Какой путь проделала Наденька с этим человеком, она уже не помнит, хотя единственное, что ей запомнилось из этого короткого путешествия по Стамбулу, так это живописные сады и виды на Босфор, и, разумеется, жители города. Эти люди были чужими для неё, их внешний вид, образ жизни отличались от того, к чему привыкала она с самого рождения, но проникнувшись к ним за эту прогулку, посмотрев им в глаза и оглядев их дома, семьи, она решила, что эти люди ничем не отличаются от людей, с которыми жила Наденька бок о бок. Разве что существовали кое-какие расхождения на этот счёт, но значение их настолько невелико, что и упоминать об этом не стоит. И пока они держали свой путь, Наденька ещё больше погружалась в свои мысли и пыталась распутать их, подобно запутанным сетям. На ум ей ещё неожиданно пришли слова брата: "... и мы должны быть готовы к тому, что они будут нас принуждать принять их веру и будут делать это до тех пор, пока окончательно не сломят нашу волю и не заставят нас склониться перед их Богом. Но, Надя, послушай меня, никогда, слышишь, никогда не предавай на́шу веру, никогда не снимай нательного креста с шеи, даже если жизнь покажется мукой - не принимай их веру." Чем дальше они шли, тем сильнее она задумывалась над ними. В этот переломный момент её вера и любовь к человеку стали до необыкновения шаткими, однако это ещё и давало почву для новых размышлений, но уже касающихся её душевного равновесия. Вследствие этих долгих размышлений она чувствовала, что слабеет от них по пуще, чем от долгих полевых работ. От этой мысли, улыбка произвольно появилась на её лице. Человек заметил это.
— Джамиля, - сказал он на своём языке.
Улыбка с её лица сползла, и она снова нахмурилась. Слышать незнакомые слова ей было невыносимо: слишком уж она хотела понимать, о чём ведётся речь.
— Абуз, - вновь сказал он, заметив перемены в её лице.
Мало-помалу Наденька стала понимать его. И хотя этот человек понимал по-русски, он не пытался с ней заговорить на её родном языке, а лишь, будто бы, насмехался над её незнанием того, о чём он говорит. Впрочем, она не сильно обижалась на него и утешалась тем, что со временем привыкнет к здешней жизни и точно так же станет разговаривать на османском, хоть и казался он ей слишком трудным и чуждым.
Постепенно, они вышли из сумбурной стамбульской жизни и пошли по тропе, ведущей к огромной каменной стене с такими же великими воротами.
— Баб-ы Хюмаюн, - сказал её путник, указав пальцем вперёд.
Но как оказалось, направлялись они вовсе не к Баб-ы Хюмаюн, а в совершенно в другое место, слева от ворот. Пошли вдоль стены по вытоптанной тропинке между двумя рядами высоких самшитов, листья которых стали чуть фиолетовыми. В небе тучи стали расходится, но солнце так и не появилось, чтобы обогреть землю; Наденька стала чувствовать, что ноги у неё окоченели от холода и промокли из-за нескольких раз наступлений в лужу. Обувка насквозь стала мокрой, да и к тому же грязной. Стало ей совсем зябко. Она обхватила себя руками, но не переставая оглядываться по сторонам из любопытства. Наконец, когда они подошли уже к другим, но менее огромным воротам, они попали за стену и оказались в месте, похожим на маленький город. Он, конечно, отличался от Стамбула своею чистотой и узостью дорог, строением сооружений и даже своими жителями. Кругом ходили люди в диковинных одеждах, причём, собравшись человека по три - четыре в группе, и о чём - то переговаривались. Некоторые делали они это с какой-то будто торжественностью, с восклицаниями и рукоплесканиями, другие более тихо и спокойно, без пафоса. Ходили люди чернокожие, белокожие и даже несколько раз её взор падал на маленьких людей (карликов). Наденька прямо таки удивилась тому, какие разные люди на свете бывают и сама стала восторгаться этому. Заметила она ещё и девушек. По правилам, они были одеты в одежду, закрывающую тело и даже лицо, лишь глаза оставались открытыми. Надо заметить, что одежда их была, по сравнению с женщинами, которые она видела на рынке, толика богаче и пригляднее. Эти девушки стояли у входа в одно из многочисленных зданий этого "города" и даже зашептались, когда заметили Наденьку, оборванную, лохматую и несколько удивлённую. Вид её действительно был жалкий и не грех было посплетничать над её внешним видом, ничего предосудительного в их поведении, по их мнению вовсе не было. Однако вскоре они покинули городок через ворота, и Наденька забыла про них. Она все шла за своим хозяином, по-видимому, спешившему куда-то.
Впереди показалась арка ведущая внутрь помещения. Наденька заметила над ней удивительную роспись сделанную из золота. Здесь над каждой дверью или аркой были такие росписи, по всей видимости, имевшие большое для них значение. Снова она подивились тому, как утончённо их культура и архитектура и как чудны их дома.
— Это вход в запретное место, - заговорил человек по-русски, - оно скрыто для чужих глаз, запрещено. Харам. Следуй теперь за мной, не смей отставать, иначе сможешь сбиться с пути и заблудишься.
Казалось, он нарочно ускорял шаг и заставлял Наденьку почти бежать рядом с ним вприпрыжку. А рост у него был огромнейший, ноги длинные, одетые в широкие шаровары, делали широкие шаги. Наденька старалась идти вровень с ним и преодолевала любопытство, чтобы оглянуться вокруг. Всё ей казалось совершенно необыкновенным, она даже и подумать не могла доселе, что такие сооружения с таким буйством красок и росписей может существовать на свете. Раньше ей не приходилось видеть такое изобилие ярких цветов, да и каменных сооружений она вовсе и не видела. А стены и полы зданий были сделаны из серых глыб камня, который даже жарким летом сохранял прохладу и дарил своим жителям чувство удовольствия от такого удобства. Хоть и казались стены этих коридоров мрачными и серыми и внушали в человека угрюмость и печаль, однако огромные комнаты, располагавшиеся в конце этих коридоров с лихвой возмещали радость. Было также изобилие деревянных балконов, придерживаемых деревянными балками, эркеров, колонн, окон, маленьких и низких, высоких и больших. В некоторых из комнат, мимо которых проходила Наденька, были стены, покрытые синей плиткой. Примечательно было также, что помимо огромных деревянных разрезных дверей, отнюдь, по-видимому, не рук неопытного мастера, были ещё и арки с пиковыми вершинками. Но больше всего удивило Наденьку высокие потолки, вернее купола, высота которых могла каждому вскружить голову. Очаровали ее позолоченные люстры, множество ступенек, ведущих в другие коридоры, отсутствие, порой крыши над головой (только тогда, когда приходилось покинуть комнаты) и, конечно же, маленькие фонтанчики и умывальники, которые иногда располагались то у стены, то прямо посреди комнаты.
Наконец, когда чёрный человек остановился, он резким движением развернулся и впился взглядом в Наденьку; долго он мешкался, не мог что-либо сказать. Но через минуту другую нашёл, что сказать.
— Ты догадываешься, что это за место? - спросил он.
— Да, - ответила она, хотя на самом деле не знала.
— Чудно. Остальные не догадываются.
Он вдруг снова хотел пойти дальше, но снова развернулся так же резко, так что Наденька чуть ударилась об его плечо.
— Кы-ыз! Аллах, куда ты так спешишь, а?! Я разве говорил тебе идти? - нет!
— А как же, говорили, причём только что, перед входом сюда, - не утерепела Наденька, хотя позже пожалела об этом.
Находились они, собственно, в месте, называемом Гаремом, иначе Тышлыком. Стояли под длинными балконами, на которых создавался какой-то неясный шум и даже раздавались чьи-то голоса и смех. Рядом же было ни души.
— Что же, довольно болтовни, послушай, кыз, - заговорил он почти шёпотом, - удача улыбнулась тебе, повернулась к тебе лицом... А что же с твоим ликом, отчего печально оно? Отчего брови нахмурены? Ох, до чего же везёт тебе...
Наденька мало смыслила, в чём именно ей повезло, и почему этот странный человек говорит такие странные слова в таком странном месте. Она, впрочем, была не так грустна, как говорил он ей. Малость усталая и всего.
— Что же, нет, идём теперь за мной, не отставай.
Вновь пустились они в путь и поднялись вверх по лестнице. Попадались им теперь на глаза уже и люди. До смеху странные мужчины в тюрбанах, толстые, женственные и с насурьмленными глазами. Они хихикали каждый раз, когда Наденька глядела на них. Но ещё большим вниманием её овладели девушки, "кызлар", как называли их эти мужчины. Они были того прекрасны и хороши собою, что заставляли приковывать к себе чужие взгляды и могли прямо заворожить, околдовать. Смуглые, черноволосые, одетые все в шаровары с платком на бедрах, в пестрые жилетки, с чалмой на голове, девушки были в наивысшей степени привлекательны. Были и светловолосые и светлокожие, как Наденька, но встречались они ей реже, хотя красоты блистали ничуть не меньше, чем те. Они с любопытством и без церемонии разглядывали пробегавшую Наденьку и перешёптывались между собой. Когда она покинула их комнату, то услышала бурный смех.
— Отчего смеются они? - спросила она.
— С тебя и смеются.
— Зачем же им смеяться надо мною? Я не смешная вовсе, - обиделась она.
— Всё вздор, забудь, хатун. Эти рабыни ищут лишь повод для смеха. Хохотушки.
— Как рабыни?! - удивилась Наденька и подбежала к человеку ещё ближе, стала с ним вровень, - да разве выглядят так рабыни?
— Как? - оскалив белоснежный ряд ровных зубов, спросил он.
— Они такие... Высвобожденные, нестеснённые...
— О, конечно, чего только не делали эти злодейки, высвобожденные... Гм, впрочем, да, верно подмечено. Что же, хатун, тебе теперь придётся жить с ними. Это твой дом.
До чего трепетно стало на душе Наденьки, когда услышала она эти слова, как волнительно отдались они в ней. Она сначала долго думала и боялась сказать даже слово, опустила голову и глядела в гальковый пол. Если бы имелась возможность взглянуть в этот момент ей в лицо, то можно было заметить, какой вихрь эмоций прошёлся по нему. Сначала она обрадовалась, даже хихикнула, но затем прикусила язык и нахмурилась. Отчего же она стала вдруг такой печальной, когда, как казалось бы, необходимо прыгать от радости и благодарить Господа за щедрость в выборе её судьбы? Теперь прошу я тебя, читатель, отвлечься и попробовать поставить себя на место этой тринадцатилетней девочки, оторванной от родного дома. На рассвете её юности ей пришлось увидеть самые страшные и ужасные стороны человеческой натуры. В её неокрепшем уме до сих пор стоит картина, поражающая её детское сознание, разрывающая всё её представления от радостях жизни. Она видела, как эти страшные люди... Нет, не люди, они даже хуже зверей!.. видела она, как они, не ведая жалости, убивают стариков, всех её близких и незнакомых людей. Делали они это со всей жестокостью, желая утолить жажду крови. В памяти отпечатались душераздирающие моменты, как они обесчестивают молодых девушек, а затем безжалостно перерезают им горло и оставляют в грязи истекать кровью. Наденька до сих пор помнит глаза женщины, мутные от крови, смешавшейся с грязью, смотревшие на неё с великой скорбью. Из её рта выходили хриплые звук каких-то оборванных слов. Что хотела она сказать, Наденька никогда не узнает... Как в тумане она была в эти часы, так поразили эти ужасные моменты, что она бы пожелала забыть всё прекрасное, что происходило с нею, лишь бы не знать, насколько бывает жесток человек. Глубоко в сердце её ранила эта правда и, наверное, никогда не забыть ей те минуты горького разочарования.
Это зло, спустившиеся на их землю, уничтожило, убило всё, что было дорого ей и её любимым. Всё оказалось разрушено, изувечено и запятнано кровью.
Наденька прислонила голову к стене, ничуть не поднимая её, тихо сказала:
— Умереть хочется...
Человек прыснул от смеха.
— Хату-ун, - хитро растягивал он слова, - большой вздор, ради Аллаха, не глупи. Сюда мечтает попасть каждая рабыня из невольничьего рынка! Возьми своё слово обратно, и я покажу тебе врата в рай.
Наденька молчала.
— Хатун, ты не понимаешь, отчего ты отказываешься... Это гарем самого султана Мурада Хана! Это лучшее, что могло статься с тобой.
Она вдруг подняла голову и вцепилась руками в его плечи и чуть встряхнула его. Это стоило ей огромных усилий. Она приблизила своё лицо к его лицу и впилась в его черные глаза своими небесно-голубыми глазами.
— Как же зовут тебя?! - прошептала Наденька.
— Сулейман ага моё имя, хатун.
— Меня Надежда зовут, чёрный ты человек! Надя. Какая же я тебе хатун? Чёрта лукавого вы все проповедники! За что же я благодарна должна быть, а? Привели меня в эти каменные руины и почитаете, что я должна в благодарность грязные ноги ваши целовать! Но я не стану. Умру, но благодарна вам не буду!
Сулейман ага слушал Наденьку с широкой улыбкой, чем крайне её этим раздражал.
— О, Аллах, клянусь тебе, если бы ты знала, сколько таких слов слышали стены этого дворца, то немедленно разразилась смехом! Все сначала входят в двери гарема преисполненные несчастьем и горем, но потом свыкаются и живут припеваючи! Нет выгоднее и прекраснее жизни, чем жизнь в гареме!
— Мне незачем слушать вас, Сулейман ага... Мне совершенно безразлично, где мне жить и как. Отделите мне место, я хочу отдохнуть.
Сулейман ага хитро хихикнул и потёр светлые ладони.
— Ни в коем случае! Для начала тебе нужно сходить в хаммам и пусть тебя проверит повитуха. А затем...
И он стал перечислять то, что должна будет сделать Наденька, и что должны будут сделать с ней, куда следует пойти, с кем заиметь хорошие отношения, с кем найти общий язык, как правильно общаться с "кызлар", чтобы не стать предметом их насмешек и дурного обращения. Рассказал также попутно, что нужно поскорее выучить языки, чтобы забыть русский (у них не принято говорить на других языках, кроме османского), научиться письму и грамоте, некоторым необходимым наукам, которые, он подметил, очень пригодятся ей для гаремной жизни. Не забыл он сказать, что имя нужно изменить и дать мусульманское, и меж тем сменить и религию. Наденька оторопела от последних его слов и даже разозлилась, но ничего не ответила на них, а продолжила дальше идти.
Свои длинные речи он прервал, когда они подошли к месту, называемым хаммамом. Огромная по размерам баня, из светлого мрамора, с мозаичными стенами, с разделениями на комнаты. Жар обдал напряжённое тело Наденьки, и она чуть расслабилась. Сулейман ага подтолкнул её вперёд и приказал раздеться. Та, стоявшая в шаге от него, наклонила голову и косо поглядела на него. "Каков наглец!", - подумала она, разглядывая его необычное лицо.
— Не стану я оголяться пред тобою!
Он похлопал в ладони, и вдруг из одной из комнат вышли пятеро девушек, причём, совершенно обнажённые.
— Я - евнух, хатун. Мне можно.
Девушки эти были очень прехорошенькие, полнотелые, белокожие, с распаренной кожей и румяными щеками. Они принялись раздевать Наденьку, и та стала смущаться. Своим бесцеремонным поведением они заставили её стыдиться. Последовал разговор на османском языке.
— Сулейман ага, что же за дивная красота, а? - спросила одна из девушек, приближаясь к евнуху, - откуда взял её?
Он самодовольно приподнял подбородок и скрестил руки на груди.
— На базаре купил.
— Да разве такое продают там, ага? Глянь в эти глаза, ах, а волосы, какого же они цвета? Каштановые? - нет, слишком светлые для них. Рыжие - нет, слишком темные для них. Они ведь отливают огнём, клянусь, ага! - хихикала другая, взяв кудрявую прядку волос Наденьки и подняв её вверх.
— А плечи какие покатые, полные, поглядите, ох! Какая кожа! Белая, как молоко! Я бы всё на свете продала, лишь бы моя кожа была такой же. Какая она белая... - сказала третья, трогая её грудь.
— Ха-ха, посмотрите на её щёчки, красные, как яблочки наливные, робеет как перед нами. Милая, - обратилась смуглая одалиска к ней, - ты цветочек совсем, как же тебе туго будет с нами, в этом змеюшнике! Ха-ха!
Евнух несколько взбесился. Впрочем, как и Наденька.
— Гюльтен, не чеши язычком, поди, помой её как следует. Станет ещё белее, Аслы, - многозначительно посмотрел он на ту одалиску, которой принадлежали эти слова.
— Сулейман ага, ну, право, зачем взял её? Жалко стало, да? А вот о нас совсем перестал думать, не приходишь к нам, а нам грустно... Да, грустно! Чего ж ты, обезьянка, улыбаешься?! - кокетливо улыбалась рослая девушка, - вот и улыбайся ты дальше, а мы пойдем с... Как звать-то её?
— Надежда.
— Как?
— Надежда, - повторил евнух.
— Наждена? Ну и имя чудное, пошли...
Евнух скрылся в дверях, оставив Наденьку с этими развязными, но добрыми и, отнюдь, не злоязычными девушками. Две, слева и справа, взяли её под руки и повели к бассейну с умывальниками. Две шли сзади и оценивали ее бёдра и длину волос, спереди девочка рассказывала какие-то сплетни (как показалось самой Наденьке). Они показались ей очень приятными, но если бы не вели себя так фамильярно, то, возможно, она бы завела с ними крепкую дружбу. Они усадили на мраморную плиту и стали мыть. Вернее сказать, мыли только двое, а остальные сели у неё в ногах рассматривали каждый уголок её тела, попеременно шепчась и хихикая. Одна мыла очень даже умело, ласково, сначала полив плечи водой, затем протерев их грубой мочалкой. Волосами занялась девочка, тщательно расчесывая их, прежде покрыв маслом.
— Какая маленькая у неё ножка, глянь, Айла, глянь, как моя ладошка, - шептала одна.
— Как она, интересно, ходит, высокая ведь какая, неудобно, наверное... - ответила Айла.
— А пальчики, нет, вы только гляньте, ноготки какие, ва-ай! Прямо таки прелесть какая-то... - сказала восторженно третья, схватив ладошку и трогая пальцы Наденьки.
— Редкостная красота...
— А знаете, я уже её не люблю! - захохотала та, которая мыла её волосы.
— Завидую... Истинная красота!
— Девственная красота.
— Слушай, Нажд... Как её? А! Надежда, говоришь? Скажи тогда, нам, откуда ты такая? Понимаешь вообще, что я говорю, глупая? Ха-ха!
— Очень мало понимать, - очень ломано произнесла Наденька.
— Тем лучше.
Закончили её купать очень нескоро. Долго разговаривали, обсуждали, и бесцеремонно разглядывали и щупали за разные места. Наденька совсем запуталась в том, что говорили они, и разговаривали ли они с ней вообще. Пролетали иногда хитрые взгляды в её сторону и сменялись они смехом. "Пьяные что ли, бедняжки", - подумала Наденька, когда наступил очередной приступ безудержного смеха. Ей становилось до того неуютно рядом с ними, что она несколько сутулила плечи и опускала голову. Девочка, что мыла её тело, заметила это и в знак дружелюбности погладила её по голове. Та немедленно подняла её и взглянула на неё. Не хватит слов, чтобы описать восторг этой девочки, увидевшей взор огромных пронизывающих глаз, устремленных на неё. Девочка невзначай улыбнулась ей и сама засмущалась.
— Ты привыкнешь, - тихо сказала она на русском.
— Откуда ты знаешь... Как тебя зовут? - удивилась Наденька.
Девочка эта, кстати, была несколько дурна собой: белобрысенькая, безбровая с кривыми зубками и черными глазками бусинками. Но её покладистый и добрый характер не позволил ей поникнуть и сгинуть в этом месте. Все, включая наложниц и других жителей гарема, полюбили её за светлый и послушный нрав, хотя, этим многие часто пользовались в своих корыстных целях. Однако, в силу своего характера, не способного увидеть и распознать человеческие пороки, она не замечала этого или, по крайней мере, старалась не замечать.
Попала она сюда в возрасте пяти лет и уже сейчас навряд ли вспомнит, кем она была раньше и откуда прибыла. До того момента, когда она вошла в двери гарема, она не помнит ничего, либо какие-то смутные отрывки воспоминаний, которые, возможно, её детский разум сам придумал, чтобы утешаться ими.
— Гюль, меня так зовут, - тихо сказала она.
Наденька вся просияла, когда вновь стала слышать родной язык. Она мягко пожала тонкую ручку Гюль и улыбнулась.
Когда девушки покинули хаммам, пришёл Сулейман ага с дородной женщиной, названной повитухой, которая должна будет осмотреть её. Ей длинную рубаху почти в пол и увели по коридору в лазарет. Эта комната представляла собой помещение, схожее с подвалом:серое, убогое, холодное место, где не было красок и фресок, как в остальных комнатах дворца. Лишь низкие большие диваны у стен два письменных стола, и ряд шкафов у стены с окнами. Камин был потухший, холод стоял страшный.
— Подними-ка ты свою рубашку, милая, - произнесла женщина, помыв руки.
— Раздевайся... - подсказал Сулейман ага, вновь толкнув Наденьку в спину.
Наденька только гневно взглянула на евнуха и развернулась к нему спиной, скинула рубаху и показалась повитухи. После нескольких минут стыда, она вновь оделась, но только в тот наряд, который подал ей Сулейман ага. Наденька усмехнулась:
— Что же за наряд такой чудной? Как носить-то такое?
Евнух даже обиделся и сложил руки груди.
— Надевай, что дают и прекрати капризничать, ты не султанша, чтобы тебе ножки целовали и потакали всем твоим прихотям...
" Разве те девушки не этим занимались", - подумала про себя Наденька и, несмотря на свои слова, всё же надела одежду.
Она, неожиданно для самой себя, пожалела о том, что сказала. Наряд оказался хоть и самым простым, но крайне удобным и приятным для тела. Льняная рубаха, заправляемая в широкие шаровары, жакет, надеваемый поверх и , обязательный атрибут турецкой женщины, головной убор. Ей достался небольшой тюрбан, удивительно какими силами и наговорами державшийся на макушке и никуда не сползавший. Когда Наденька взглянула в зеркало то чуть не покатилась со смеху. Она не была похожа на себя. Волосы, хотя и собираемые в косу, уже вылезли из под "шапки" и торчали со всех сторон. Её чуть кудрявые и непослушные волосы ещё никто не смог укротить. Поэтому Сулейман ага предложил ей отрезать половину длины волос, потому что так ей будет гораздо удобнее. На что Наденька наотрез отказалась. Зато ей выделили матрац в огромной зале, где и жили девушки гарема. Помещение это представляло из себя огромный куб с высокими потолками и множеством балконов и лестниц, ведущих на второй и третий этажи. Кругом стояли в горшках цветы, плетущие растения, везде лежали подушки, и стояли низкие черепаховые столики с тарелками, наполненными свежими фруктами (и это в ноябрь месяц!). Под балконами располагались диванчики, на которых в свободный час наложницы могли отдохнуть или просто провести время с пользой, занимаясь вышивкой, чтением, а некоторые и рисованием. Часто на первом этаже устраивались празднества с игрой на музыкальных инструментах и танцами. Девушки очень любят, когда происходят увеселительные действа, хоть и бывают они крайне редко, учитывая ещё современное положение дел, обстоящие в Османской империи.
Наденька, ещё не успев завести с кем-либо какое-нибудь знакомство, с наступлением ночи, заснула на своём матраце.
ВЫ ЧИТАЕТЕ
Жизнь Хатидже Турхан султан.
Ficción históricaЭта история повествует о жизни одной из самых великих женщин, живших когда в Османской империи.
