Мертворожденное

Кого Он хочет погубить, того лишает разума

Редкие хлопья снега-самоубийцы, медленно кружась в воздухе, ложатся на его губы и моментально тают. Он с трудом выпрямляет пальцы и смотрит на то, как, совершив свой лучший полукруг под светом разбитых фар, очередная снежинка выбирает местом своей гибели его раскрытую ладонь. Раньше, останавливаясь под только начинающим идти снегом, он любовался захватывающей дух красотой, сейчас же смотрит на жуткую картину, где белое ложится на разводы красного на его руке, и чувствует только страх. Страшно больше никогда не увидеть, как мягкий солнечный свет заливает сад, как лучи по одному целуют лепестки роз, которые посадил папа, никогда больше не иметь возможности вдохнуть их запах и вернуться в прошлое с тем, кто так рано ушел. Страшно больше никогда не обнять отца, не зарыться пальцами в его поседевшие волосы и не почувствовать себя в безопасности. Страшно так и не прожить с любимым, ни разу не проснуться вместе, уйти, не насытившись его «люблю», когда после каждого его признания собственное сердце раздувается, как шар, не умещаясь внутри. Страх соревнуется с болью, и будто бы именно последняя не позволяет ему отключиться, заставляя балансировать на грани двух миров и не делать тот самый шаг, который оправдает его страхи. Больно шевелиться. Голова налита свинцом, веки прилипают друг к другу, грозясь превратить всю картину его мира в черное пятно. Он лежит на спине на асфальте, раскинув по сторонам руки, которые сейчас нет сил даже приподнять, и надеется, что липнущая к спине рубашка влажная из-за тающего снега, а не из-за крови. Ноги омеги, запутанные в ремнях безопасности, все еще в салоне перевернувшегося автомобиля. Он пытается отползти назад, боясь, что автомобиль взорвется, но больно настолько, что он бросает эту идею и продолжает гипнотизировать взглядом серое полотно неба, с которого к нему продолжают спускаться снежинки. Он плохо помнит, как все произошло, но отлично помнит, что отец попросил его поехать на праздник раньше, сам обещал прибыть, как закончит дела. Они только выехали на основную трассу, как произошел удар, и до того, как отключиться, он слышал выстрелы, а в ушах все еще звенит звук лопающегося лобового стекла. Кроме него с ним ехали двое альф, и сейчас он прислушивается к звукам, все надеется, что кто-то из альф к нему подойдет, ему помогут, и отгоняет прочь мысли, что все, кроме него, погибли. Не слышно ни сирен машины скорой помощи, ни полиции, ощущение, что оживленная в любое время суток трасса пустует. Ремень безопасности пережимает бедро, и омега смиряется, что самостоятельно ему не выбраться. Как же не хочется умирать. Он ведь никогда не думал о смерти, не успел дожить до того самого момента, когда большинство людей допускают чудовищную мысль <i>«лучше бы я умер»</i>. Он наоборот любит жизнь, и даже сейчас, лежа в одиночестве на асфальте, неизвестно с какими травмами, он продолжает цепляться за нее и не хочет думать о худшем. Он сделает больно своей смертью отцу и любимому, заберет с собой часть их души, так же, как папа забрал, когда ушел. Веки вновь тяжелеют, но он изо всех сил старается держать их открытыми, раз уж он пришел в себя, то до последнего обратно в темноту не вернется. Тишина вокруг пугает страшнее дыхания смерти на его лице. Снег усиливается, облачает омегу в белое одеяние, и он уже готовится принять судьбу, как слышит звук шин по асфальту.