«Гоняли-то раньше обозом на ярмарку в Верхнеудинск, в аккурат полмесяца там и гостевали. Я-то сам был еще совсем малец, да только помню, что весело ездили, с прибаутками. На гостиных дворах истории, песни, чаю, бывало, выпьем, настоящего, с Троицко-Савска, а то в деревне редкая радость. Баловались еще печеньем, пряник печатный делили честно, на пять частей, но. Тятька захмелеет, целовальника обнимает, да нас, ребяток показывает – вот, говорит, мои-то эвона какие, а сам-то, эх. А нас – сам-пяток. Ичиги тогда нам справил, да карамелек сестренкам привезли. А зимой-то, на Омулевке, ой. Сямейские понабегут с Куналея-ли, откуда-ли, но. Да и тянут омуль, как полешки на лед, тоже, быват, продают. Летом то некогда, огородничали все. Селенга-то, река исчо широчее была, но мутная такая же».
Старик сплюнул легонько на газетку, скручивая цигарку, затянулся, бережно ссыпал остатки табака в кисет, посмеялся в сивую бороду.
Сидели мы с ним в зимовье. Нелегкая застигла меня на Комарском хребте, и, спустившись в долину местной бурливой речки, не дойдя до искомого дома инженера, я коротал осенний вечер в этом старом, но добротном домике. Трещали в маленькой печурке дрова, мой спутник, казак Полуянов, смотрел за лошадьми, что-то любовно им приговаривая, отдал я ему последнюю бутылочку настойки, подаренной мне г-ном Северским, по случаю, а он и рад, палил костер возле навеса, да что-то тихонько напевал.
В избушке жил старик Ерофеич, сам был он с Барыкино, далекого отсюда крестьянского села, промышлял в этих неприветливых отрогах пушниной, и, в это время не видя часто проезжих на тракте, охоч был до бесед.
Я кутался в дорожный плащ, прихлебывая из кружки настой брусники и каких-то пахучих трав, заваренных Ерофеичем, пытаясь согреться.
«А вот какая оказия приключилась с моими земляками тут, на Камаре...» - старик затянулся, и, выпустив сизый дымок к потолку начал рассказ.
***
В тот год зима была лютой, неприветливой. Выли по околицам волки, стенал ветер, бил в ставни холодными кулаками, хохотал в печных трубах. У отрогов Цаганского хребта свирепствовали метели. И деревню, лежащую на границе леса и степи, замело. Снег стоял у самых крыш, и никто не решался выйти разгрести эти сугробы.
Но уже к марту растеплило, и поплыли по Тугную студеные реки талой воды. Жило тогда на отшибе, у самой кромки леса, три брата – Ефим, Илья, да Петр. Молодые, в бородах ни сединки, а работящие, правда, все холостые. Да и некогда им было, надо сказать, жениться. Схоронили той весной и мать, и отца, а пропадали все в лесу, на своих потаенных полянках. Были у них там пасеки. Мед сладкий, с донника да пахучих дикоросов. Бывало, и мужик босой к ним захаживал, да шкурой его они пол себе в избе застелили. На дворе три кобылки, глядишь и сеяли что, уж не упомнить.
