— Зачем тебе это? — массивное, блестящее, словно натертое оливковым маслом, лицо Алисы негодующе склонилось надо мной. Её огромные глаза, казавшиеся светящимися на фоне темной, оттенка эбенового дерева, кожи, распахнулись совсем широко всей своей белизной. — Не занимайся этим, Виктор! Послушай меня, не занимайся!
На курсе Алису Кадежо боялись. Нигерийка, истинная дочь Африки, она напоминала собой архаичную статую праматери или палеолитическую Венеру — очень высокая, массивная, при ходьбе передвигавшая бедра словно нехотя, с невероятным взглядом — она казалась многим пугающей, непонятной, другими словами — слишком иной, чтобы попытаться подойти и понять. Сидя в одиночестве на одной из последних парт, она часто смотрела в сторону, куда-то сквозь стекло, далеко, в какой-то свой потаенный мир. Друзья у Алисы появились поздно, на старших курсах и только тогда многие выяснили, что она обладает большим сердцем и способна биться «за своих» изо всех сил.
Собственно, она подошла ко мне после лекции по культуре традиционной Африки, которую мне было поручено прочитать в обмен на зачет по курсу африканской истории. Политика была очень далека от меня, проблемы Нельсона Манделы меня совершенно не интересовали и, тяжело вздохнув, известная африканистка, которая читала курс, предложила мне подготовить материал на две пары — ведь сама она, как раз, по ее словам, совершенно не любила и не понимала все эти древние верования, обряды и ночные бдения вокруг идолов под пальмовым деревом. Несколько недель, проведенные в Ленинской библиотеке и беседы с увы покойным ныне О.К. Дрейером, одним из крупнейших отечественных африканистов, с которым была дружна моя семья, позволили мне немного прикоснуться к этому удивительному миру. И вот — те самые две пары, со ставшими вдруг объемными мирами в виде вращающихся тыквенных фляг-калебас, тонкими паутинками связей между ними, по которым посредником, меняя формы, поднимается и спускается дух Ананси-паука, мертвые и вечно живые предки и силы, силы, бесконечные силы духов, окружающие в ночи путника, бредущего по саванне. Яростная отповедь Алисы, несомненной части этого самого мира, вернула меня с небес на землю.
— Что, так плохо? — я устремил свой вопрос в ее широкую спину, пока она, как обычно, отвернулась к окну.
— Нет! Слишком хорошо! Я же сказала тебе: не занимайся этим! — обернувшаяся Алиса нервно курила сигарету и была готова почти испепелить меня негодованием: ее эмоции были столь же гипертрофированно велики, как она сама. — Больше ничего не скажу!
