Третий ключ

Страница 24

– Одна семейная фотография имеется, – Степаныч поскреб лысеющую голову. – На ней граф Полонский с женой и тремя детьми.
– Тремя? – удивилась Люся. – Значит, кроме двойняшек, был еще один ребенок?
– Был. Мальчик Митя.
– И куда он подевался?
– Во время революции он был еще ребенком, его вывезли за границу, сначала во Францию, потом, если не ошибаюсь, в Германию.
– Отец?
– Нет, Люся, не отец. Отец к тому времени уже был мертв. Мальчика взяла под опеку тетушка, двоюродная сестра отца.
– Степаныч, откуда вы все это знаете? – Михаил не смог сдержать удивления.
Прежде чем ответить, завхоз сделал большой глоток кофе, блаженно зажмурился.
– Знаю, потому что внук Дмитрия Полонского приезжал в Антоновку в начале восьмидесятых.
– Зачем?
– Ностальгия, надо полагать. Он в то время работал в консульстве ГДР, вот и решил навестить родовое гнездо.
– Ну и как, понравилось ему родовое гнездо? – усмехнулась Люся.
Прежде чем ответить, Степаныч долго молчал, а когда заговорил, лицо его сделалось очень серьезным.
– Думаю, видеть, как все, что было дорого его семье, приходит в упадок и запустение, графу Александру Полонскому было больно, но он радовался даже малому, тому, что дом дожил до наших дней, что парк не вырубили, а пруд не засыпали. Вас тогда еще не было, вы не можете знать, что здесь творилось.
– А что здесь творилось? – поинтересовалась неугомонная Люся.
– Дом несколько раз собирались снести, потому что статуса охраняемого государством исторического объекта у него тогда не было.
– У него и сейчас нет такого статуса, – Михаил потер подбородок. – Я купил поместье за копейки. Думаю, предложи я меньшую сумму, отцы города и на нее с радостью согласились бы.
– Хорошо, что ты купил, – кивнул Степаныч. – Ты хоть с уважением относишься к истории, а тогда... – он досадливо махнул рукой. – Я только приехал по распределению, молодой еще был, носился с идеей возрождения усадьбы, как дурак с торбой. Думал, если мне история края интересна, то и остальным тоже. А тут ужас: дом решают то снести, то переоборудовать, то отдать лесничеству в аренду. Какой там музей?! Какой памятник истории?! Вот граф Полонский это смутное время и застал, когда судьба дома висела на волоске. Думаю, это его стараниями усадьбу не сровняли с землей. Он же влиятельным человеком был, связи в Москве имел. Даже деньги кое-какие пожертвовал на реставрацию поместья, да только председатель теми деньгами по-своему распорядился, собственный дом отремонтировал, – Степаныч горько усмехнулся.
– Мой батя председателем стал только в девяностых. – Люся обвела присутствующих требовательным взглядом. – Это чтобы вы чего плохого не подумали.
– Правильно, в те годы у нас председатели менялись каждую пятилетку, колхоз твердо на ноги встал только при твоем отце. Это он ставку сделал на животноводство, фермы построил, технологии западные перенял, превратил убыточное хозяйство в прибыльное.
– А я про что! – Люся гордо вскинула голову.
– Вы про графа Полонского говорили, – Михаил выжидающе посмотрел на Степаныча.
– Да, граф Полонский мне тогда оставил кое-что на память, видно, не терял надежду, что когда-нибудь в доме организуют музей.
– Что оставил?
– Да немного. Записки своей прабабки, кое-какие фотографии.
– И они сохранились?
– Только одна фотография, – Степаныч покачал головой. – В девяносто втором в поместье случился пожар. Сволота какая-то подожгла флигель, в котором и находилась моя скромная коллекция. Все сгорело, кроме фотокарточки, я ее как раз в тот день домой забрал.
– Фотография у тебя? – Люся аж привстала от нетерпения.
– В моей комнате. Если нужно, могу принести.
– Неси, конечно! Нам в этом деле любая зацепка важна!
Михаил подождал, когда за завхозом закроется дверь, а потом внимательно посмотрел на Люсю:
– Ты же не собираешься лезть в это дело, правда? – хотел спросить заботливо, а получилось требовательно.
– Собираюсь! – тут же вскинулась бывшая. – Потому что мы уже все по уши в этом деле. – Она перевела взгляд на Сандро, добавила: – Все, кроме него. И не смей мне указывать, что я должна делать, а что нет! Ты мне больше не муж!
– Люся, я просто волнуюсь.
– Волнуешься? А что ж ты, такой заботливый, бросаешь меня в этой чертовой глуши совсем одну?! Что ж ты ни разу не поинтересовался, страшно мне или не страшно?!
Не поинтересовался. Потому и не поинтересовался, что боялся, что стоит только проявить внимание, простое человеческое внимание, как все вернется на круги своя, что жизнь его снова перестанет принадлежать только ему, зачахнет под горой обязательств, обид и взаимных претензий. А Люсе, оказывается, страшно, и во всех своих бедах она по старой привычке винит его.
– Молчишь? – Люся резко встала, отошла к окну. – А вот раз молчишь, то и не лезь!
Она хотела еще что-то сказать, но не успела, в комнату вошел Степаныч.
– Вот, – он положил на стол пожелтевший от времени снимок, и все, не сговариваясь, сгрудились вокруг него.
Снимок был постановочный, торжественный и оттого немного наивный. По центру стоял высокий, уже немолодой мужчина с маленьким мальчиком на руках. Взгляд мужчины был направлен не в объектив, а на стоящую рядом женщину, молодую, поразительно красивую, с лицом античной богини.
– Это граф Иван Александрович Полонский с супругой Ольгой Матвеевной. – Пожелтевший от никотина палец Степаныча коснулся сначала одной фигуры, потом другой. – А девочки – это дочки, Лизавета и Анастасия.
Девочки-подростки в одинаковых морских костюмчиках выглядели поразительно серьезно для своих лет, не улыбались и смотрели прямо в объектив. Наверное, это была не природная их серьезность, а всего лишь вынужденная ситуацией. Вряд ли в начале прошлого века фотосъемка была мероприятием обыденным и скучным. Наверняка к ней тщательно готовились, надевали все самое красивое, репетировали перед зеркалом выражение лиц.
– Тысяча девятьсот шестнадцатый год, – прочла Люся надпись в углу фотокарточки. – А когда погибли девочки? – она посмотрела на Степаныча.
– Спустя один и два месяца.
– Как это – спустя один и два месяца? – переспросила Люся.
– А вот так. Лизавета утонула в пруду через месяц после того, как был сделан снимок, а ее сестра – через два.
– Обе утонули? – Люся сделала глубокий вдох, заправила за ухо выбившуюся прядь.
– Обе. В архивах я подробностей не нашел, официально обе смерти считались несчастными случаями.
– А неофициально? – спросил Михаил, всматриваясь в тонкие черты лица графини.