда она пыталась сосредоточиться на одной из них, её место тотчас занимала другая, не менее важная. Во-первых, её занимали мысль и вопрос, имеющие, пожалуй, теперь самое большое значение в её жизни: что дальше? Как быть? Быть проданной в рабство она хотела в последнюю очередь, однако среди этого сумбура это самый ожидаемый исход событий. И начала Наденька думать, какой человек её купит, и что с братцем будет дальше, когда она покинут невольничий рынок? И покинут ли они его? А если их и продадут, то как они смогут расстаться друг с другом? Тут Наденька и стала молиться Богу, прося его не не обременять их разлукой. Она в руке сжала крестик, висевший на её шее, и начала произносить все молитвы, которые знала к своим тринадцати годам. Закончив с молитвами, она поглядела в круглое окошко над её головой. На горизонте показалась тёмная полоска берега, и, как показалось ей, услышала гул и шум города. Коленки её задрожали от волнения, потому она решила незамедлительно снова сесть рядом с братом.
      Он к тому времени уже окончательно оправился от недавнего припадка и выглядел совершенно здоро́во.
       — Что же, Надёжа, как ты? - попытался улыбнуться ей.
       — А это совершенно не важно, брат; я вот Боженьке молюсь, чтобы он тебя уберёг. Ведь кроме тебя, у меня во всём белом свете нет никого. И нет мне теперь счастья, как твоё благополучие и радости.
        — Не думай обо мне так часто, Надёжа, - усмехнулся он, - я ведь твой старший брат, и это моё право опекать тебя. А ты свою заботу и силы на себя потрать, да сама счастлива будь. Уж моё счастье - твоё счастье.
       Наденька перевела дыхание и обратила свой взор на окошко, и брат её заметил этот жест.
       — Что такое? - спросил он.
       — Мы приближаемся к Стамбулу, брат. Что же ждёт нас далее? Неужели судьба и в правду так жестока, как говорят... У нас ведь всё было, всё, что требует душа человека: любовь, счастье, да и всё, что человеку для жизни нужно. Разве может быть такое, а? Больше всего мне сейчас хочется знаешь чего? Хочется, чтобы всё произошедшее оказалось сном. А если же мои думы окажутся неверными, то пусть всё уйдёт в небытие!
       — Не говори так, Господь слышит твои слова и пошлёт тебе наказание за такие жестокие слова! - раздражённо ответил брат.
       — Сердце моё не переносит нашего теперешнего состояния, милый брат! В душу подлые мысли крадутся, словно чёрт мною управляет... А что, если это нам кара Божья за преступление какое? Но что же мы сделали такого, что требует наказания? - она снова поглядела в окошка и закусила губу, - Господь жесток к нам...
        — Господь справедлив, Надя, в нём жестокости, как ты говоришь. Но за любое преступление, как ты сказала, всегда следует наказание, такова справедливость.
        — Справедливость! Что есть справедливость? Разве мы не делились хлебом с неимущими, разве мы не в полной мере молились Господу Богу? За какие прегрешения нам выпала такая ужасная доля? Мне думается, что это самое несправедливое наказание нам за грехи, которые мы не совершали.
        Брат её выслушал и приобнял за тощие плечики, и сказал:
        — Ты ещё слишком юна, Надёжа, чтобы предаваться таким раздумьям... Но слышишь, милая, никогда не предавай веру в Бога нашего, и самое главное - верь в то, что после всех наших горьких мучений на этой земле, нас ждут сладостные блаженства на небесах, это истина и справедливость, - затем через некоторое время сказал.
        — Скоро мы пребудем и вступим на мусульманскую землю, и мы должны быть готовы к тому, что они будут нас принуждать принять их веру и будут делать это до тех пор, пока окончательно не сломят нашу волю и не заставят нас склонится перед их Богом. Но, Надя, послушай меня, никогда, слышишь, никогда не предавай на́шу веру, никогда не снимай нательного креста с шеи, даже если жизнь покажется мукой - не принимай их веру.
        Наденька дослушала до конца наставления старшего брата и нахмурилась.
       — Что же ужасного в их вере?
       Он вздохнул и взял тонкую ладонь сестры в свою:
       — Вера никогда не бывает ужасной, Надя, даже вера самого дрянного человека. Но правда в том, что бог их чужой, и никогда он не станет нам родным. Всё, что от нас осталось сейчас - это Бог! И всегда мы должны помнить, кто мы есть и откуда. Иначе всё пропало...
        — Но ведь всё пропало и без того, - перебила Наденька, - мы уже пропали, канули в бездну, исчезли! От нас прежних совсем уж ничего и не осталось...
        — Разве что вера в Бога нашего, - довершил он её слова, хотя она вовсе не хотела этого говорить, - послушай, Надёжа, заклинаю Христом, не забывай кто ты и откуда, это сейчас самое важное для нас всех, - он жестом указал на трюм, полный рабов, - если мы забудем нас прежних, но перестанем быть самими собою и уподобимся им, - указал на потолок ( то есть на тех, кто располагался сверху), а они чужаки нам! И тогда мы станем чужими сами себе... Ты ведь не хочешь этого?
      — Я так устала от всего этого, что совсем ничего не хочу, - она откинулась к стенке и подняла голову к окну, расположенному прямо над ней, - хочу только надеяться, что всё изменится и сделается так, как будет лучше нам.