Территория Холода

Глава 20. Об одиночках, слезах и общем укрытии

СПАСАТЕЛЬ

Утром понимаю: пришло время моего первого осознанного прогула. Продуманного и взвешенного, любовно лелеянного в течение беспокойной, полубессонной ночи.

Каждую минуту невольного бодрствования мысль о печальном виде Принцессы, с которой мы неизменно пересечемся в классе, вгоняет меня в уныние. А она ведь обязательно напустит на себя именно такой образ, даже если не захочет! И щупальца ее печали будут колоть меня пиками осуждения весь день. Эта пытка еще не началась, а я уже ощущаю от нее призрачный болезненный зуд.

Хотелось бы не думать ни о ком, кроме себя самого, чтобы чужие переживания меня не трогали, но у меня так не получается. Поэтому дождевые черви мрачных предсказаний будущего, в котором я буду чувствовать себя обиженной на мир последней сволочью, назойливо, с противным землистым хрустом вползают мне в голову. Заглядываю вперед недалеко — всего лишь до конца дня, и будущее уже не радует настолько, что меня тянет застонать. В моей голове не рождается ни малейшего сомнения: к окончанию последнего урока я буду похож на решето.

Нет, нет и еще раз нет! Увольте! Я и так уже чувствую себя чем-то наподобие подушки для иголок. Выдерживать напор чьих-то разбитых мечтаний, которые будут пытаться до меня достучаться, я пока не в состоянии.

С утренней побудкой последние крупицы совести, пинающие меня идти на занятия, отмирают и отваливаются, как ороговевшая корка. Я твердо решаю провести этот день где угодно, лишь бы не на уроках, на которых меня будет поджидать не только печальная Принцесса, но и блюстительницы ее интересов из сорок седьмой. Если Принцесса вряд ли продемонстрирует что-то кроме грустных опущенных глаз, то Белка, Игла или Хозяюшка запросто могут превратить мою жизнь в ад за то, что я не оправдал надежд. Не знаю, зачем... я даже не уверен, что они настолько переживают за Принцессу или настолько разочарованы моим нежеланием быть рыцарем в их общем развлечении! Но в том, что девчонки сорок седьмой захотят пустить мне кровь, я почему-то ни на секунду не сомневаюсь.

— Ты идешь? — окликает меня Сухарь.

Я сажусь на кровати и стараюсь заставить руки, безвольно лежащие на коленях, не подрагивать от волнения, которое мне и самому противно.

— Нет, — пищит за меня моя трусость. Точнее она, разумеется, мимикрирует под нормальный, даже вполне ровный голос, но я-то знаю, что она пищит — мерзко и жалобно, как всякое недостойное существо.