Фридесвида

Море всё возвращает

Адель ахнула от удивления. София Ширли... Где она прежде могла слышать это имя? Мать рассказывала ей, что однажды поместье Аддерли процветало, а хозяева широко почитались в обществе. София Ширли была прямой наследницей поместья после трагической смерти её брата. Ходили слухи, что сама Марлей снимала его с петли — но, с другой стороны, как этот самовлюблённый эгоист мог повесить себя? Аддерли руководили жизнью слуг и наказывали их, но никто из них, казалось, не мог наложить на себя руки.

Имя Софии Ширли Аддерли было, безусловно, связано с какой-то старой тайной, которую загадочная девушка, сбежавшая из поместья, доверила только пожелтевшей со временем бумаге. От мысли об этом Адель задрожала; руки особенно сковала дрожь. Некоторые письма в куче были вскрыты, особенно те, что датировались более ранним годом; со временем, видимо, родственники Софии Ширли перестали интересоваться её жизнью. Конечно, прочитать что-то, что ещё не читал никто, кроме наследницы Аддерли, наверное, в нахлынувшей паранойе перечитавшей письмо сто раз, прежде чем его отправить, было восхитительной возможностью узнать что-то новое, животрепещущее. Но Адель с серьёзным видом отодвинула стопку нераспечатанных писем и отложила тот конверт, что взяла. Перед ней оказалась стопка раскрытых, кое-где неаккуратно разорванных бумажек. Вздохнув, как бы осуждая небрежность того, кто до неё брал эти письма в руки, девочка начала с самого старого. Об этом говорили как и цвет бумаги — насыщенный коричневый, так и дата на испачканном конверте. "Пятнадцать лет назад", — пробормотала Адель, немного помолчала и ахнула, осознав, насколько давно это было.

Не долго думая, девочка несколько кощунственно развернула бумагу, словно это было не письмо какой-то девицы, а лакомый кусок огромного кремового торта, который Адель никогда не пробовала и даже не видела. "Наверно, люди, которые развернули это прежде меня, тоже чувствовали что-то подобное", — девочка невольно улыбнулась, понимая, что противоречит себе. Впрочем, это уже не имело никакого значения. Куда больше Адель волновали неровные закорючки. Нетрудно было догадаться, что автор письма был чем-то взволнован.

Пропустив неинтересный адрес и тысячу упоминаний о том, кому, куда и зачем это письмо направлено, Адель с трудом разобрала текст.

"Милая Прия!

Пишу это тебе, пока только приближаюсь к заветному своему месту назначения. Прости меня, моя душа; сегодня ночью я смогла увидеть тебя, красивую, спокойную, видно, и не подозревающую, что в соседнем доме творится что-то ужасное, в дыру в заборе, и мне на сердце стало так плохо, что приходится убегать от единственного своего близкого и родного человека. Я сотню раз пожалела о том, что покинула тебя. Более того, меня мучает совесть; я не попрощалась даже с Амфибрахием — моим названым отцом, причалом в этом мире, моим воспитателем и наставником... Прости, что пишу так обрывисто и непонятно; прости, что уехала. Я верю, мы встретимся. Я пережду здесь бурю. Я не могу и не хочу больше иметь ничего общего с поместьем Аддерли. Мои родители никогда не относились ко мне так, как к дочери; я была для них пустым телом, таким же, как мой брат; пустым телом, которое можно набить чем-нибудь гадким вроде стародавних нравоучений — и всё, наследник поместья готов и обучен.

Я сейчас же, как только нога моя коснётся земли, пошлю за почтовыми. Душа моя сейчас, как небо в самый разгар дождя. Я выжимаю слёзы из себя, чтобы стало немного легче... Прости! Увидимся! И пиши: вот мой адрес, на котором пробуду я несколько недель. В самое ближайшее время уведомлю тебя вновь о своих перемещениях. Молись за меня. За нас.

Твоя, София Ширли неАддерли".

Адель высунула голову из письма и удивлённо скосила брови. Та дыра в заборе, тот соседний дом... Видимо, раньше в соседнем доме, где сейчас живёт семья Уокеров, жила некая Прия, которая дружила с Софией Ширли. Это походило на правду; Сандра часто говорила о том, что в этот дом они с семьёй приезжают крайне редко, а живут в совсем другом городе. Письмо было печальным, но Адель, вместо того, чтобы переварить его текст и вернуться к своим прежним делам, взяла сразу несколько старых писем.

"Прия!

Снова пишу письмо, хотя я и прибыла в N поместье только недавно. Здесь мне выделили комнату; одна очень сердобольная женщина, напомнившая мне миссис Барлоу, ту самую миссис Барлоу, которая стала моим хорошим другом, помогла мне. Мне пришлось соврать, что я сирота, иначе бы неизвестно, что со мной приключилось. Я назвалась Софией Барлоу; мне, кажется, поверили. Впрочем, я убежала безо всего, со мной только церковное платье и кое-что по мелочи. Я готовилась к побегу всю жизнь, но не смогла хорошо собраться тогда, когда настал момент убегать! Момент подвернулся слишком неожиданно, мать даже не стала бежать за мной. К счастью.. К счастью. Наверно, они думают, что я вернусь. Может быть, они думают, что я спряталась у тебя?! Ха, мне очень интересно узнать, что творится на острове Святого Генриха, но безопасность важнее. Домой письма я отправлять не буду. Да и о чём мне писать? Я всё высказала.

Прия, если бы ты только знала, что у меня на душе. Я скажу: невыносимый груз утраты! Ты бы сказала: так убери камень со своей души и возвращайся домой; мы сбежим на неизведанные острова сами, вдвоём, когда вырастем! Но сама знаешь: не могу. Теперь пути назад нет; я отрезала все мосты, все пути... Даже если бы я хотела броситься бегом, я бы не пробежала и половины пути. Зря Амфибрахий показал мне тот порт, что находится на юге острова. Представить страшно: он предсказал события текущих дней, когда со смехом попросил меня не сбегать и не покидать его!.. Мы давали клятву: мне не было и семи, но я помню, как предложила ему поклясться на мизинцах. Он согласился, потому что не чает во мне души. О, как я скучаю! Как он там без меня! Он же сойдёт с ума! Я виновата во всём!

В тот вечер, когда мы в последний раз были вместе... Ты помнишь? Я прибежала к тебе в вечерней рубашке, обманув Амфибрахия; чудом я смогла проскользнуть мимо комнаты брата, который постоянно ловил меня на моих авантюрах. Как сейчас помню: я стучу в дверь, не боясь, что твоя мать её откроет. Сердце подсказывало, что выйдешь именно ты — и ты вышла. Распущенные каштановые волосы, прежде всегда собранные в пучок; локоны, струящиеся блеском луны, падают на плечи, едва прикрытые ночной рубашкой. Я всегда знала, что ты красива, но тогда я поняла, как красив весь мир. Шорох деревьев аккомпанирует твоему сонному, томному, но при этом — иногда прорывающемуся через сети застенчивости звонкому голосу, звёзды сияют лишь для того, чтобы отражаться в твоих прекрасных глазах. Я видела в тебе весь мир в ту секунду. И мне казалось, будто мы слились воедино, когда ты обняла меня, нерадивую, суматошную, сумасшедшую... Блудную.

И погладила по голове, будто бы прощая за все мои грехи, будто очищая меня от всего зла. Прия, тот, кто прочёт это письмо кроме нас, верно, упадёт в обморок. Ты помнишь, что сказала мне? Ты ведь бежала босиком по траве, не успев обуться; боялась, что родители застанут нас. И как ты звонко засмеялась, когда мы поняли, что мы в мире одни. Одни-одинёшеньки, и никто не вспомнит о нас лет через двадцать. Зато мы будем помнить всегда.

Ты сказала: "София! Ты — грешница, каких мир не видывал!", и я засмеялась. Ты прибавила: "И я тоже". Ты любила меня учить не меньше, чем моя мать, но ты для меня была больше, чем нравоучительницей. Ты мой друг, Прия. И гораздо больше, чем друг.

Мы упали на землю и хохотали, как будто нас беспрестанно щекотали. Я помню, какая тогда была луна — полная, огромная, круглая, закрывшая собой почти всё небо. Я тогда загадала желание на падающую звезду: чтобы вновь поцеловать тебя при встрече.

Прости, что резко прерываюсь; кажется, кто-то пришёл. Прости, я напишу ещё. И ты пиши мне.

Твоя, София Ширли".

Адель сглотнула комок, застрявший в горле. Кажется, София Ширли и некая Прия любили друг друга... не как друзья. Девочка, покраснев, отложила письмо подальше. Может, она неправильно поняла?.. Наверно, София Ширли имела в виду что-то совсем другое, кто же знает, что было пятнадцать лет назад... Верно, София очень заскучала и утомилась в поездке, поэтому и написала такое письмо: она бредила.

И что значит "грешница"? Как, наверно, удивились родители Софии, перенимавшие письма!.. Адель хлопнула себя по лбу: наверно, бедная Прия никогда и не видела этих писем; не извела ли она себя тоской? Впрочем, она, скорее всего, завела себе другую компанию, потосковав по Софии Ширли. Не может же быть такое, что человек убивается по другому долгих пятнадцать лет?

Но кто такая Прия? И почему она жила в доме, который принадлежит Уокерам сейчас? Все эти мысли наводили на Адель сомнение. Как Сандра может быть связана с Прией? Как Дилан связан с ней? Что же это за тайна такая, которую нельзя раскрыть, в которой можно только застрять ещё сильнее, словно в болоте? Адель нервно стучала ногой. Ей не терпелось разобраться во всём. Рука потянулась к следующему письму.

"Амфибрахий!

Прости, что пишу только сейчас, спустя несколько недель после того, как сбежала. Мне очень стыдно пред тобой и я не знаю, что тебе написать. Скажу одно: я в полном порядке и нахожусь в Шотландии — здесь замечательная погода, хоть и море штормило вчера. Наверно, оно штормило потому, что мы больше не рядом. Я помню нашу песенку; пою каждый день, когда прихожу к морю. Вчера не пела. Думаю, ты пел без меня. Помни обо мне. Я скоро вернусь.

С любовью, твоя маленькая София Ширли".

Получил ли Амфибрахий это письмо?.. Если бы получил, разве оно бы не лежало у него в комнате под подушкой?.. Адель знала, что таинственная София значила многое для Амфибрахия. Он хранил все её рисунки и рассказы, написанные ею маленькой, в специальном комоде. Он заглядывал туда каждый день с самого утра и перед сном, чтобы поприветствовать Софию и пожелать ей спокойной ночи. Наверно, это и был ответ на вопрос Адель о том, есть ли срок у тоски по дорогому тебе человеку. Нет. Нет. Нет.

Но тосковала ли загадочная Прия?

Адель перебрала ещё несколько писем, чтобы убедиться в том, что никаких сведений о Прие толком не было. Тогда она начала брать более поздние письма. Они, на удивление, были очень короткими:

"Прия.

Ты молчишь уже год. Я знаю, что ты в обиде, но нельзя же так меня мучить! Прошу, даже если ты обижаешься, отправь мне хотя бы точку.

Твоя, София Ширли."

"Прия.

Прошло уже три года".

"Прия.

Пять лет назад я..."

"Прия.
Шесть.."

"Прия.
Семь.."

Письма не отличались ничем, кроме даты и отсчёта Софии. Наконец, нашлось одно отличающееся.

"Прия.

Или, вернее сказать, Эйприл. Когда мы успели стать чужими? Почему ты не пишешь мне? Ты, наверно, читаешь мои идиотские письма и насмехаешься надо мной. Прости ещё раз. Десять лет ты не можешь простить меня и написать хоть строчку. Я не прошу твоей любви и твоего прощения. Я знаю, его непросто заслужить. Я молюсь о тебе каждый день. Уже три года, как я в браке. Я знаю, и ты нашла себе пристань; тот Уокер, дрянной мальчишка, сломавший забор в поместье много лет назад, ухлёстывал за тобой. Даже если и не он, у тебя точно есть замена мне. Помнишь, как мы клялись любить друг друга вечно, несмотря на грешность наших мыслей? Я люблю тебя, Эйприл. Или правильнее будет Эйприл Уокер?.. Извини.. Я так ехидничаю, будто ты виновата предо мной. Прости. Мне не стоит больше писать. Я хотела вернуться в поместье Аддерли, но мне никто не отвечает. Я там больше не нужна?.. Пожалуй...

твоя (зачёркнуто) София Ширли".

На бумаге отпечаталась капелька. Адель отложила письмо в сторону и грустно посмотрела в окно. Это голубое небо когда-то видело веселящихся Софию и Эйприл... Уокер. Адель вдруг резко вскочила с места. Уокер?

Неужели Эйприл Уокер — это мама Сандры и Дилана?

Адель, словно ужаленная, вылетела из комнаты, держа в руках смятый листок бумаги. Эйприл Уокер! Мама Сандры... Эта мысль появлялась в её голове снова и снова, словно навязчивая мелодия, ведущая её прочь из дома. Прочь!.. Адель уже было пролезла в дыру в заборе, как вдруг вспомнила, что никого из Уокеров нет дома. Тогда она вернулась в дом и написала, как умела, на обрывке бумаги:

"Сандра! Когда вернёшься, немедленно приходи ко мне. Я узнала кое-что.

Адель".

Бросив бумажку на крыльце Уокеров, Адель, сама не понимая, хочется ей плакать или смеяться, вернулась в поместье. Стояла внезапная жара, солнце грело земли Святого Генриха, но на улице не было ни души. Ни души было и дома, если только не считать миссис Марлей, которая, впавшая в тоску, угнездилась на кухне, Эми, которая всё ходила при ней, и ещё пары слуг, которые создавали видимость продуктивной работы. Никто не обратил внимания ни на Адель, ни на её розовенькое лицо, ни на то, как неровно она дышит. Это радовало девочку: ей удалось удачно проскочить.

— Адель!

Ниточка внутри Адель оборвалась под внезапным напряжением. Девочка тысячу раз похоронила себя, прежде чем обернулась на голос Эми.

— Адель! Что за.. Дырка у тебя на сарафане?

Адель облегчённо выдохнула. Эми, покачивая головой, пригрозила девочке. Слуги, столпившиеся здесь, с особым интересом выглядывали отовсюду, словно мечтая посмотреть, что же там случилось с сарафаном девочки. Сказав что-то в своё оправдание, а что — Адель забыла в тот же момент, как и любую несуразицу, которую иногда говорила, девочка выбежала во двор. Где же была Фридесвида? И где Амфибрахий?

Территория Аддерли не ограничивалась одним лишь поместьем. Адель слышала про какую-то захудалую деревню на другом конце Святого Генриха, какое-то большое иссохшее озеро и ещё один пока живой водоём, близ которого тоже лежало небольшое поселение, сейчас, впрочем, почти пустующее. Если бы Аддерли не успели нахвататься деревень, их единственному сыну, Бенедикту Барни, нечем было бы откупаться, когда поместье обнищало. Живущее озеро находилось не так далеко от поместья, и Адель ходила туда только пару раз, во времена сильной засухи, когда водохранилища поместья пересыхали. Да и то, путешествием это назвать было нельзя, поскольку Адель всегда ходила со своей матерью, Бренной Парсон, которая не сводила с авантюрной девицы глаз.

Сейчас, когда девочка была предоставлена самой себе, ей взбрело в голову вновь посетить это место. Сердце звало её туда, тянуло; зачем? Адель не знала сама. Впрочем, нахлобучив на голову свою единственную плетёную шляпку и переобувшись, девочка побежала вдоль тропинки, некогда выложенной серым камнем. Сейчас же дорожка совсем заросла. Пробираясь через высокую траву, Адель успела уколоться о какое-то колючее растение и ещё больше ободрать сарафан, но приключения стоили дороже. Ей хотелось бы знать самой, что вело её к этому озеру: почему-то ей взбрело в голову, что там могут быть Фридесвида и Амфибрахий.

Деревья кланялись маленькой хозяйке леса. Адель сама считала себя такой; но чаще её так называла Фридесвида, когда читала ей истории на ночь. Бывшая кухарка вообще была выдумщицей на все руки: часто, когда маленькие дети плакали и не могли уснуть, Фридесвида приходила к ним, словно ангел в ночи, и грела их светом своего сердца. Адель и правда иногда казалось, что вместе с Фридесвидой в комнату заходит свет, исходящий только от ангелов, или, на худой конец, от чистых сердец. Девушка придумывала такие истории, что дети тут же успокаивались — возможно, она была прирождённой рассказчицей и совершенно зря тратила свою жизнь в поместье Аддерли, но деваться ей, как говорила сама Фридесвида, было некуда, поскольку она мечтала встретить здесь своих сестёр. Но после того, что случилось не так давно, Фридесвида явно потеряла всякий смысл жить: и не только в поместье Аддерли, но и вообще на Земле.

Свет и вовсе стал ей не мил... Адель думала об этом, пробираясь через высокую траву. Наконец, раздвинув мешающиеся кусты поцарапанными нежными ручками, девочка обнаружила перед собой сияющую, переливающуюся на солнце воду. Она с детской радостью окунула ладонь в воду, захватила немного и резко отстранилась, почувствовав холод. "Вода ещё не согрелась", — усмехнулась Адель от собственной глупости. Разумеется, не согрелась! А когда бы она успела, если всё это время шли проливные дожди, не оставлявшие ни часа знойной жаре?

Нигде, казалось, не было ни живой души. Тогда Адель обошла озеро с другой стороны: она увидела на возвышенности, возле обрыва, трёх человек. Один из них стоял прямо на краю, выдвигая руки к небу. Двое других постоянно кричали что-то, но ветер уносил слова раньше, прежде чем Адель могла их разобрать. Что там происходит? Девочка, приподняв подол сарафана, вскочила на возвышенность. Здесь было опасно, и мать всегда предупреждала Адель, чтобы она не смела и думать о том, чтобы туда залезть. Было поздно; любопытство управляло девочкой. Она лезла аккуратно, боясь больше за сарафан, чем за собственную жизнь. Когда, наконец, вода осталась где-то далеко внизу, как казалось Адель, девочка слегка покачнулась, чуть не завалившись на спину. Люди, стоявшие наверху, обернулись на неё. Адель не могла не узнать Амфибрахия и Катарину. Они подозвали её к себе, обеспокоенные чем-то. Кем был третий человек?

Катарина никогда особо не выходила за пределы поместья, поэтому её присутствие здесь несколько покоробило Адель. Женщина, пришедшая в поместье не по своей воле, а так же, из-за уродливых пятен на спине, отражающих её внутреннюю тяжёлую болезнь, целыми днями сидела взаперти, выкармливая своих детей и пытаясь залечить свои раны от вечных избиений миссис Аддерли. Адель мало знала о Катарине, поскольку она, как злой дух, бродила по всему поместью с каким-то то ли злым, то ли отчаянным видом. Со своими мальчишками, впрочем, она вела себя очень мило и аккуратно, целуя их грязные сморщенные носы постоянно, как только их выискивала. Дети были единственной отрадой Катарины, но она не могла целиком отдаться их воспитанию, поскольку была занята работой — миссис Марлей всё самое тяжёлое отдавала ей, почему-то не жалея её ни капли. Пятна на спине Катарины не менялись, это была неправда, чтобы запудрить людям мозги и взять с них побольше денег. На самом деле некоторые из пятен вовсе и не были родимыми: несколько штук были выжжены самой Марлей ещё тогда, когда у неё были силы творить ещё более ужасное зло. Некоторые Катарина была вынуждена рисовать каким-то стойким раствором, который ей привозила сама миссис Аддерли. Несмотря на все муки, которые женщина выносила, она, казалось, была довольна своим положением. Беспризорные дети не голодали, почти не болели и постоянно гуляли по поместью, творя пакости. Что с них взять? Они ведь дети!

Адель отвлеклась. Катарина — не тот человек, который волновал её светлый детский разум. Ей было страшно оттого, что и женщина, чем-то очень взволнованная, и Амфибрахий, будто бы лишённый дара речи, молчали и беспрестанно смотрели в одну точку. Адель окинула их взглядом и подошла поближе к обрыву, так, чтобы можно было разглядеть третьего человека.

На самом краю стояла Фридесвида.

Фридесвиде казалось, будто нет ничего чернее, чем просторы её раздумий. Несколько дней она лежала в бреду, отказываясь есть и пить; лишь иногда, когда Адель подзывала девушку, видя в ней советника и близкого друга, Фрида покидала свою мрачную комнату и, надевая на лицо приятную, нежную улыбку, гладила ребёнка по голове и выслушивала его рассказы. Адель хотелось бы подбежать к Фридесвиде, взглянуть прямо ей в глаза, позвать за собой домой и успокоить, но, стоило ей дёрнуться с места, как мягкая рука Амфибрахия вернула её на место.

— Стой! Не нужно подходить, ей плохо, — говорил мужчина, очень волнуясь, и на лице его впервые ярко был описан испуг, — мы позаботимся о Фридесвиде сами.

Катарина повернулась к Адель и погладила её по голове.

— Милая Адель Парсон, я хоть и не веду дружбу с твоей матерью, но всегда знала, что ты замечательный и очень любопытный ребёнок. Что ты здесь делаешь?

Адель была удивлена не только такому обращению с ней, но и происходящим.

— Что же вы стоите! — вырвалась она, не ответив на вопрос Катарины. — Она же может прыгнуть!..

— Не прыгнет, — вздохнул Амфибрахий. — Успокойся. Ей нужно побыть одной; а мы уследим, если что.

Это не успокоило Адель, поэтому мужчина был вынужден притянуть девочку к себе. Та заплакала. Катарина пыталась вытереть ей слёзы, но Адель вырывалась и плакала, плакала навзрыд, не понимая сама, что именно так встревожило её душу и что до сих пор тревожит её нежное сердце.

— Послушай, Адель..

— Почему она там стоит? Одна? П-почему ей плохо? — задыхаясь, выкрикивала Адель.