Я явился домой грязный, усталый и, когда сторож отворил мне дверь, сразу прошел к себе. Наконец со всем этим ужасом было покончено, мы раздавили чугунную дикую силу. Я был так измучен, что, запалив свечу, едва не уснул в кресле, наполовину стащив один сапог. А когда лег, все поплыло перед глазами: болото, пламя над домом Дубатовка, мерный топот копыт, всадники, жуткие крики, лицо Рыгора, опускающего тяжелый трезубец на чью-то голову. И лишь спустя какое-то время тяжелый сон свалился на меня, вдавил голову в подушку, как конь копытом голову Дубатовка. Даже во сне я жил событиями ночи: бежал, стрелял, скакал и ощущал, что ноги мои двигаются во сне.
Пробуждение было странным, хотя мое состояние и нельзя было назвать пробуждением. Еще во сне возникло ощущение чего-то тяжелого, недоброго, как будто надо мной нависла тень какой-то большой последней беды. Казалось, кто-то сидел у меня на ногах, так они отяжелели. Я открыл глаза и увидел Смерть под руку с хохочущим Дубатовком. Я понимал, что это все во сне, но беда осязаемо жила в комнате, она двигалась, она приближалась все ближе и ближе.
Балдахин нависал, наплывал на меня, душил, кисти его раскачивались прямо перед моими глазами. Сердце бешено колотилось. Я чувствовал: что-то неведомое надвигается на меня, его тяжелые шаги звучат по переходам, а я слаб и беспомощен, да и сила моя ни к чему, дурное чудовище сейчас схватит меня, скорее даже не меня, а ее, и хрустнут тонкие, слабые косточки. И не в силах предотвратить это, я тряс головой и мычал, не в состоянии избавиться от тяжелого кошмара.
И вдруг пламя свечи потянулось к потолку, стало уменьшаться и, наконец, погасло, обессиленное борьбой с мраком.
Я посмотрел на дверь – она была приоткрыта. Луна расплескала мертвый свет по стенам комнаты, положила квадраты окна на пол. Голубым туманом курился дымок от погасшей свечи.
И вдруг я увидел два огромных глаза, смотревших на меня сквозь полупрозрачную занавесь. Это было ужасно! Я мотнул головой: на меня смотрела женщина. Но если бы глаза ее смотрели, а то ведь уставились куда-то за меня, словно видели меня насквозь и в то же время не замечали.
Потом она поплыла прочь. Я смотрел на нее, на Голубую Женщину Болотных Ялин, и волосы вставали дыбом, хоть я не знал, явь это или сон, сон моего обессиленного существа.
Это была явь, женщина с портрета, похожая на Надежду Яновскую и в то же время совсем не похожая: удлиненное лицо, спокойное, как смерть, – совсем не то выражение на нем, – сама она была выше и крепче. Глаза смотрели мертво и проникновенно, глубокие, как омут.
Голубая Женщина плыла. Вот она в своем удивительном наряде, который переливался сияющими волнами под туманным лунным светом, выплыла на середину комнаты, протянула руки, шаря ими в воздухе.
Я чувствовал, что окончательно проснулся, но ноги мои были скованы. Удивительный призрак двигался ко мне.
«Что случилось с хозяйкой, может, она мертва сейчас, недаром же такой неописуемый ужас охватил меня только что, во сне?»
Эта мысль придала мне сил. Я сбросил ногами одеяло, приготовился к нападению и, когда она подплыла ближе, схватил ее прямо за протянутые руки. В одной моей руке оказался рукав ее волшебного одеяния – какой-то ускользающий из пальцев флер, другая же крепко держала что-то удивительно тонкое, слабое и теплое.
Сильно рванув ее на себя, я услышал крик. Я понял суть явления, когда увидел, как гримаса ужаса снова легла на лицо, как в глазах, словно пробужденных от сна, появился осмысленный огонек, выражение боли, тревоги и еще чего-то, что бывает в глазах собаки, ожидающей удара. Голубая Женщина задрожала в моих руках, неспособная произнести ни звука, а потом судорожное рыдание вырвалось из ее груди.
Сходство этого создания с Надеждей Яновской было таким разительным, что я, не помня себя, крикнул:
– Надежда Романовна, успокойтесь! Что с вами, где вы? Она не могла произнести ни слова. Потом ужас наполнил ее зрачки.
